Прихоти дьявола (СИ) - "oh.san.xo" - Страница 18

И теперь в моей жизни были размыты все границы пониманий, что я выстраивала день за днём по маленькому кирпичику осознания, выстраивая крепкую стену убеждений и моральных ценностей. Теперь она была разрушена. Весь мой мир раскрошился с тех пор, как сердце сжалось от боли, стоило услышать жалобный хриплый голос Мехмеда, кой нашёл в себе силы на моё имя.

Мне стоило вести себя сдержаннее. Если бы я не перечила ему, была бы покорной и укротила свой «мужской» характер, то наверняка я бы сейчас нежилась в его тёплых бережных объятиях, воспевая песни о любви, искренней и чистой, подобно материнской слезе.

Я не знала, что реально, а что нет. Не знала, сколько прошло времени с моей последней попытки увидеть всё глазами шехзаде и взять его разум под свой контроль, надёжное крыло, которое бы вмиг избавило его от болей. Но ничего не получалось. Я злилась и разбрасывала всё, что попадалось мне под руки, ругалась во весь голос, не боясь, что кто-то услышит. Даже если кто-то и поймает меня, попытавшись наказать, то в ту же секунду поплатится за это, лишившись жизни. Был лишь страх, стыд и неодолимое чувство вины, отравляющее мои жилы, вены, что разносили остатки крови по медленно погибающей плоти.

Свернувшись комочком на полу, я тихонько роняла хрустальные капли, драгоценный хрупкий жемчуг из своих глаз, даже не видя, как он разбивается, как погибает. Печаль скользнула вдоль изгибов моего тела, тоска холодной рукой огладила мой лоб и мокрыми солёными губами оставила на щеке влажный невесомый поцелуй. Лёгкая дремота тут же унесла мой уставший рассудок куда-подальше, в мир, где невзгод, может, и не существовало. Где была только я и забытое счастье. Я не помнила, что значит это слово и не была уверена, что оно в принципе существовало где-то дальше, чем на задворках моего сознания.

***

— Мехмед! Нет!

Его тело, непростительно холодное, бездыханное, лежало на полу совсем неподвижно, будто он — кукла, которую бросили на сырую землю. Под спиной разрослось тёмно-вишнёвое пятно, липкое и вязкое, отпечатывающееся на моём белом платье, которое так ему нравилось. Стеклянные горько-коричневые глаза смотрели куда-то вдаль, туда, где человеческий взор терялся в пучине мерцающих звёзд и матушки-луны, оберегающей каждый такой утерянный взгляд.

Я трясла его за плечи, пыталась пробудить от вечного сна десятками поцелуев, но мои губы не чувствовали ничего, кроме ледяной кожи под ними. Я прижимала безвольное тело к груди, старалась передать стук своего сердца ему, чтобы всё стало как прежде, чтобы его сердце билось в унисон с моим, в один такт, не сбиваясь.

Но он не отвечал. Он не дышал. Не смотрел на меня.

Весь мир рухнул со звуком разбившегося вдребезги стекла.

Тьма.

Вспышка света.

Он снова бьёт меня и заставляет лежать смирно, приказав раздвинуть ноги, подобно продажной девице с борделя. Снова больно. Он вжимает меня в постель и оставляет на коже пылающие следы, сливовые кровоподтёки, что так сильно болели при каждой мысли о том, что они всё ещё не сошли. Мехмед отвешивает мне звонкие пощёчины и велит не реветь, ведь он не хочет меня плачущую, ноющую. Ему нужна отдача и он нагло её требует, сжимая руку на моей шее, перекрывая доступ к кислороду. Жадно хватая воздух, словно рыба на суше, я старалась ослабить его хватку, но он давил только сильнее, сжимал горло так, что мир перед глазами плыл, точно туман по водной глади.

— Ты должна была вести себя лучше. Тогда я был бы нежнее.

Он шипел это так яростно, что я совершенно не могла предаться мысли, что это вообще шехзаде. Не шехзаде сейчас вколачивался в моё тело, выбивая из моей глотки жалобные хрипы, что так и не сумели перерасти в громкие крики с плещущимся в них отчаянием, мольбой.

— Я не буду… Только прекрати… — жалкое неподобающее стенание сорвалось с моих уст также резко, как с губ Мехмеда сорвался стон, полный наслаждения, блаженства, которое вряд ли смог бы познать обычный человек. Мехмед не был обычным. Красота греческого бога и пылкость дикого зверя превращались в едкую гремучую смесь, которую не стоило взбалтывать за зря.

