Идиставизо - Дубов Юлий Анатольевич - Страница 2
- Предыдущая
- 2/7
- Следующая
Уже через год Моня стал в институте авторитетом номер один. К нему в комнатушку выстраивались очереди, перед ним заискивали, ему обещали золотые горы… А Моня безотказно писал программы, раскалывающие одну научную головоломку за другой. С ним пытались войти в коммерческие отношения, но он гордо отказывался, капал потом со лба на кипу распечаток, поправлял резинки на предплечьях, почесывался, сыпал вокруг папиросным пеплом и бросался на штурм очередной высоты.
— Ну бутылку-то хоть возьми, — предлагал ему очередной осчастливленный соискатель. — Из уважения…
— Не-а, — отвечал Моня и чесал под мышкой. — Иди в задницу. Впрочем, знаешь что? Здесь можно еще одну штуку заделать. Сейчас у тебя задачка сколько считается? Сорок минут? Давай попробуем вот так… Зайди-ка во вторник.
Во вторник оказывалось, что если все уже сделанное выбросить псу под хвост и начать сначала, то расчеты займут не более десяти минут. И Моня преодолевал бешеное сопротивление диссертантов и начальников отделов, срывая им все плановые показатели, но доводил технику вычислений до кристальной чистоты.
Единственное, что Моня принимал с благодарностью, это предложения соавторства. Приносимые ему для изучения статьи он не читал, но непременно вставлял в них небольшой раздел про то, каким именно методом была решена та или иная задача, и настаивал на упоминании о том, что алгоритм и программу разработал инженер Хейфиц. Мелким шрифтом.
Довольно быстро оказалось, что за Моней числится больше написанных в соавторстве статей, чем даже за директором института. Понятно, что при такой плодовитости Моня вполне мог претендовать на перевод с инженерной должности на научную. Хотя бы на младшего научного сотрудника, что облегчало поступление в заочную аспирантуру и открывало перспективы защиты кандидатской. Но здесь Моня уже вплотную приближался к расставленным секретарем парткома рогаткам, и процесс приобщения к большой науке неожиданно осложнился.
Произошло нечто особенное.
Бог его знает почему, но журналы, в которых печатались сотворенные с участием Мони статьи, переводились на английский язык и в таком виде издавались за границей. На Моню обрушился золотой дождь авторских гонораров в виде выдаваемых ВААПом чеков Внешпосылторга. В мгновение ока он стал богатым человеком и начал даже подумывать о том, чтобы купить цветной телевизор «Сони» — невиданное чудо современной техники. Правда, до этого дело не дошло, потому что его неожиданно накрыла волна мировой известности.
Если бы Монины статьи просто перепечатывали за границей и платили за это гонорары, то было бы еще полбеды. Но оказалось, что за границей есть люди, которые эти статьи зачем-то читают. И не просто так, а с интересом. И интерес этот какой-то однобокий. Скажем, в статье, в которой предлагается принципиально новая, даже революционная методика составления оптимальных рационов для свиней мясных пород, внимание обращают почему-то не на саму методику и не на совершенно невероятную ее эффективность для народного хозяйства в свете решений соответствующего Пленума ЦК, а на напечатанный мелким шрифтом способ организации вычислений. И из всех уважаемых авторов, среди которых один академик, он же лауреат Госпремии и Герой Соцтруда, на конференции в Бостоне желают видеть исключительно инженера Хейфица.
А еще инженера Хейфица хотят видеть на конференции в Лионе. И на симпозиуме в Рино. И на школе в Сорренто. Везде хотят видеть инженера Хейфица. А не известный никому университет в английском городе Лидсе приглашает его прочесть цикл лекций по вычислительной математике, обещая полный пансион и академическую зарплату.
Сперва Моня поцапался насмерть с начальником первого отдела, к которому пришел выяснять, почему корреспонденция поступает к нему уже в распечатанном виде. Чекист Иван Христофорович объяснил, что письма из-за границы приходят, да, к Моне, но на адрес института. Поэтому и вскрываются. И нарушения тайны переписки здесь нет. А ежели Моня хочет, чтобы его корреспонденция — кхекхе — не вскрывалась, то он должен как-то устроить так, чтобы она поступала на его домашний адрес.
