Разберемся! - Москвина Татьяна - Страница 6

Аскетический экспрессионизм, присущий сочинениям Льва Додина последних лет, в «Братьях Карамазовых» явлен в полную силу: минимум внешней обстановки, расчисленные взрывы эмоций, детали вместо целого. (Боярская медленно расшнуровывает высокие ботинки, только ботинки снимает, а соблазн буквально витает в воздухе!) Режиссёр воспринял новые тенденции в современном театре. Но не потому, что, как благоразумный крестьянин, не стал дожидаться, когда его раскулачат, а добровольно «сдал излишки». Он, «сын» мировой культуры, по-прежнему ставит своих любимых «отцов» – Шекспира, Чехова, Достоевского, – но без прежней почтительности.

Без иллюзий и даже, возможно, без надежд.

Константина Лопушанского по праву можно назвать учеником Андрея Тарковского (в молодости Лопушанский был ассистентом на «Сталкере») – и это, конечно, означает, что лёгкого и приятного времяпрепровождения у зрителя не будет. Новая работа его, «Сквозь чёрное стекло» (2018), – фильм исключительного «морального беспокойства». Но это именно «искусство кино». Оно самое…

Сначала всё было распрекрасно – Лопушанский дебютировал в большом кино «Письмами мёртвого человека» (1986), картиной непривычно мрачной для советского экрана, где профессор – Ролан Быков – спасал выживших после ядерной катастрофы детей. Фильм был в прокате, собрал тьму призов, а следующая работа Лопушанского – «Посетитель музея» (про экологическую катастрофу) – даже получила «Серебряного Георгия» на Московском кинофестивале. А потом между режиссёром и успехом случился решительный разлад. Мера его «морального беспокойства», его ощущения катастрофы мира, его взыскательность к тем, кто объявляет себя интеллигентом, а на деле сдаёт свою принципиальность по сходной цене, стала превышать запросы времени. Я даже не помню, чтобы «Русская симфония», «Конец века» или «Роль» (фильмы Лопушанского разных лет) просочились в прокат. Кажется, туда на короткое время залетели только «Гадкие лебеди» (сняты по мотивам повести Стругацких). Так что для начала я просто порадовалась, что могу, наконец, посмотреть Лопушанского на большом экране. Образованному человеку видеть картины Лопушанского – удовольствие, столько там всяких культурных символов и ассоциаций, а мироощущения апокалиптического я совсем не боюсь. Мы внутри катастрофы живём с рождения, домик там выстроили, садик посадили и кота завели…

И он меня стукнул по легкомысленной голове, этот фильм. Совершенно внятный по манере изложения, никакого специального интеллектуального шифра не использующий, «Сквозь чёрное стекло» может вызвать у нервного человека даже подобие шока. Тем более вначале тихо-спокойно развивается вроде бы знакомый сюжет про Золушку. Слепая девочка (Василиса Денисова) живёт в интернате при монастыре, поёт в хоре («Девушка пела в церковном хоре…», стих Блока; Блок тут при делах, не сомневайтесь). Она в тревоге: ей надо принять судьбоносное решение. Некий важный человек готов оплатить операцию, но с условием: девочка должна выйти за него замуж. Настоятельница монастыря между тем возлагает на нашу девочку существенные надежды – она, с её строгостью, чистотой, силой духа, может со временем стать преемницей. Но вдруг это Господь, добрый Господь даёт мне шанс выздороветь, узреть мир? – думает наша девочка и решается на странные условия. И вот мы видим того, кто даёт этот шанс.

Максим Суханов, грандиозный, загадочный Максим Суханов, с его невероятными глазами и профилем римского императора, конечно, отменяет всякие надежды на сказочку и доброго Господа. Это не пошлый вздорный русский олигарх с его идиотскими претензиями. Суханов играет с предельной мерой обобщения. Это – сама власть земная, царь земли, о чём он прямо и заявляет: «Я царь!» Ну вот такое сегодня воплощение у власти земной, долго странствовал этот тёмный дух, прежде чем приземлиться в России. Поразила его девочка из церковного хора не красотой (всю красоту он давно скупил), не чистотой (она ему безразлична). А тем, что слепенькая простодушная обитательница интерната – тоже власть. Только не земная, а небесная. И «царь земной» пожелал её приобрести для себя, подчинить, поработить. И начинается сражение, битва, война – между властью земной и властью небесной…

Девочку наряжают, поселяют в «царских палатах», назначают день грядущей свадьбы. По ночам у царя земного тоска, воет он, страшно ему – и он приходит к девочке, грубо (иначе он не умеет) овладевая ею. Но никакие стилисты и дизайнеры, никакие золотые соблазны не в силах повлиять на чистую натуру жертвы. Вырвавшись в родной город, она встречает родную душу, паренька-поэта из музыкального магазина, и просит царя отпустить её, не может она с ним жить. Конечно, царь бунта не потерпит, паренёк будет казнён, девочка обречена покоряться державной воле.