За это можно было поплатиться.

— Не молчи, дрянь! Покажи, как тебе нравится моя сила!

— Прошу, хватит… — едва как выдавила я, чувствуя жар его тела и боль внизу живота, что напоминала скорее вонзающийся раскалённый нож, что рассекал мою плоть от пупка до груди и обратно, ниже, вдоль промежности и поперёк бёдер.

Он остановился и метнул в мою сторону молнию, что пронеслась мимо моего лица, ударившись о мягкую подушку. Если бы она попала в мои глаза, то я наверняка бы ослепла, ведь взор его был таким яростным, злобным и отчаянным, что всё нутро сжималось от одной мысли о том, что в этом виновата только я. Я должна была проявить свою учтивость, покорность. Не он, а я.

Юноша занёс руку в воздух, крепко сжав кулак, костяшки которого казались белее моего лица, что в этот момент исказилось нечеловеческим страхом. Вот, он резко срывается и кулак уже возле моего лица.

***

Резко моё тело приходит в привычное состояние отрезвительной реальности, где холодный воздух, скользящий по лёгким, приводит в чувства быстрее ледяной воды. Я поднялась с пола и едва не рухнула вновь, когда жажда и голод ударили по моему животу, заставив все внутренности перевернуться и развалиться на части.

— Кровь… Плоть… Твоя рука…

Зловещий голос раздался, казалось, прямо за моей спиной. Призрачный собеседник нежно огладил мой подбородок, скользнул вниз, вдоль шеи и плеча, оставляя за своим прикосновением узенькую ледяную дорожку и табун мурашек, что в точности повторяют эти незамысловатые едва ощутимые движения, следуя за их изгибами. Я поднесла руку к губам, кои медленно облизнула, собирая капельки запёкшейся крови мёртвой хозяйки, что сейчас разлагается в холодном подвале. Интересно, куда пропала вся стража? Разве они не должны были броситься на её спасение спустя десять минут после того, как она спустилась в погреб, в котором обитала «прокажённая хатун»?

Со зверским желанием я вгрызлась в собственную руку, сильно сжимая челюсти и противореча рефлексу, что неустанно твердил о самосохранении. Я срывала куски мяса со своего тела, борясь с невыносимой болью, но голод был сильнее меня. Он буквально сводил с ума. Горячая кровь, хлынувшая мне в лицо в то же мгновение, стала моим ключом к утолению жажды, что пленила мою глотку, мой рот. Жадно глотая горячую кровь, вкус метала которой уже не вызывал у меня раздражения, а напротив, ублажение, я поражалась собственной испоганенной сущности. Я поедала себя и пила. Ненасытно, словно дикая голодная тварь. Я подчинилась собственным внутренним демонам и выпустила их на свободу, взамен получив то бремя, кое не сумел бы выдержать обычный человек.

Но я не была обычной. Каждый, кому удалось познать истинную суть боли и радости, стыда и страха, не был обычным. Это было сродни просветления, апогей духовного развития, которого не каждый мог достичь.

Теперь мне хотелось припасть к горячим губам Мехмеда и начать молить прощения на коленях за то, что вела себя так. Фаворитке нельзя вести себя подобным образом. Но я, переча правилам и угождая собственному самолюбию, делала всё наоборот, не впуская пылкого юношу в своё маленькое искромсанное сердечко.

Хоть я и не могла теперь видеть его, но я точно знала, что его присутствие я точно почувствую и не прогадаю с этим. Я словно знала вкус его ауры, энергии. Это был запах кожаного седла, металла, свистнувшего о стенки ножен и сладких медовых фиников, от которых в детстве я была в восторге. Вкус его отдавался приятным жжением на языке.

Не знаю, почему меня так тянуло к этому Дьяволу, и почему я выполняла его прихоти. Почему пошла у него на поводу с таким упрямством и что управляло мною в те моменты, когда я больше не проклинала его. Что, если всё это время он помогал мне, направляя, помогая обрести дар?

Рука ныла. На ней, наверное, виднелись немаленькие рваные раны, но именно они сумели спасти меня от мучительной голодной смерти. Мне удалось утолить голод и жажду, обрести вновь силы и почувствовать приятное наполняющее тепло, разливающееся по каждой клеточке моей плоти, заполняющее все пустоты собой, своим алым светом, мягким и пылким.