В ожидании козы - Дубровин Евгений Пантелеевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/34
• Следующая

– Стой! А чем лебеду приправлять будем?

– Видно будет, – ответил Вад беспечным голосом.

– Нет. Масла вы не получите. Хватит с вас крупы и сала. Живите теперь, как верблюды. Верблюд один раз нажрется, а потом ему не хочется есть целую неделю.

– Но мне очень хочется, – возразил Вад.

– Надо было это предусмотреть вчера. Это логично.

Презрев законы логики, брат юркнул мне под мышку и припустил к погребу. Я еле догнал его.

– Нет!

– Да!

– Нет!

– Дядя Авес! Он не дает масла!

Итак, Вад вышел из повиновения. Во время тараканьих бегов они здорово спелись с Авесом.

– Иду!

Дядя Авес спешил на помощь, издавая своими галифе хлопающие звуки.

– Что здесь происходит?

Я вежливо объяснил, что происходит экономия масла. Дядя принялся горячо убеждать меня дать ему масла, так как уже десять часов, а он еще не завтракал, а врачи прописали ему принимать пищу в строго определенное время. Видя, что этот довод не действует, Авес Чивонави попытался соблазнить меня описанием румяных, шипящих на сковородке картофельных очисток, но я, хоть и глотал слюни, все же устоял. Тогда дядюшка надумал применить физическую силу. Вроде бы в шутку, подмигивая и сыпля разными шуточками, он попытался отодвинуть меня от двери погреба, но тоже безуспешно. Я лишь слегка толкнул его плечом, и дядюшка отлетел и закачался как камыш. Все-таки он был действительно больным человеком Авес постоял немного, держась за бок и морщась, а потом рассмеялся.

– А если мы вот так, река Хунцы?

Он вытащил из галифе пистолет и, продолжая смеяться, стал целиться в меня дрожащей рукой.

Не знаю, чем бы кончилась дядина шуточка, но в этот момент калитка заскрипела и во двор ввалилась толпа во главе с Иваном. Очевидно, это была его «мала куча», потому что все они очень походили на Ивана: такие же костлявые и длинные. «Мала куча» несла ведра, солому и дырявые решета.

– Мы тово… – сказал Иван смущаясь. – Покажем, як кизяки делать… А то позамерзаетэ без топки.

Дядя Авес бросил пистолет в карман своих необъятных галифе.

– Тевирп! – приветствовал он Ивана. – Идохдоп адюс.

Иван остолбенел.

– Чиво?

Дядюшка был доволен произведенным впечатлением.

– Отк ыт?

У дядюшки был просто талант выкручивать слова шиворот-навыворот.

Иван растерянно моргал белыми ресницами. Вся его «мала куча» делала то же самое.

– Он спрашивает, кто ты есть, – перевел Вад с птичьего языка на человеческий. – Не бойся. Это наш дядя.

Иван нерешительно продвинулся в сторону Авеса.. Мелюзга повалила следом, как цыплята за наседкой.

– У сав ястусен ырук?

– У вас несутся куры?

– Нет, – отрицательно замотал головой Иван, пяля глаза на дядюшку. – У нас нет курей…

– А олас? – Авес выкручивал слова почти мгновенно.

– Есть ли сало? – Ваду очень нравилась роль переводчика, хотя и давалась она ему с трудом.

– Нэма…

– А что есть? – забывшись, нетерпеливо спросил дядя.

– Мука… трошки…

Авес оживился.

– Это хорошо… это очень хорошо… Напечем оладьев…. с маслом.

Иван замялся.

– Но у нас трошки. На каждый день по пригоршни…

– Иди. Иди, – поддержал Авеса Вад. – Чугун лизал?

Иван беспомощно посмотрел на меня. Я вступился за него.

– Они сами с голоду пухнут. Надо и совесть знать.

– Река Хунцы, – сказал дядюшка Авес и удалился, хлопая галифе. По дороге он вставил челюсти и жутко, по-волчьи, оглянулся на меня.

До обеда мы делали кизяки. Из окон нашего дома несся хохот: дядя и Вад гоняли тараканов.

Я сидел на завалинке. У меня невыносимо ныла спина. Вся площадь возле дома и двор были устланы кизяками.

На улицу вышел Виталька Ерманский, жуя бутерброд с сыром. Сегодня им принесли большую посылку.

– Хочешь? – спросил он.

