Ночники - Ахметшин Дмитрий - Страница 10

   Такие люди пугали Данила... откровенно говоря, в тот период жизни его пугали все люди. Он сполна осознал это позже, уже будучи в школе, когда вдруг сказал себе однажды, лёжа в кровати без сна: "Наверное, появись из тумана за окном сейчас чудище, какой-нибудь Шаб-Ниггурат из старых легенд, я бы испугался его куда меньше, чем всех этих людей, что спят, ругаются, ходят и смеются этажом выше и ниже. С самого рождения каждый, кроме тех, кому повезло по той или иной причине оказаться на необитаемом острове, окружён ими, другими людьми, что выглядят совсем как ты, но никто не знает, кто или что они такое. Жуть, правда?"

   Приходя в школу, он садился на последнюю парту, чтобы точно знать, что сзади никого нет, кроме портретов бородатых мужиков в рамках, и всё равно чувствовал за стенкой, в другом классе, чужое совокупное дыхание.

   В тот момент, когда Данил поднял на Валеру идеально круглые, совиные глаза, тот сказал:

   - Да у тебя нос кровит. Ты что, в стенку врезался?

   Мальчишки, которые также точно знали, чем будут заниматься в жизни, а собирались они подчиняться самому сильному, захихикали.

   - Он так тебя испугался, что сам себя по носу ударил, - сказал один.

   - Ну-ну, - сказал Валера, глядя на Данила сверху вниз и переваливаясь с носка на пятку. Руки в карманах. - Мужик ты или нет? Если ты собираешься сидеть здесь и ныть, тебе нужно приходить в сад юбке.

   У него получалось: "музыг", губы дёргались (особенно верхняя), пытаясь сдержать ухмылку. В голове его уже созрел план коварного удара в тыл противнику, к которым для Валеры автоматически причислялся каждый, кто не торопился стать ему союзником в играх на грани детской жестокости.

   - Эй, ребята! Давайте отберём у него штаны. Пускай сходит к воспиталке и попросит у неё юбку.

   - Зароем их в снег! - с восторгом подхватил кто-то.

   - Посмотрим, как он побегает по морозу...

   Внезапно круг детей разбил серый мохнатый валун - тётя Тома, та самая "воспиталка", которую никто не отважился бы так назвать в глаза, зато за глаза называли все. Посмотрела на Данила, который снова, запрокинув голову, принялся промокать нос варежкой, а потом обвела строгим взглядом других ребят.

   - Что здесь происходит, дети? - спросила она, и Валера потупился. Его свита начала потихоньку отползать в стороны, будто опасаясь, что камень воспитательских телес сейчас покатится вперёд и вомнёт их в снег.

   - Да ничего, тётьтома... Этот нытик...

   - Да как вам не стыдно! Он же ваш товарищ!

   - Это не мы его ударили, - завыл кто-то из мальчишек. На лице Валеры отразилось облегчение. Было видно, как претит ему оправдываться - даже если он ни в чём не виноват. Валера собирался совершать поступки, а не оправдываться за них.

   Тётя Тома набросилась на говорившего, словно первобытный, обросший мехом коршун из северных широт.

   - Так вы могли бы не стоять истуканами, а позвать меня!

   Она помогла Данилу встать, отряхнула его от снега. За её спиной все участники импровизированного театрального представления по одному скрывались за кулисами под молчаливое одобрение зрителей, которые тоже начали потихоньку расходиться.

   - Они тебя не обидели?

   - Не знаю, - сказал Данил. У него кружилась голова. Пар, вырывающийся изо рта, казался багровым.

   Тётя Тома взяла мальчика за руку, провела мимо играющих детей в помещение, заставила вытереть о коврик ноги и подтолкнула к раковине.

   - Умойся, а я схожу за салфетками и ватой.

   - Придёт тётя медсестра?

   - Нет, что ты. Это просто кровь из носа. Никаких уколов, - она подмигнула мальчику в висящее над раковиной зеркало и нахлобучила глубже его шапку. - И медсестру мы, пожалуй, звать не будем.

   Она подождала, пока он смоет с подбородка и верхней губы кровь, потом сказала:

   - Никаких медсестёр... при одном условии. Если мы с тобой не будем говорить твоим маме и папе, что у тебя снова шла носом кровь. Ладушки? Ну зачем их беспокоить!

   Данил пожал плечами, разглядывая в зеркало курчавые волоски, торчащие из подбородка тёти Томы. Она не уходила. Люди в белых халатах со всеми их хитрыми блестящими штуками, которыми так и норовят залезть тебе в ухо или нос, не пугали мальчика - не то, чтобы он насмотрелся их достаточно за свою жизнь, хотя и это тоже. Всё дело в ощущении, которое Данилу запомнилось очень хорошо - ощущении вынужденной покорности. "Тебе никуда не деться из этого кресла, - шептало оно, стискивая до немоты руки и вызывая судороги в ногах. - Они будут делать с тобой ужасные, болезненные вещи, и называть это уходом за здоровьем". И воспитательницу тоже можно понять. Она не хотела лишаться еженедельного пайка из сладостей.

   Грозовая туча начала рассеиваться, только когда он пролепетал:

   - Хорошо, тётя Тома.

   Она уплыла за горизонт, так и не сняв верхней одежды и оставляя мокрые следы на паркете. Данил склонился над раковиной, вглядываясь в красные полосы на белом фарфоре (от него, как и от снега, в голове раздавались беззвучные хлопки, вспышки боли) и пузыри крови у сливного отверстия. Потом, повинуясь порыву, повернулся и захлопнул дверь.

   Что-то должно было произойти. Кровь не останавливалась. В глотке горячо, будто она поднималась по пищеводу, в желудке пусто и нехорошо. Вместо того чтобы просто стоять над раковиной и ждать тётю Тому с ватой или запрокинуть голову, как Данил обычно поступал, он зажал одну ноздрю и принялся усиленно дышать. При каждом выдохе зубы стукались друг об друга и вызывали где-то в недрах головы странное певучее эхо.

   Я просто уроню голову в раковину и усну, - рассеянно думал он. - Не просто же так она такой же формы, как моя голова? И белый фарфор... холодный, как снег.