Лихой гимназист (СИ) - "Amazerak" - Страница 25

— Скажи, зачем ты это делаешь? — спросил я.

— Я объяснял, — архонт поднялся.

— Погоди. Давай начистоту. Какой в этом смысл? В Петербурге три или четыре семьи, владеющие чарами тёмной стихии. Все, кто что-то умеет, учатся в соответствующих местах. Остальные — слабаки, которых вряд чему-то научишь. Ты сказал, я призван возродить школу тёмной стихии. Как, чёрт возьми, я должен это сделать? Кого я буду учить? Мне нужна конкретика.

Казалось, архонт сейчас исчезнет, так ничего и не ответив, но он не сдала этого.

— Вопросы, вопросы, вопросы… одни вопросы. Больше заняться нечем, кроме как задавать глупые вопросы? В этом городе много людей, которые имеют талант. Гораздо больше, чем три никчёмные семейки. Даже в этом доме есть потенциальные заклинатели. Когда придёт время, всё узнаешь. А пока занимайся, чем должно.

— А что это за хрень с бесами, которые завладевают душами людей?

Архонт вздохнул.

— Вот почему я не хотел связываться с человеком из другого мира. Ты долго меня будешь донимать?

— Я должен знать правду.

— Кто-нибудь тебе точно её расскажет. Кто-нибудь из тёмных невежественных людишек, которые вечно твердят о своих бесах. А мне надоело.

— Нет, давай начистоту…

Но теперь архонту точно надоело. Он махнул рукой и исчез, а я взял пресс-папье, промокнул последнюю страницу, а затем отправился в постель, проклиная понедельник, который уже через четыре часа поприветствует меня стуком в дверь человека-будильника.

В этот понедельник я решил пойти не к утренней молитве, а к началу занятий, и посмотреть, что будет. Подумал, что те полчаса, которые приходится слушать бубнёж священника, можно потратить на более полезные вещи.

Некоторые здешние порядки меня сильно раздражали, особенно повальное насаждение религии. И самое интересно, что не меня одного. Многие гимназисты не испытывали ни радости от простаивания на молитвах, ни пиетета к вдалбливаемому им закону божьему.

Общество тут было ужасно религиозным, религия лезла отовсюду. Все поголовно соблюдали посты, ходили в церковь по воскресеньем, царь-батюшка считался проводником божье власти, а любое непочтительное высказывание, направленное в сторону церкви, приравнивалось чуть ли не к государственной измене. Однако это не мешало молодёжи бунтовать против общепринятых норм.

Ну а я был человеком двадцать первого века со сложившимся мировоззрением. К всевозможным верованиям я относился равнодушно, но насаждаемая идеология мне была чужда, а попытки залезть в голову, не вызывали ничего, кроме неприязни и желания дать в лицо лезущему. А мозги тут промывали обстоятельно, и даже надзирателям предписывалось следить не только за поведением учащихся, но и за их образом мыслей и моральным обликом.

В понедельник моё отсутствие на утренней молитве никто не заметил, а то, что я больше не живу в общежитии, не замечали уже третий день, несмотря на повальную слежку за гимназистами.

Во вторник я тоже пришёл непосредственно к урокам, но на этот раз моя выходка не осталась незамеченной. На перемене классный надзиратель подозвал меня к себе.

— Алексей Александрович, — произнёс он достаточно строго. — Не видел вас сегодня на молитве. Почему?

— Потому что меня там не было, — ответил я.

— Нарушаете распорядок, между прочим. В чём причина?

— Уроков много. Зубрю до ночи. Вот и проспал.

— Старший по комнате обязан следить за тем, чтобы учащиеся вставали вовремя. Кто у вас старший?

— А я и не живу в общежитии. Переехал недавно в другое место.

— Тогда почему вы не поставили в известность ни меня, ни руководителя класса?

— Запамятовал, — пожал я плечами. — Всё хочу сказать, а постоянно забываю.

— Так, ладно. Сегодня ограничимся предупреждением. Но если ещё раз не явитесь на молитву, я вынужден буду назначить наказание. И да, позвольте, отмечу ваш адрес, — надзиратель открыл тетрадь, в которой постоянно что-то писал.

Я продиктовал название соседней улицы и номер дома.

