Все не случайно - Алентова Вера - Страница 25

Как правило, Марк Андреевич назначал время и место встречи, и я послушно приходила: и в этот раз он тоже решил сговориться со мной о встрече через пару дней. Я вежливо ответила: «Да, конечно», и доброжелательно с ним попрощалась, но в день назначенной встречи позвонила с утра к ним домой и, сославшись на что-то, от встречи отказалась. Марк Андреевич еще пару раз находил меня каким-то образом и приглашал снова, но я с тех пор была всегда очень и очень для него занята. Больше мы никогда не виделись, и маме я этой истории не рассказала.

Тем временем я прошла консультацию и два тура в Щукинском училище и ГИТИСе. На третий меня не пропустили. В запасе оставалась только школа-студия при МХАТе. Я пришла записаться на консультацию, но тут выяснилось, что набор уже закончен. Курс набирал Павел Владимирович Массальский, очень красивый актер, известный своей отрицательной ролью американца-шантажиста в александровском «Цирке». Вежливая секретарша сказала: «Осталось одно место, но сейчас будут слушать девочку, которую и собираются взять. Можно, конечно, попробовать попросить, чтобы послушали и вас…» «Попросите, пожалуйста», – сказала я упавшим голосом. Почему девочку слушали одну и почему согласились послушать меня, осталось загадкой. В комиссии было три человека: сам Павел Владимирович и два неизвестных мне педагога.

Взяли ту девочку, но сообщить мне об этом вышел невысокий, полноватый человек с очень добрыми глазами и ласковым голосом. Им оказался ректор школы-студии Вениамин Захарович Радомысленский – «Папа Веня», как называли его студенты. Папа Веня сказал, что я им очень понравилась, но у меня мало силенок. Он попросил, чтобы я немного поправилась и приезжала на следующий год сразу на второй тур: не на консультацию, не на первый, а сразу на второй.

Я поблагодарила и, убитая, ушла. Мне было так горько, что я пришла сюда в последнюю очередь: именно здесь мне так понравилось! Больше, чем в других институтах! Все понравилось: и чистота, и тишина, и вежливость секретарши, и доброта ректора, и запах, запах старых театральных костюмов, знакомый мне с детства и такой родной! Я хотела учиться только здесь!

Насчет «силенок» Вениамин Захарович был прав. Деньги, которые у меня взяли в долг, никто отдавать не собирался, да я на это уже не рассчитывала, тем более что иногда девчонки меня чем-то все-таки угощали. Туфли, купленные в ГУМе, тоже подорвали бюджет. Денег оставалось в обрез, питалась я перекусами, и к концу этой творческой гонки устала и порядочно оголодала. Во ВГИК я не пошла и на приглашения вездесущих ассистентов с «Мосфильма», высматривающих среди абитуриентов хорошенькие мордочки и сулящих им сразу и карьеру, и деньги, не клюнула. Я честно написала в телеграмме маме, что не поступила, и принялась ждать, когда мама и отчим за мной заедут по дороге в новый город, где им предстояло теперь работать – Орск.

В общежитии места стало много: абитуриенты разъезжались, а студенты еще не приехали. В конце концов остались только маргинальные личности и я, ожидающая маму. Всех оставшихся собрали в одну комнату, остальные закрыли. Личности меня невзлюбили, потому что я не курила, не пила, с ними держалась вежливо, но на отдалении. Когда приехала мама и вошла к нам в комнату, мои «маргиналки» стали демонстративно курить и громко орать непристойные частушки. Мне было ужасно неудобно перед мамой и отчимом, а мама вдруг строго сказала: «Пойди и вымой шею!» Я послушно пошла и вымыла, хотя не понимала, с какой стати и чем заслужила такой тон. Когда я вернулась, мама сказала: «Пойди вымой с мылом!» На мое: «Я мыла с мылом…» – последовало: «Значит, вымой еще раз!» Я повиновалась. Шея моя была действительно серо-голубой – но не от грязи, а от того, что я сильно похудела. Потом мама это поняла, но в тот момент, когда вошла в сизую от дыма комнату с орущими дурными голосами девчонками и грязными, без белья, матрацами, сердце ее упало. На какое-то мгновенье ей показалось, что столица поглотила мою чистую душу. Она не знала, как вернуть ее обратно, и выбрала командный метод. Надо сказать, что и девчонки притихли, вспомнив, видимо, что где-то остались мамы, все еще имеющие право их приструнить.

