В ожидании козы - Дубровин Евгений Пантелеевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/34
• Следующая

– Поздравляю, – сказал он. – Достанется теперь тебе. Порастрясешь жирок. Кодловцы – народ балованный. Тут нужны способности. Это тебе не с Лоркой любовь крутить.

– Что-то она не дает тебе покоя.

– Зачем было корчить недотрогу?

– А она корчила?

– Еще как.

– И ты нарочно познакомил со мной, чтобы испытать?

– Ну да.

– Уж не ухлестывал ты сам за нею?

– За ней многие ухлестывали.

– И Комендант?

Шептун оглянулся.

– А ты думаешь что? Я б на его месте давно тебе морду набил. А он даже вида не показывает. Вот выдержка!

Виталька Ерманский во время перевыборов сражался на стороне Шептуна.

– Тебе будет трудно, – объяснил он свое предательство. – Придется каждый день в райцентр ходить…

Но после, видно, он почувствовал угрызения совести. На следующее утро Виталька не отходил от меня ни на шаг. Его голова была набита разными планами, которые он предлагал осуществить с ним вдвоем, не вмешивая «кодлу». Было видно, что он разочаровался в этой организации.

– В «кодле» зайцы, – говорил он, склоняя меня на один из планов – содрать со школьных окон замазку. – Мы бы с тобой это дело чистенько обделали.

Замазка – вещь замечательная. Из нее можно лепить всякие штучки. Ею очень удобно кидаться на уроках или просто так, от нечего делать, мять в руках на зависть другим. Не говоря уже о том, что окна, обмазанные ею, совершенно непроницаемы для холода. Замазку очень трудно достать, почти так же, как хром на сапоги. Даже в Нижнеозерске только лишь райисполком обмазывался замазкой, да и то потому, что он находился на втором этаже и охранялся милиционером.

Виталька узнал, что школу обмажут сегодня днем, так что замазка будет абсолютно свежая и отодрать ее не составит труда.

Виталька Ерманский сказал также, что в школе двадцать окон, и если нам удастся ободрать хотя бы десять, это даст килограмма по три на душу. При этих словах я почувствовал в руках чудесно пахнущий желтый ком.

В райцентр мы решили идти под вечер, чтобы не попасться никому на глаза. Ерманский взял с меня клятву не говорить, куда мы идем, даже Ваду, так как дело серьезное, наверняка будет расследование, и надо крепко держать язык за зубами. Наше счастье, что мы живем далеко, и на нас, конечно, подозрение никогда не падет.

Вад с большой неохотой согласился на вторичное мое ночное путешествие. Хотя я заварил его, что не собираюсь опять сражаться с волками, он смотрел на меня с большим сомнением.

– Это плохо кончится, – буркнул он.

– Что «это»?

– Девчонки, вот что. Самый гадкий народ.

Операция прошла как нельзя лучше. Мы ободрали двенадцать окон. Теперь замазку надо было во что-то завернуть. Ерманский сдернул с гвоздя стенную газету.

– Все равно она старая, – сказал он. – С первого мая висит.

Мы разорвали стенную газету пополам и разделили замазку.

– А теперь жмем на полную катушку, – сказал Виталька.

Мы бежали темными улицами, и вдруг словно кто-то ударил меня в грудь. Я узнал ее дом.

– Подожди, – сказал я Витальке. – Я на пять минут.

Ерманский заворчал, но остановился. Я открыл заскрипевшую калитку. Мне захотелось посмотреть на ту скамейку. На скамейке сидела она с каким-то парнем. Они отпрянули друг от друга.

– Тебе чего, мальчик? – Ее голос, ее платье, ее движения. Но это была не она. Наверное, это была ее сестра. – Тебе чего, мальчик?

– Мне Лору…

– Лора спит.

– Мне по важному делу.

– Что это за важные дела в первом часу ночи? – спросила сестра строгим голосом. – Иди, иди, завтра придешь.

– Завтра будет поздно.

Парень засмеялся и что-то шепнул ей на ухо. Я расслышал слова: «А ты сама…» Сестра нехотя поднялась и пошла к дому. Сзади она еще больше походила на Лору, лишь чуть повыше.

– Закуришь? – спросил парень. На нем была фуражка с огромным козырьком. С плеча свисал пиджак.

– Некурящий.

