Отражение (СИ) - Ахметшин Дмитрий - Страница 54

На самом деле сердце начинает колотиться, даже когда просто проходишь мимо этой двери. Том переставил всю мебель, даже картины снял и убрал в чулан, завесив открывшиеся, будто шрамы, тёмные пятна на обоях драпировкой, но когда не надо, память работает очень хорошо. Новая обстановка была мёртвой — на этом диване всё равно никто не спал, на столе не побывало даже крохи, или, скажем, брызг от кофе с молоком.

Том открыл дверь в комнату жены. В какой-то мере кто-то внёс в обстановку живость.

Подушка была изорвана и валялась на полу. На туалетном столике, откуда многочисленные фарфоровые фигурки каждое утро наблюдали за преображением Вэнди из сонной женщины в женщину-кипящую-делами, Содом и Гоморра. Стекло разбито. Пол усыпан осколками, похожими на брызги дождя. Как-то раз, восемь или девять лет назад в этих краях прошёл ржавый дождь — капли его имели красноватый оттенок, а лужи выглядели так, как будто их дно и берега состояли из красной глины. Тому виной было, как говорили, обильное цветение каких-то водорослей на морском побережье. Или же, как шутливо, но с намёком уверяли представители мэрии, обильные винные излияния в регионе. Представителям никто не верил, так как эти пухлые одышливые дядьки сами любили заложить за воротник…

Так вот, осколки стекла на полу выглядели точно как тот самый красный дождь. Том проследил за зёрнышками крови и увидел наконец виновницу разрухи. Покачал головой.

— Не задалось утро, да?

Ворона хрипло, даже как-то буднично каркнула. Ни намёка на вопль, который издавали эти птицы ночью.

Том сунулся в дверь, и гостья отпрыгнула, вжалась в свою тень на стене. Каким-то чудом она балансировала на одной лапе, прижимая вторую к животу. Одно крыло у неё было переломано сразу в нескольких местах. На боку рваная рана. Перья разлетелись комнате, точно не знающие покоя мысли, они кружили на невидимой карусели, оседали тут и там и снова поднимались в воздух.

Было ясно, что она не жилец.

Том глянул в окно, где по-прежнему висело молчаливое свинцовое утро, опустился на корточки, привалившись к дверному косяку.

— Что с вами случилось, сестрицы? — сказал он в мутный вороний глаз. — Неужели надоело летать и рыться в мусорных баках?

* * *

Том включил радио, настроился на волну Филадельфии. Конечно, там говорили о птицах. Какой-то еврей как раз вещал: «Неясно, чем вызвана такая активность. Сообщают об «очагах» активности птиц по всей Америке, и даже за её пределами. Целые птичьи водовороты можно было наблюдать минувшей ночью в районе некоторых крупных городов и в плотно заселённой сельской местности. Птицы предпочитают собираться на шабаш — так мы окрестили это явление (нервный смешок) именно в местах, где есть люди».

«Были случаи нападения на людей», — перебил диктор. Он не спрашивал, он утверждал.

«Совершенно верно, — признал еврей. — Птицы растеряны… или чем-то сильно взбешены. Я бы посоветовал людям в регионах с… эээ… птичьей активностью не покидать сегодня дома. Что интересно — вы меня перебили и я не успел сказать — в шабаше участвует далеко не один вид птиц. Все стайные виды собрались на шабаш, и даже некоторые, предпочитающие держаться поодиночке…»

Слова его выглядели нескладными угловатыми, было видно, что он растерян. Этот еврей не знает, что делать, что говорить. Он не хочет успокаивать людей, так как не знает, чем всё это может обернуться, но и паника не входит в его планы.

На всякий случай Том оставил включенным радио, просто убрал громкость до минимума, и под его бормотание ушёл на кухню. Нашлась краюха хлеба, две трети которой он пропихнул в пересохшее горло, а треть отнёс в комнату Вэнди.

В его подачке уже не нуждались. Ворона лежала в том же углу, где Том её оставил. Лапки — сломанная и здоровая — безвольно торчали вверх. Тень, кажется, стала чуть больше. «Впитала в себя птичью душу», — невольно подумал Том. Вэнди любила птиц, мелких пташек она прикармливала, открывая окно и рассыпая на подоконнике крошки, почему-то вспомнилось Тому.

