Хрустальный монарх (СИ) - "Face against the wind" - Страница 1

Капли крови, сочащиеся из разреза на плече, упали на снег. Я сжимал рукой рану, наивно думая, что так остановлю или хотя бы ослаблю кровотечение, но тщетно. Люди в звериных шкурах, стоящие вокруг арены, безмолвно наблюдали за поединком. Напротив меня стоял такой же как и я парень, с рассеченным бедром и разрезом на груди. Смешно… Мы всегда были товарищами, разделяли все трудности, которым нас подвергал этот чокнутый северный культ, шли рука об руку, а теперь нас поставили друг перед другом и заставили биться насмерть только лишь для того, чтобы проверить «достойность». Отказаться можно было, но страшно. Одно непослушание, и тебя посадят на лодку, отправят в Застывшие воды и поминай, как звали. Немногие выживали, а кто возвращался, уже не были собой.

Так что теперь либо я, либо он.

Стиснув зубы, я сжал окровавленный нож и побежал на неуклюже прикрывшегося клинком парнишку, поставив нелепый блок. Промокшие сапоги скользили по снегу, но мы давно привыкли к этому. За многие годы жизни на Крайнем севере привыкаешь и к холоду, и ко льду под ногами, и, в наших реалиях, к бессмысленным испытаниям. Схлестнув лезвия, мы оба парировали удар друг друга и перешли в контратаку, занеся оружие для следующего выпада, который должен стать фатальным — сил продолжать схватку уже не было.

Странно, но этот бой снился мне сегодняшней ночью. Сотоварищ замахнулся сверху, но я уже видел это, и потому был готов. Потому был быстрее.

«Колющий выпад» — базовый во владении холодным оружием приём, который каждый из нас осваивает за годы постоянных сражений. Я прижал нож к груди, рука почувствовала навык и словно сама выбросила резкий удар вперёд. Я зажмурил глаза от осознания того, на что мне приходится идти ради выживания. Лезвие, хоть и нехотя, пронзило голую грудь. Парень, захрипев, выронил клинок, признавая поражение. Хоть и мог нанести удар в спину, забрав меня с собой. Он подкосился, рухнул мне на плечо и крепко сжал мою руку, а я всё не мог открыть глаза, лишь бы не видеть выражения его лица.

Мы стояли неподвижно до тех пор, пока мой друг, которому просто повезло чуть меньше, не сполз на землю, залив снег кровью. Не только своей — нашей кровью.

Мы, вынужденные терять товарищей чаще, чем можно представить, уже успели дать этим последним мгновениям название. Прощальные объятия.

Собравшиеся вокруг культисты стали расходиться, дождавшись результата испытания. Психи… Неужели это их… «Испытание» стоит жизни? Но нет, нельзя винить себя. Если винить, то к моим девятнадцати годам можно рассудка лишиться. Но совсем отвлечься никогда не получается…

Бессильно выпустив нож из руки, я, держась за кровоточащее плечо, побрел прочь от арены. Хотелось вернуться к остальным детям, что переживали и ждали моего возвращения. Моего, или павшего товарища. Им всем однажды предстояло то же, что сейчас пережил я, но я старался об этом не думать. Дойдя до нашей хижины, я оперся о бревно и позволил себе взять передышку, иначе, готов поклясться, свалился бы на пороге прямо перед всеми. Хоть мне и досталось не сильно, порезов на мне было достаточно — левый бок, спина, даже икре посчастливилось пострадать от неумелого удара ножом. Забавно, что мы все выработали похожий боевой стиль… Быстрые, ловкие удары, перекаты, скольжение по снегу… А может, культисты того и добивались. Может, это была какая-то «Школа Крайнего Севера»? Или «культа». Хотя, разве это важно…

— Ледас! — ко мне выбежал темноволосый парень чуть выше меня, и чуть шире в плечах — Кира. Наверное, мой самый близкий друг из всех, с кем мы делили своё несчастье. — Слава всем богам, ты выжил. Целый?

— Сойдёт. — я неловко улыбнулся, пока Кира неугомонно искал на мне раны, кружа вокруг и обеспокоенно разглядывая всё, что было запятнано кровью.