Потерпев в Москве сокрушительное фиаско, но не потеряв надежды поступить в следующем году, я поехала с мамой и Юрой в Орск.

Орск существовал будто в двух временах сразу: стародавнем, когда был еще крепостью, построенной для защиты от кочевников, и современном, с традиционной советской архитектурой. Среди широких улиц, новых многоэтажек, магазинов, кинотеатров еще попадались старые деревянные домишки, отвоевавшие себе право на жизнь.

Нам предоставили огромную трехкомнатную квартиру в новом кирпичном доме, с телефоном, большой кухней, просторным коридором, отдельными туалетом и ванной комнатой. Мы даже растерялись от такого великолепия: у нас и мебели не хватало, чтобы заполнить свободные пространства. Маме пришлось приложить немало усилий, чтобы квартиру освоить, обжить, сделать теплой и обаятельной, но все равно у нас было пустовато. А еще немного смущал непонятно откуда идущий странный неприятный запах. Мама ходила по квартире и принюхивалась, то в одном углу остановится, то в другом, но уловить источник запаха не получалось. Она в который раз мыла до блеска унитаз, не забывая повторять наставление: в интеллигентном доме унитаз должен быть такой чистоты, что из него чай можно пить. Чай пить было можно, извести запах – нет. Юра чувствовал себя великолепно и никакого запаха не замечал, а мы с мамой страдали. Из пяти чувств, дарованных Богом людям, обоняние у нас с мамой занимало первое место. И при всей щекотливости ситуации мы наконец нашли причину, расспросив соседей.

Оказалось, в нашей квартире раньше никто не жил, а находился там кожевенный склад. Кожи хранились разной выделки, да и вовсе не выделанных хватало: вот именно они-то «отнюдь не озонировали воздух», а, как портянка старика Ромуальдыча из «Золотого теленка», отравляли весь подъезд. Когда после многочисленных жалоб жильцов склад съехал, люди вздохнули с облегчением, потому что из подъезда запах начал исчезать. Это давало слабую надежду, что рано или поздно он уйдет и из квартиры. И запах действительно исчезал, правда, весьма неохотно.

В труппе театра было много молодежи, к «старикам» – поколению мамы и Юры (маме 43, Юре 44) – относились с большим уважением. На этот раз мама позволила мне войти во вспомогательный состав театра, раз уж все равно решила становиться актрисой. Позже выяснилось, что вспомогательный состав состоял из меня одной. Труппа была маленькая, масштабных спектаклей с массовкой не предполагалось в принципе: у театра не хватало для этого производственных мощностей. Да и пьес из жизни «графинь и графинов», как шутила мама, где произносится фраза «кушать подано», тоже в предстоящем сезоне не предвиделось. Чем я могу быть полезна театру в качестве вспомогательного состава – оставалось загадкой.

Пообщавшись в Москве с бывалыми поступающими, я узнала, что к абитуриентам, которые поработали артистами в периферийных театрах, отношение у приемной комиссии предвзятое: в провинции, мол, и вкус оставляет желать лучшего, и вообще мало ли чему тамошние режиссеры научат. Лучше брать в студенты человека чистого – и на чистом поле насаждать «высокое искусство». Так ли обстояли дела на самом деле, я не знала, но на всякий случай в трудовую книжку, где первой записью стояло гордое «сшивалка-накольщица – Барнаульский меланжевый комбинат», я слезно упросила написать не «актриса вспомогательного состава», а «библиотекарь Орского драматического театра».

Тем временем театр приступил к репетициям пьесы Виктора Розова «Неравный бой», и вдруг выяснилось, что главную героиню, девочку, только что окончившую школу, играть некому. Молодые актрисы труппы были 23–27 лет, для роли недавней школьницы – «староваты». Вот тут-то внимание режиссера и обратилось в мою сторону. Присмотревшись ко мне, восемнадцатилетней, режиссер решил рискнуть и предложил попробоваться на главную роль. Я нисколько не испугалась и даже не очень удивилась: юность самонадеянна. Мы сделали репетиционную пробу, режиссера она устроила, и я начала вместе с другими актерами репетировать. В спектакле играли и мои родные.