Выстрелы с той стороны (СИ) - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 4

Когда из анализа ситуации стало понятно, что из беспроигрышных в пропагандистском смысле кандидатов первым на инициацию идет Газда, днепровская секция, во-первых, направила в помощь Михалу добровольцев (самый верный способ запороть акцию: набрать добровольцев), а во-вторых, из пятерых вызвавшихся назначила двоих худших. Другому этого хватило бы с головой — но не Ростбифу. Он был мастер на сюрпризы — вон, оказывается, и взрывника где-то своего раздобыл… Хвалился: "У настоящего моряка жена в каждом порту". И Юпитер подстраховался. Польская безпека сделала подарок украинским коллегам, а в конечном счете — пану Волкову. Мелочь, но приятно: Михал Барковский, тот самый, что спалил из гранатомета спецмашину с начальником ЦСУ Прибалтики и двумя его птенцами — за что и получил кличку Ростбиф. Тот самый, что в Братиславе вывел одиннадцать человек из тюрьмы СБ — трюк, никому не удававшийся ни до, ни после. Тот самый, наконец, что отправил на Луну фон Литтенхайма. Тот самый Барковский! И его лучший подмастерье. Поднесли им под самый нос — тепленьких, перевязанных ленточкой, в подарочной упаковке, с визитной карточкой — нате, берите. Упустили. Хохлы. Что ещё можно сказать, кроме этого слова: хох-лы…

Итак, Михал остался жив, озверел и пришел искать голов. А этот мальчик увидел, что "отец" явно не в себе, и… подожди-ка. А если он послан Михалом? Со стороны Михала это был бы очень хороший ход: послать юношу, как обычно, приманкой, чтобы увидеть — задергается ли Лешек, и если задергается, то в какую сторону. Курась опустил уже протянутую было к панели связи руку. Звонить пану Квятковскому рано, нужно докрутить до конца все варианты. Пять-десять минут, в конце концов, ничего не решат. Итак, что если парень — приманка в мышеловке, расставленной Ростбифом? Тогда Ростбиф будет ждать от Курася, что он своими действиями либо окончательно подтвердит предательство, либо докажет лояльность. Значит, чтобы выиграть время, он должен прийти на свидание к Энею. Один. Рискнуть.

Рисковать Курасю смертельно не хотелось. Он потому и занял свой пост, что рисковым человеком не был и резких движений не любил. Доказывать свою дружбу, подставляя шкуру — такую мерзость мог придумать только Ростбиф, и Юпитера вдруг скрутило от приступа острой ненависти.

Курась не стал связываться напрямую с паном Квятковским — это был совсем пожарный вариант, к нему имело смысл прибегать только если бы Ростбиф заявился собственной персоной. Вместо этого он написал пану Квятковскому записку, подписал конверт "Длуга, 60, офис 414" и передал парню из курьерского агентства двумя этажами ниже — мальчишки оттуда развозили мопедами почту по Варшаве и предместьям. Это был стандартный канал связи. Правда, время уже нерабочее, но Квятковский, как и всякий добросовестный служака, привык засиживаться допоздна.

***

В фургончик постучали условным стуком, Антон открыл дверцу, и Эней со словом: "Пожондэк[3]" (он ещё не переключился с польского) залез внутрь. Стало совсем тесно.

— Думаешь, клюнул? — спросил Цумэ. — Про пепел — это ты здорово. Это войдет в классику мировой литературы. Пепел должен пукать в сердце, а больше никто пукать не должен — это посильнее "Фауста" Гёте. Велик всё-таки польский язык…

Эней не отреагировал на этот пассаж.

— Кен, на Пшебышевского, пулей. Мы должны оказаться там раньше всех.

Кен понял слово "пулей" так буквально, что Эней треснулся макушкой о ребро жесткости потолка.

— Кого именно — всех? — уточнил Кен.

— Если Курась честный и умный дядька, — пояснил Эней, потирая макушку, — то из всех там будет он один. Если честный, но не умный — он притащит туда прикрытие из подполья, и надо будет поладить с польскими коллегами. А если нечестный и не умный — он притащит туда СБшников. Или попросит подвесить невдалеке снитч.

— А если умный, но не честный?

— Тогда он прихватит приводной маячок для полицейского снитча и будет заговаривать нам зубы, пока не подтянутся остальные. Енот, пусти меня за пульт и вызови Десперадо.