Андрей Прокофьевич записал, а потом, словно что-то вспомнив, посмотрел на меня своим серым казённым взглядом и спросил.

— Алексей Александрович, а почему мы не получили письмо от вашего батюшки?

— Какое ещё письмо? — удивился я.

— Как же какое письмо? О смене вашего места жительства.

— Ах это… Так откуда ж мне знать? Может, почтальон потерял. Я напишу отцу, скажу, чтоб он ещё одно прислал.

Вот и настал момент истины. Мне предстояло уведомить батю о своём переезде. И что-то подсказывало, разговор получится не самым приятным. Однако жить по отцовской указке я не собирался, и чем раньше он это поймёт, тем легче будет нам обоим.

Вернувшись после уроков, я сразу же написал письмо домой, в котором сообщил, что проживаю теперь на отдельной квартире и что в гимназии просят заявление от родителей, подтверждающее переезд. Затем заклеил конверт и отнёс на почту.

Теперь оставалось ждать. Когда отец его получит? Завтра, послезавтра? Наверняка он захочет приехать и поговорить лично, и вот тогда посмотрим, удастся ли мне его убедить.

Андрей Прокофьевич всё же понял, что адрес я дал неправильный. Наверное, побывал там. Как объяснили мне Сергей и Михаил, в обязанность классных надзирателей помимо всего прочего входит надзор за личной жизнью гимназистов. И если тех, кто живёт у родителей, навещают редко, то за учениками, которые селятся на съёмных квартирах или у родственников, ведут более строгое наблюдение. Вот и я теперь попадал под это более строгое наблюдение.

В общем, эту крысу надзирателя я сразу невзлюбил. Но что с ним было делать? Крови может попортить знатно, а убьёшь — поставят нового. Значит, нам с ним тоже предстояло поговорить, когда тот в гости наведается. А визита его я ждал со дня на день, ведь свой настоящий адрес всё же пришлось сообщить.

В пятницу я, как обычно, сидел вечером дома и зубрил латынь. Завтра после уроков предстояло посетить клуб Шереметьева. Было любопытно, что они там обсуждают, ну и новые знакомства — вещь всегда полезная.

Вдруг в тишине раздался стук дверного молоточка. Вначале я подумал, что явился надзиратель, но когда приоткрыл дверь, увидел человека в плаще и цилиндре. Вот только в этот раз это был не архонт Хаос, а всего лишь мой батя в штатском костюме.

Я снял дверную цепочку и запустил отца в квартиру. Батя холодно поздоровался со мной. Он хранил видимое спокойствие, но судя по тону приветствия, сразу стало понятно, что он недоволен, а возможно, даже разгневан.

Быстро он среагировал. Прилетел, наверное, как только письмо получил. Ну так оно даже к лучшему. Поскорее закрыть эти мелкие вопросы — и дело с концом.

Мы расположились за обеденным столом в общей комнате, где я занимался делами и завтракал, а теперь ещё и принимал гостей. Бюро стояло в углу, закрытое крышкой. Под потолком ярким пламенем горела газовая лампа. Скатерти у меня не было — только коврики, чтобы не прожечь столешницу горячим чайником. Печь была растоплена до комфортной мне температуры, а не как тут обычно топили, что зуб на зуб не попадает. Я сидел в рубахе и брюках, а вот батя в его плотном сюртуке, под которым была надета жилетка под самое горло, спарился быстро. Он попытался ослабить воротник и протёр лоб платком.

— Итак, я требую объяснений, — отец достал из внутреннего кармана моё письмо и кинул на стол. — Что это значить? Что значит всё это? — он обвёл рукой квартиру.

— Это квартира, где я теперь живу, — спокойно ответил я.

— Не смей, — в глазах бати сверкнул огонь, и только теперь стало понятно, сколь сильно он разгневан. — Не смей дерзить мне. Вначале я подумал, что это какая-то глупая шутка… А ты вон что учудил, Алексей. Как ты посмел сделать это, даже не спросив моего дозволения? И откуда взял деньги на аренду?

— Я посчитал, что здесь мне будет проще заниматься, чем в общежитие, где даже уединиться…

— Ты решил? — холодный гнев сквозил в голосе бати. — Ты решил?! Не спросив родительского дозволения?