И опять Пожарский 7 (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 46

- И можно по реке этой Камелик до Волги доплыть?

- Ну, сначала-то ручеёк, долгонько. А вот потом нормальная река, на таких судах, как у вас вполне идти можно.

Кузьма рассказал про этот разговор Ивашке Рябому — картографу. Зря ведь, ей богу. Тот упёрся, тридцать вёрст ерунда, нужно обязательно этот путь на карту нанести. Ну, а что, может и прав испанский картограф. Попросили у Богдана проводника, тот в благодарность за привезённый хлебушек тоже расщедрился и лошадей выделил и десяток провожатых. Два дня туда, да два дня назад, чтобы на ручеёк посмотреть. А с другой стороны, их ведь послали карты составлять. Так найденный путь из Волги к реке Яик разве не важная новость.

Вернулись как раз к прибытию Чепкуна с остальным отрядом. Отдохнули денёк и вновь в путь. Яик почти сразу свернул на восток, и петлять ещё больше стал. Плывёшь целый день, а Ивашка потом и говорит на привале прошли десять километров ваших. Да, что же это такое. Почти три недели так-то плыли то вверх, то вниз, по нарисованной гишпанцем картинке. А вот когда река снова пошла на север, то и прямее сразу стала. Ничего, доберёмся, найдём эту гору Магнитную.

Событие шестьдесят шестое

Фома Кантакузин бывший посол Блистательной Порты в Московии уже год жил в Вершилово. Сам Фома был православным греком — «фанариотом», то есть византийцем и официально считался потомком императоров Второго Рима (Константинополя).

Две его дочери Феодора и Елена были грамотными. Они умели писать и читать на двух языках: греческом и турецком. Даже счёт им преподали. Для девочек это и так был перебор. Однако Фома сыновей не имел и решил, что лишним не будет, станут ему, потом помогать, письмо составить али челобитную написать.

В Вершилово по приезду отправили всех в карантин, обследовали и ничего страшного не нашли. Баня для грека и жителя Стамбула экзотикой тоже не была. Выше температура, не смертельно. После карантина Фоме выделили терем в несколько отдельно от самого Вершилова стоящем поселении для учёных. С ним встретился Михаэль Мёстлин — Президент Академии и учинил настоящий допрос с целью выведать, а какими такими знаниями обладает новое приобретение князя Пожарского. Разочаровался немчин. Ни математикой, ни астрономией, ни даже алхимией Фома не занимался.

- Зачем же тебя пригласил Пётр Дмитриевич? — приставучий же немец.

Фома о том, что Пётр хочет обженить его младшую дочь Елену со своим меньшим братом Иваном говорить не стал. Ни к чему это учёному знать, это не наука, а политика. Нужно будет ему узнать об этом, вот вернётся Пётр Дмитриевич с польского похода, тогда и скажет.

- Князь Пожарский хотел, чтобы я передал знания о жизни Турецкой империи об обычаях Стамбула, о всяких подводных течениях и интригах в Блистательной Порте и во дворце самого султана, — осторожно проговорил Фома.

- А насколько хорошо, ты грек знаешь греческий язык и турецкий?

- Оба языка я знаю. Могу, и писать, и читать, и даже стихи составлять. — Надо сказать, что разговаривали они с помощью толмача монаха, что знал, и немецкий, и греческий.

- Хорошо, Фома Кантакузин, я принимаю тебя в Академию. Будешь преподавать тем, кого отправит к тебе Пётр Дмитриевич турецкий язык, учителей греческого у нас хватает, но может и знание этого языка пригодится. Что же до прочих твоих знаний, то пусть князь сам разбирается, кого и чему ты будешь учить. Сам же учи русский язык, а с октября и дети и ты пойдёте в школу. Попробуй пока девочек хоть немного русскому научить, у тебя три месяца есть много успеть можно. Им же легче в первом классе будет.

- Может, и учителя посоветуешь, почтенный Михаэль?

Посоветовал, стал ходить к ним парнишка увечный, его монахи привезли из Киево-Печорской лавры. Он владел и греческим и латынью и русским. Хроменький был.

Жизнь в Вершилово от его Стамбульской сильно отличалась. Здесь всё открыто. Ходи куда хочешь, занимайся, чем можешь. И никто на тебя пальцем не показывает. Даже дочери могли в одиночку по улицам ходить ис однолетками играть. В Блистательной порте же всего нужно бояться, написал кто-то ложный донос на его дядю Михаила Шейтаноглу Кантакузина и его вместе с братом — отцом Фомы — Андроником казнили в Фанаре в 1595 году. Фома тогда ещё молодым совсем был.