То, что Антон не владел языком, было самым слабым местом операции. Дело даже не в словарном запасе — дело в том, как интонируют поляки: русскому уху кажется, что они все время друг друга о чём-то переспрашивают, и непривычный человек не отличит обычную интонацию от необычной.

Курась разговаривал с обычными интонациями. Он вернулся в офис, попросил у секретарши кофе, принял одного квартирного дилера и позвонил другому, ответил на несколько входящих звонков, пропущенных во время беседы с Энеем — словом, привел в порядок дела.

Десперадо проследовал за курьером, которого Курась отправил куда-то с пакетом. Малгожата поехала на разведку к месту встречи. Эней очень надеялся на нее и на Игоря — только эти двое могли сейчас быстро и правильно провести рекогносцировку на местности. А местность была, — Эней ещё раз взглянул на документы, выданные Курасем — аховая: с одной стороны река, старушка Висла, над которой наверняка то и дело шныряют полицейские и навигационные снитчи, дом — прямо на набережной, как заказывали, модный арочный дизайн. Никаких архитектурных излишеств, таракан — и тот не спрячется. С другой стороны — обширная охраняемая парковка. С третьей — стройка, на которой работы идут безостановочно, в три смены — вот там снитчей нет, но зато туда проще простого подсадить живого наблюдателя. А с четвертой стороны у нас лысоватый скверик с молодыми деревцами… Скамейки. Детская площадка. Дорожка для джоггинга. Просматривается на километр вокруг. Народу не то чтобы полно, но и не безлюдно.

Одним ухом Эней отслеживал, как Курась в своем кабинете работает на стационарном терминале, отвечает на звонки, раздает задания на завтра и слушает отчеты, жует яблоки, журчит струей в сортире и отъезжает на встречу, другим ухом он переслушивал запись собственных с Курасем бесед и переводил для Антона по второму разу — слово в слово. Андрей поднял глаза на Игоря — тот с хрустом жевал зернышки кофе. Ему было тяжело перестраиваться на дневной режим существования. Мучительно. Семь часов вечера — это для него все равно, что для дневного человека семь утра. После отработанной ночи. Молодец Цумэ.

Десперадо вернулся. Нацарапал на планшетке: "Длуга 60 414 строительное бюро". Черт. Ещё и эту контору теперь проверять.

— Антоха, — сказал Эней. — На прослушке посижу я. А ты прогуляешься вот тут, — он очертил пальцем на плане сектор набережной.

Пан Адам Квятковский был человеком занятым. Но, получив внеурочный проспект от небольшого агентства по продаже недвижимости, быстро рассортировал прочие дела и даже — а знающий человек поймет, какая это была жертва — позвонил двум коллегам и сказал, что, увы, не сможет выйти с ними на вечернюю чашечку кофе. Правило, которое в него вдалбливали сначала преподаватели, потом начальство, а потом он и сам оценил, проникся и теперь с не меньшей въедливостью вписывал его в подчиненных, гласило: информаторов нужно любить. Не только беречь, не только обращаться осторожно, не только соблюдать обязательства — любить. Входить в их проблемы. Оказывать им услуги, где возможно. Проявлять внимание. И испытывать к ним неподдельные теплые чувства. Тогда тебе раскрываются навстречу. Тогда тебе верят. Этим людям очень нужно, чтобы кто-то выслушивал, сочувствовал, ценил, понимал, под каким давлением они существуют. Твой агент не должен хотеть тебя потерять. Тогда он будет работать на тебя, и работать активно. Отношения хорошего сутенёра и его девушек. Они ведь тоже могут быть искренними.

Поэтому, увидев сигнал от Курася, Квятковский бросил всё. Что бы там ни стряслось у пана архитектора — от провала до бытовой истерики — он имеет право на полное внимание куратора.

И правило — в который раз — не подвело. Сообщение оказалось деловым и необычайно интересным. Представьте себе, Саневич жив. Представьте себе, козаченьки в очередной раз сели в лужу. Квятковский потер глаза. Получается, что украинцы врут и знают, что врут. А вот Москва, кажется, не знает — но это можно выяснить. Перспективы открывались самые радужные. Такой возможности шантажировать… да просто всю верхушку украинской СБ от Днепра до Киева польской безпеке не представлялось никогда. Но для этого нужен живой Саневич. Причем, Саневич на свободе — чтобы в случае, если контрагенты заартачатся, подбить его на ещё какой-нибудь фейерверк — и пусть там летят головы от моря до моря, тоже неплохо.