– Нет. Я наелся.

Виталька почему-то обиделся. Он доел бутерброд. Корку от сыра он бросил в пыль. Потом Ерманский ушел, а я остался один на один с коркой. Она лежала от меня в трех шагах и отчаянно пахла. Она могла пропахнуть под нашими окнами весь вечер и ночь. Я раздавил ее пяткой.

Они не спали и разговаривали про еду. Они разговаривали про нее, хотя все-таки взяли из погреба масло и поджарили на нем очистки.

– Я в своем самолете, – шипел дядя Авес, – возил живую курицу. Она неслась каждый день. Потом в самолет попал снаряд, и курица изжарилась. Я ее взял с собой. Летел на парашюте и ел… Проклятый дом. Не уснешь. Пахнет каким-то сыром. Река Хунцы.

Это пахла моя пятка, несмотря на то, что перед сном я вымыл ноги.

Я не мог заснуть из-за разговора про курицу, которая неслась в самолете, и из-за пятки, пахнущей сыром. Я оделся и пошел к председателю.

Несмотря на поздний час, в правлении было много людей. Они разговаривали и крутили самокрутки. Как я понял, шло совещание об уборке соломы.

Мой приход не прервал совещания. Сидевший за обшарпанным столом председатель, у которого все было по одному: одна нога, одна рука, один глаз – и иссеченное осколками лицо, лишь посмотрел на меня и продолжал обсуждать соломенный вопрос.

Я назвал свою фамилию и сказал, зачем пришел.

Все сразу замолчали и стали смотреть на меня.

– Я же только что дал вам пшена, сала и масла, – удивился председатель.

Мне было очень неловко.

– К нам приехал дядя – летчик… Он три раза горел в самолете… У него очень плохое здоровье…

Я боялся, что они, не дослушав меня, скажут «нет». В деревне ведь голод. Но они не торопились. Они стали припоминать все, что знали обо мне.

– Эт кузнецов сын?

– Который школу обворовал?

– С Ерманским дружит?

– Собака не сдохла еще? Какую псину загубили, чертенята. Ее на отару бы.

Они знали все и даже немножко больше.

– Тетка Мотря ест лебеду, а у ней трое роблят в колхозе. Нехай не балуется, тут ему не город.

Но меня взял под защиту председатель Он сказал, что у нас долго не было отца, поэтому мы подраспустилисъ, что отец скоро приедет и возьмет нас в ежовые рукавицы. А отец у нас хороший парень. Он пришел с войны весь целый и будет ковать немецких лошадей, которые должны скоро поступить.

Отца многие знали, и правление, немного поспорив, вынесло резолюцию: «Хрен с ним, полпуда ему ржи и двести граммов сала, но пусть завтра выходит на солому, нечего дурака валять. И пусть летчика своего берет. Он, хоть и раненый, но трос на быках таскать сможет. Тут все раненые».

Кладовщик пошел в амбар и по всем правилам отвесил мне теплого, пыльного пахнущего зерна из огромного, до самого потолка, закрома. Зерна было на донышке, и кладовщику пришлось делать кросс с препятствиями. Потом он отрезал мне кусок сала.

Я пошел домой. Мешок с рожью шевелился у меня на спине, живой и теплый.

Когда я вошел, они еще не спали. У дяди Авеса заклинило челюсти, и Вад осторожно расшатывал их ножом. Дядюшка сердился и хлопал ногами в галифе.

Я положил мешок в изголовье и стал делать из него подушку, сало я еще на улице закопал в зерно. Я боялся, что они, увидев у меня продукты, опять станут приставать, но они слишком были увлечены своим делом. Я уже начал было засыпать, как вдруг дядя Авес шумно втянул воздух, и у него сами собой выпали челюсти.

– Река Хунцы, что за проклятым дом, – выругался он – Теперь салом пахнет.

Вад тоже, видно, учуял запах. Он пробормотал.

– Да… Свинина…

Затем до них дошел запах ржи. Дядя тут же откликнулся:

– Странно. Очень странно. Я чувствую муку.

– И я.

Они задумались, и постепенно им стала открываться истина.

– Он ходил к председателю! – воскликнул вдруг Авес. – Принес сала и муки!

Они повскакивали со своих коек.

– Да, я ходил к председателю, – сказал я – И принес сало и рожь.

• Предыдущая
• 30/34
• Следующая