Обречена? Девочка наша побеждает царя земного, одолевает тёмный дух – ужасной ценой. Власть небесная оказывается не только сильнее, но и страшнее власти земной. Престол света – грозный и неумолимый престол, и не восседает на нём добрый дедушка с бородой. Избранных ведут на верный путь жёсткой рукой, и бывает, что через неимоверные страдания, – да, это истина, но это неудобная, «неправильная», некомфортная истина. Наверное, найдутся зрители, принципиально отталкивающие такую истину… А при чём Блок? Притом что в финале царь-Суханов читает стихотворение Блока. «…Слышно, что кто-то идёт // – Кто ж он, народный смиритель? // – Тёмен, и зол, и свиреп // Инок у входа в обитель // Видел его – и ослеп // Он к неизведанным безднам // Гонит людей, как стада… // Посохом гонит железным… // – Боже! Бежим от Суда!»

Убежать от Суда никак не получится, и будем считать, что новая некомфортная картина Константина Лопушанского, стойкого «оловянного солдатика» авторского кинематографа, предупреждает нас об этом. Такова уж миссия этого режиссёра, служителя ненужных в быту истин. То, о чём он кричал когда-то в «Посетителе музея», где полмира превратилось в уродов-дегенератов, только сейчас начинает быть понятным и очевидным, а тридцать лет назад казалось гротеском, абсурдом. Я всё надеялась, что Лопушанский не прав, но, к моему прискорбию, он оказался прав тогда, и весьма высока трагическая вероятность того, что окажется прав и сейчас. Глядя на мир не сквозь розовые очки, а сквозь «чёрное стекло».

В ноябре 2018 года в Московском драматическом театре имени Ермоловой состоялась премьера спектакля «Макбет». Пьеса Шекспира. Постановка Олега Меньшикова. Он же исполняет заглавную роль, и он же – художественный руководитель театра. Когда выдающийся артист выходит на сцену в новой роли, это всегда привлекает зрителя, а тут ещё Шекспир (обладатель многовекового «знака качества»). Но самому поставить спектакль с собой в главной роли неимоверно трудно и мало кому удавалось. Итак, получилось? Не получилось? Имейте терпение. Я расскажу.

Ермоловский «Макбет» идёт в переводе Владимира Гандельсмана, это современный русскоязычный поэт-эмигрант. Перевод не режет слух нарочитой вульгарностью (как, скажем, шекспировские переводы А. Чернова, которые сейчас популярны в театре). И учитывает изменения поэтической речи со времён Пастернака, чей классический перевод обычно декламируют артисты на сценах. Текст Гандельсмана достаточно красив и эффектен, но не покрыт густым лаком, и привычное становится даже как будто новым. (Всё ж таки мы ещё не так деградировали, чтобы в зале не нашлось хотя бы двадцать человек, знакомых с «Макбетом».)

Правда, есть две вставки: монолог Охранника и диалог Малькольма и Макдуфа написал современный драматург Валерий Печейкин, и своей беспомощностью эти вставки удивительны даже для Печейкина. Но ход мыслей постановщика понятен: Охранник (Никита Татаренков) – лицо от театра, он бродит по сцене, вначале неосторожно подсмеиваясь над суевериями артистов, считающих «Макбет» опасной, проклятой пьесой. Так надо же ему что-то говорить, Шекспиром не предусмотренное. Действие происходит в театре, на сцене, уставленной чёрными кофрами (в таких обычно хранятся части декорации и реквизит). В пустом ночном театре явно бродят призраки, являющиеся простецу-Охраннику, и постепенно втягивают его в своё кошмарное действие. Теряя здоровый пофигизм, Охранник со временем становится слугой проклятого Макбета, а сцена – таинственным пространством зловещего эксперимента над человеком…