Парень, насвистывая, принялся разглядывать звезды. Делал он это очень небрежно, словно перед ним были не далекие миры, а какие-нибудь стекляшки.

– Поссорились, что ли?

– Да так…

– С ними, брат, надо построже, не давать особой воли. Понял?

– Понял.

В доме хлопнула дверь. Сестра прибежала, слегка запыхавшись.

– Сейчас выйдет. Хорошо, что мама спит.

– Что делают дочки, когда мама спит? – сострил парень, набрасывая на Лорину сестру пиджак.

Лора вышла на крыльцо заспанная и удивленная – кому это потребовалось поднимать ее с постели? Из-под накинутого халата белела рубашка.

– Привет, – сказал я. – Не ожидала?

– Нет…

– Ты уже спала?

– Да…

– Извини, что побеспокоил. Шел мимо, дай, думаю, зайду…

– Ага…

Мы разговаривали, не глядя друг на друга. Между нами была кадушка. Очень неудобно разговаривать через кадушку.

Я сделал шаг в сторону, но Лора тоже сделала, и между нами опять очутилась кадушка.

– Что ты несешь? – спросила она, когда молчание уже стало невыносимым.

– Замазку.

– Зачем?

– Так… окна замажу. Дать тебе?

– Мы уже замазали.

– На… возьми…

Мне почему-то очень захотелось, чтобы она взяла замазку. Я протянул ей ком через кадушку. Она поколебалась, но взяла.

– Я хочу спать, – сказала она. – До свидания.

В калитке показался Виталька.

– Вы скоро тут кончите любовь крутить?

– Уже кончили! – Она взялась за дверь.

– Подожди… ты почему тогда не пришла?

– Потому, что оканчивается на «у».

– Очень остроумно.

– Как умею.

– Меня чуть волки не съели.

– Жаль.

Хлопнула дверь. Виталька потянул меня за рукав.

– Побежали, поздно уже.

Мы опять помчались по темным улицам. Когда райцентр остался далеко позади, Ерманский вдруг спохватился:

– А где твоя замазка?

– Отдал, – сказал я мрачно. Мне было жалко замазки. Ни любви, ни замазки…

Виталька остановился на полном скаку, словно конь, увидевший перед собой стену.

– Кому? – шепотом спросил он.

– Ей…

– Идиот! – закричал Виталька. – Ты знаешь, кто она? Дочь школьного завхоза!

Все утро мы думали, как выкрутиться, и ничего не могли придумать. И так и этак выходило, что мы влипли, и влипли крепко. Правда, у меня была слабая надежда, что Лора не придаст должного значения замазке, выбросит, например, куда-нибудь ее или, узнав, что замазка со школьных окон, не продаст нас. Но Ерманский на этот счет держался другого мнения.

– Ты не знаешь девчонок, – сказал он. – Они ябеды от рождения. Вот посмотришь, выдаст с потрохами.

Завхоз появился после обеда. Это был угрюмый, черный, тощий дядька. Из нашего окна было видно, как он тщательно вытирал ноги о траву (утром прошел сильный дождь), а затем снял на крыльце сапоги и вошел в ерманский дом.

Мы повесили снаружи на нашу дверь замок, залезли в комнату через окно и притаились, ожидая, что же будет.

У Ерманских завхоз пробыл недолго.

Надев сапоги, он вошел в нашу калитку, осмотрел внимательно замок, дом, особенно рамы окон, словно поковырял на них старую замазку, и неторопливо зашагал в сторону райцентра, держа под мышкой ком, завернутый в стенгазету.

– У-у, гад! – выругался Виталька. – Сколько на нем пацанов погорело… Кулак чертов! Пойду узнаю, что он там говорил.

Виталька побежал домой. Его не было очень долго. Мы с Вадом уже успели сварить картошку и съесть ее, а Ерманский все не показывался. Наконец он пришел очень мрачный. Я никогда не видел его таким мрачным. Виталька поманил меня пальцем, и мы вышли во двор. Вад обиженно засопел. Он уже с утра дулся на меня из-за того, что я не рассказывал ему, где мы были ночью.

– Дело дрянь, – сказал Виталька, усаживаясь на влажное после дождя бревно. – Переполох подняли страшный. Твоя продала и тебя и меня. Вызывали милицию, написали акт.

– Но ведь они нашли замазку…

• Предыдущая
• 25/34
• Следующая