Дядя был очень богат. Он имел монополии на меховую торговлю с Москвой, одна только которая приносила ему годовой доход в 60 000 дукатов. Так кроме того ещё и владел прибыльной монополией на соледобычу в Анхи́але. Позавидовали, оболгали. Раз, и нет головы.

Совсем уж ангелами русских тоже считать нельзя. Одни их казаки чего стоят. Среди людей, что сопровождали Фому с семейством в Вершилово, был и один турок. Он, думал, что Кантакузин посол и напросился сопровождать его до Москвы. Сложное дело было там у него. Сыновей хотел из плена вызволить.

По прибытии в Вершилово занесли его в списки, как «турченин» Гаджи Муглы Терсень — «ареиз». Фома ещё в бытность свою послом заметил, что в Москве умышленно коверкают иностранные имена и другие слова. Понять, зачем это делается, ни тогда, ни сейчас бывший посол не мог. «Ареиз» — это так писцы Посольского приказа записали турецкое «рейс», что переводится как «корабельщик», а в Вершилово звучало бы как «капитан». Чем «ареиз» лучше «рейса», тем, что произносить сложнее? Почему «турченин», а не турок? Да, бог с ними с писцами. Гаджи Муглы такую историю Фоме поведал, когда в сопровождающие напрашивался.

Едет он разыскивать своих сыновей — их захватили донские казаки во время морского набега. Действительно, Фома сам этим делом занимался, несмотря на прямой запрет царя, чтоб «турского салтана не задиралися, и на море не ходили» — донские атаманы отправились в ежегодный морской набег. У берегов Крыма они разорили город Гёзлев (будущую Евпаторию), а потом, объединившись разбойниками из Запорожской Сечи, и отправились к противоположному берегу Чёрного моря, грабить Трапезунд. Пограбили они портовый город знатно, хоть и сами понесли потери. На обратном пути совместная казачья флотилия захватила у берегов османской империи немало турецких торговых судов. Именно у Трапезунда в казачий полон и угодили малолетние сыновья «корабельщика Гаджи Муглы», которых русские записали как «Садий да Агмут».

Деньги купца и связи Фомы в Посольском приказе помогли к приезду князя Пожарского выяснить лишь то, что на Дону его сыновей купил «московский торговый человек» Фёдор Цыплятников. Турок подал официальную челобитную через Посольский приказ о розыске сыновей. Дело, однако, повёл Разрядный приказ в коем бывший посол и не знал никого.

А вот с приездом Петра Дмитриевича дело с мёртвой точки сдвинулось. В Москве быстро отыскали «торгового человека Овощного ряда» Фёдора Цыплятникова. Тот поведал, что в прошлом году купил «в Черкасском городке» на Дону «турского полону»: одного «малого Ахметку», двух «девок-турок» и «жонку-турку». Тот самый Ахметка и был одним из сыновей «корабельщика Гаджи Муглы», ему было 12 лет, и купили его за 12 рублей. Турецких «девок Фатмашку да Ангудунку» купили за 13 и 15 рублей, а турецкую женщину за 12 рублей.

Зыркнувший на купца лейтенант Силин из Вершилово хмыкнул: «Не дёшево. Дальше что?».

- «Малого Ахметку» по пути с Дона я уступил за те же 12 рублей, воеводе города Ельца князю Юрию Андреевичу Звенигородскому. А «девку Фатмашку» в Москве с выгодою перепродал «торговому немчину Ивану Никитину» за 30 рублей.

- Да, оставь ты девку в покое, со вторым пацаном что?

- Не ведаю, я.

В Разрядном же приказе на Москве в ходе дальнейшего сыска по челобитной от турецкого «корабельщика» выяснилось, что второго его сына — «малого турченина Садийка» — купил «Елецкий голова Иван Темирязев». Купил за 13 рублей и 20 алтын.

Получалось, что оба сына капитана Гаджи Муглы находятся в Ельце. Пришлось Силину с купцом в Елец отправляться. В Ельце новости было две. К этому времени уже 16-летнего «турченина Садийка» и нет, а есть крещёный православный человек Сидор, и даже научен он писать и читать по-русски. Позаботился о пацане Иван Темирязев.