— Ну что ж, подруга, — сказал он, не то вороне, не то своей памяти о жене.

Еврей советовал не выходить наружу, но как только достаточно рассвело, Том уже ходил взад-вперёд по саду. Всё вокруг усыпано перьями, кое-где декоративные кусты и цветы примяты, как будто с неба на них упало что-то упругое и достаточно тяжёлое. В принципе, так оно и было. Незрелые ещё ягоды ежевики лежали на земле.

Отыскал пятачок земли с сорной травой, выкопал ямку и похоронил в ней завёрнутую в газету ворону. Земля сегодня на удивление податливая. Шёлковая земля. Хорошо бы не было ночных событий и вчерашней нервотрёпки… хорошо бы всё было по старому.

Но что-то происходило, и Том не желал оставаться в стороне.

За оградой его окликнули:

— Эй, Том! Всё уже кончилось? Откуда взялись эти птицы?

Том махнул рукой.

Это Дороти, соседка. Там, за окном в ее доме, маячит чёрная чёлка.

— Вам лучше не выходить на улицу. Хотя бы до того момента, пока жизнь не войдёт в привычное русло. Помолитесь, и за меня тоже! Я сегодня не успел.

Нервный смешок.

— Ваша молитва стоит сотни наших, Том.

Она держалась молодцом.

— Вот и молитесь до обеда. Считайте, что я наложил на вас епитимью за какую-нибудь провинность перед Господом. Придумайте сами, за какую.

* * *

Город выглядел, как нечто давно заброшенное. Как сломанная игрушка, выброшенная в пыль у дороги. Перья попадались везде, будто ночью по улицам пронёсся неудержимый в своём буйстве карнавал… Ветер пытался сдвинуть комья сухих листьев, но нынче он совсем немощен. Дорогу пересекали бродячие псы с поджатыми хвостами.

По дороге Том встретил Гарри. Поскрипывание его велосипеда доносилось из-за поворота достаточно долго, и Том немного расслабился. Это были очень знакомые, очень человеческие звуки. Так что, когда Гарри наконец-то вырулил из-за угла красного кирпичного дома семейства Осэйдж, Том почти ему улыбался.

Гарри от роду всего шестнадцать. Он вытянут, будто резинка между двумя пальцами, и прежде чем эту мальчишескую хрупкость и угловатость сменит стать молодого мужчины, пройдёт ещё два-три года. Но не по годам смышлён: приют учит жизни, даже если это приют сонного, и в общем-то ничем не опасного городка.

— Звонила мисс Осборн, — сказал парень, не здороваясь. Он остановился подле Тома, уперев в бордюр тротуара мысок ботинка и теребя, словно в нетерпении, руль. — Она сказала, её конюха вроде бы убили птицы! Выклевали глаза, представляете?

— А где Бэй? — спросил Том, пристально глядя на Гарри.

— Уже там.

Гарри — счастливый обладатель такого длинного носа, что хочется за него ухватить. Нос, естественно, не настоящий, а, как это… метафизический, но зато о его существовании знает, наверное, весь городок, потому как с малых ногтей Гарри суёт его всюду, куда следует и куда не следует. Чаще всего паренька можно обнаружить на побегушках у местного шерифа, где он успешно находит применение своим наклонностям и удовлетворяет (хотя бы частично) неуёмное от природы любопытство.

— А ты чего здесь слоняешься?

Том оглядел велосипед. Примотанная к седлу воздушка, из которой можно подстрелить, разве что, воробья… но похоже, Гарри именно это и собирался делать.

— Как раз собирался туда. Просто… колесю по округе, смотрю, не нужна ли кому-нибудь помощь.

Он боится — понял Том. И круг по этой самой дороге наверняка не первый — руки сами собой поворачивают руль обратно на уже пройденный путь. Он боится неизвестности.

— Идём. Что-то паршивое происходит в этом городишке.

Обычные птицы. Боже, кто бы мог подумать! Воистину, твои пути неисповедимы. Не пришельцы, как в радиопостановке, нет! Чайки и вороны, и другие виды, столетия жившие бок-о-бок с людьми, евшие с ними, фигурально выражаясь, из одной кормушки.

Гарри сказал, словно прочитав его мысли:

— Я всегда подозревал, что когда-нибудь что-нибудь в мире выйдет из строя. Не может быть такого, чтобы всё работало бесперебойно вечно!