— Жаль Гейриха… Но, может, так даже лучше. — черноглазый парнишка кинул грустный, но какой-то задумчивый взгляд на арену вдалеке. — …То, к чему нас готовят, вряд ли многим лучше, чем смерть.

Я лишь угукнул в ответ. Кира тряхнул головой, возвращая себе спокойный вид, ободряюще улыбнулся, смахнул с моей макушки горку снега. Мы вошли внутрь, где сидели остальные наши. Все как на иголках — оно и понятно, жизни каждого из нас были дороже, чем любые сокровища в этом мире.

— Братик! — на меня тут же набросилась мелкая девчушка, одна из младших, и крепко обняла, даже не подумав о моих ранах. Нана не провела здесь и трех лет, так что ещё не знала и половины того, через что прошли те, кто постарше. — Мне так жаль!

— Тс! — я осторожно отпрянул от Наны, стараясь особо не корчиться от боли, выдавил улыбку и потрепал её по волосам, оглядев остальных. Не нужно было никаких слов, чтобы передать, что чувствовали все — хватало взглядов.

Мы не могли сочувствовать только уцелевшему в финальном испытании. Всегда возвращался только один из нас, и нам оставалось только скорбеть вместе с победителем, хоть мы и были бесконечно рады, что возвращается хотя бы один. Расспросов о том, что произошло, как можно было ожидать, не было. Тут и рассказывать не о чем.

Да и мы всегда старались сидеть тихо, чтобы к нам лишний раз не заходили местные воспитатели, или, не приведи Мантрус, жрицы. В этой тишине каждый из нас занимался каким-то своим делом, что очень хорошо спасало от мыслей о происходящем вокруг. Нана, например, делала куклы из соломы, хоть мы её, конечно, и ругали за то, что она растаскивает наши спальные места. Но по крайней мере у всех был свой, можно сказать, сделанный вручную оберег от младшей сестрёнки. Один парень научился рисовать картины на замёрзших окнах, причём сносно — можно было любоваться весьма и весьма правдоподобным лесным пейзажем неделями, вместо осточертевших снежных равнин и гор. Он как-то использовал в этом простенькое огненное заклинание, которое, видимо, было у него врождённым. Научиться то негде. А одна из старших девушек была очень мила на голос, и она любила петь младшим колыбельные каждый вечер, собирая детей вокруг себя у очага. Но, конечно, не только дети были рады слушать её.

Мы были семьёй. Чужими людьми, по сути, просто случайно оказавшимися в одной лодке. Но, тем не менее, родными.

— Пойдём, перевяжу тебя. — Кира подтолкнул меня плечом к нашей комнате.

«Комнаты» представляли собой огороженные стенами, или чем сподручным, местечки в доме, обжитые как каждому угодно. Правда, дверей у нас не было, но никто и не возражал, когда кто-то без спросу заглядывал в наши укромные уголки — все свои.

— Садись пока, я всё достану.

Осторожно сел на кровать, закиданную соломой, и с большим облегчением вытянул по полу ноги. Кира возился в небольшом сундучке, выискивая старые тряпки и запасы спирта, которыми нас иногда снабжали культисты. Ещё вчера я точно так же суетился, когда Кира вернулся со своего последнего испытания, в котором унёс жизнь другого нашего товарища, и перевязывал его раны.

— Вот. — мой товарищ сел рядом, так же осторожно, но, скорее, чтобы не сломать кровать, а не от усталости.

Я сжал зубы и тихо замычал, когда раны коснулась ледяная вода. Слой за слоем на моём плече наматывалась повязка, Кира то и дело бросал на меня взгляды, чтобы убедиться, не больно ли мне. Та же самая процедура повторилась и с моим животом, и с ногой — всего лишь порезы и царапины, но опыт научил нас, что перевязывать лучше даже самые незначительные травмы — культисты порой выдают такие безумные задания, что даже в порез на пальце можно подхватить инфекцию. Не знаю, разводили они её здесь, что ли, если уж она на таком холоде живёт.

— Готово. Теперь точно жить будешь. — неловко усмехнувшись, Кира встал и сел на свою кровать, не отводя от меня обеспокоенного взгляда.

— Ну и славно. — я кивком поблагодарил друга и разлегся на соломе, не снимая сапог. Не хватало ещё застудить ноги и потом мучиться с болезнью. Ведь даже тогда поблажек не делают.