— Можете в своих статьях домашний адрес для переписки указывать, — зловеще пошутил Иван Христофорович. — Больше ничего предложить не могу.
Наоравшийся Моня удалился в свою каморку, соображая про себя, что на большинство писем придется ответить отказом. Потому что если принимать каждое приглашение, то за границей придется провести минимум полгода. А работать кто будет? Но примерно четыре-пять поездок в год он, даже при самой бешеной загрузке, вполне может себе позволить.
Поэтому Моня отобрал пяток наиболее привлекательных писем — естественно, в Англию, в Штаты, ну там в Италию, куда-то еще, — тыкая волосатым и желтым от никотина пальцем в клавиши пишущей машинки, настрочил на корявом английском благодарности за приглашения и обещания непременно приехать, рассовал результаты своего творчества по конвертам, надписал иностранные адреса, оттащил конверты в канцелярию и снова погрузился в волшебный мир программирования, нетерпеливо ожидая, когда же придет пора отправляться в дальний путь.
Если бы он не был так занят своим основным видом деятельности, то мог бы, наверное, заметить, что обстановка вокруг него странно изменилась. Особо заметно это было на уровне непосредственного общения с коллегами. Информация о зарубежных контактах Мони каким-то образом распространилась по институту, и уязвленные соавторы кипели благородным гневом. Еще бы! Они сформулировали проблему, они придумали математическую модель, они, наконец, обеспечили внедрение и подтвержденный официальными бумагами с печатью колоссальный народнохозяйственный эффект. И что же? Где международное признание? Почему на конференции приглашают этого орангутана, который всего лишь провел обсчет полученных ими результатов? Может это кто-нибудь объяснить?
И хотя слова о когтистой лапе мирового сионизма, надежно поддерживающей своих, вслух не произносились, нечто подобное в воздухе витало.
Иван же Христофорович, полюбовавшись на доставленные ему из канцелярии эпистолярные творения Мони, покачал седой головой и собственноручно отправил их прямиком в мусорную корзину.
Моня терпеливо выждал две недели, после чего начал ежедневно наведываться в канцелярию. Еще через две недели он отпечатал письма заново, приписал внизу свой домашний адрес, следуя совету Ивана Христофоровича, и снова стал ждать.
Получив первый же ответ, он рванулся к Ивану Христофоровичу. Тот несказанно удивился, потому что такого придурка ему встречать еще не приходилось. И тяжело вздохнул, так как понял, что с Моней ему придется тяжело. Несмотря на то, что общественное мнение полностью будет на его стороне, какие бы меры он ни принял.
Моню отражали по всем приемам бюрократического искусства. Ему сообщали, что в капиталистическую страну никак невозможно попасть, не съездив предварительно в две братские державы, — Моня немедленно притаскивал приглашения в Польшу и Болгарию. Ему говорили, что нет фондов на командировки, — Моня вынимал из кармана дополнительные уведомления, что все расходы по его пребыванию за границей берет на себя принимающая сторона. Ему сокрушенно сообщали, что институт не в состоянии оплатить билет на самолет, — Моня менял внешпосылторговские чеки на рубли и вызывался оплатить билет самостоятельно. Его безжалостно резали на выездной комиссии, уличая в незнании истории политических движений в стране командирования, — Моня не спал ночами, работая над литературой, и прорывался повторно. Над ним смеялись, его ненавидели, все сотрудники первого отдела, профкомовцы, члены выездной комиссии и парткома, завлабы и заместители директора мечтали только о том, чтобы как-нибудь придушить его в темном углу. Наконец от него стали шарахаться. Моня исхудал, пожелтел, толстые губы растянулись над редкими зубами в странную гримасу, впивавшиеся когда-то в предплечья резинки начали сваливаться с рук. Но он не сдавался.
— А когда же про сон будет? — сделав нетерпеливую гримаску, спросила Рита.
- Предыдущая
- 2/7
- Следующая
