Освобождение (ЛП) - Лейк Кери - Страница 58

— Ты так беспокоишься, что со мной что-то случится. Но, Дэймон, а что, если что-то случится с тобой? Тебе никогда не приходило в голову, что я тоже могу начать рвать и метать?

— Ты и «рвать и метать» не укладываетесь в одно предложение, но да, это приходило мне в голову. Вот почему я уже не раз тебе говорил, что ты здесь находиться не должна.

Застонав, я отталкиваюсь от него и, когда он пытается меня схватить, откидываю его руку.

— Знаешь, о чем я жалею? Я жалею о том, что у меня нет наручников, которыми я сейчас приковала бы тебя к кровати и не отпускала бы до тех пор, пока ты не образумишься! — сбросив с себя одеяло, я в ярости вскакиваю с кровати. — Putain! Fais chier! Merde! Ferme ta gueule!

— Я понятия не имею, что ты сейчас сказала, но должен признать, это очень заводит.

— Когда я в бешенстве, то матерюсь по-французски.

Заигравшая у него на лице улыбка только еще больше меня злит.

— Va te faire foutre!

— Что это значит?

— Иди на х*й.

Дэймон встает с кровати, и ямочки у него на щеках выдают его дерьмовую попытку скрыть улыбку.

— Айви, иди сюда.

С фальшивой улыбкой я делаю реверанс.

— Va te faire foutre.

— Пожалуйста.

— Зачем? Чтобы я еще сильнее в тебя влюбилась, а ты потом ушел и погиб? Нет, спасибо!

Дэймон садится, подтянув колени и упершись в них локтями. Простыни скомканы у него между ног, и весь он словно какой-то Дэвид Ганди с разворота журнала «GQ». До отвращения красивый.

— Сейчас я просто наблюдаю. Присматриваюсь. Выясняю. У меня нет плана, потому что... я еще не знаю, что буду делать, — он проводит руками по волосам и лицу. — Когда я нашел Изабеллу всю в крови рядом с трупом ее матери, я вспомнил заданный ею накануне вечером вопрос о том, что я буду делать. Я почувствовал себя беспомощным. Утратил всякую надежду.

От его нахмуренных бровей и блеска в глазах у меня сжимается сердце.

— По меньшей мере, я хочу посмотреть в глаза ее убийце. Хочу, чтобы он знал, чего меня лишил. Чтобы, как и я, почувствовал боль и страдание, беспомощность и полную безнадежность. Но больше всего я хочу, чтобы он понял, что эта маленькая девочка была такой особенной, такой любимой, что ее отец решился на нечто столь безумное, как гонки за главарём безжалостного наркокартеля.

У меня беспомощно опускаются плечи, и я смотрю куда угодно, только не на него, потому что если я это сделаю, то разрыдаюсь. Разрыдаюсь от отчаянья, понимания и еще большей безысходности. Я подхожу к кровати, и как только оказываюсь в пределах его досягаемости, Дэймон рывком притягивает меня на матрас, заключая в объятья. Затем хватает меня за подбородок.

— Будь ты проклята за то, что вошла в мою жизнь. За то, что дала мне цель помимо этих злобных мыслей. Будь проклята за свою красоту и за то, что перед тобой невозможно устоять, за то, что всегда меня искушала. И устроила мне весь этот ад.

Я опускаю взгляд на его губы, эти прекрасные, соблазнительные губы, а затем снова возвращаюсь к его глазам.

— Отлично. Если это сохранит тебе жизнь, то я не против.

Его рот скользит по моему в безумном, отчаянном поцелуе, и в тот момент, когда его рука проникает в мои трусики, я понимаю, что силы меня покидают. Я абсолютно беззащитна перед этим мужчиной и тем, как он заставляет меня с жадностью глотать его боль и агонию, словно конченный алкоголик последние капли из бутылки.

— Основная идея распятия заключалась не в том, что Христос был настолько беспомощен, что умер за наши грехи, а в том, что он отказался применять данную ему силу, чтобы это предотвратить.

Я оглядываю приличную толпу прихожан, пришедших послушать мою первую воскресную проповедь. Какие бы сомнения они ни питали лично ко мне, теперь невозможно отрицать их неослабное внимание, их преданность Богу. Я бы, наверное, произвел еще более неизгладимое впечатление, если бы не засиделся вчера до глубокой ночи, глядя по телевизору бой своего сводного брата.

—«Сойди с этого креста, раз ты и впрямь Сын Божий!» Потому что тем, кто отказывался верить и понимать Священные Писания, было необходимо, чтобы Господь убедил их в Божьей силе, с помощью зрелищного избавления от пытки на кресте. И по мере того, как Иисус страдал от унижения, издевательств и страшных мук, им становилось легче отрицать эту неизмеримую силу. В Евангелии от Иоанна Иисус упоминал о своем часе, и когда он, наконец, пробил, то не сопротивлялся и не пытался его избежать. Если пшеничное зерно не упадет в землю и не умрет, оно останется одно. Но если оно умрёт, то взрастит много зерна.

Иногда, произнесенный в разгар проповеди отрывок из Библии может поразить самым неожиданным образом. И вот сейчас я думаю, каким же я был дураком. Я не собирался становиться мучеником. Я слишком эгоистичен, чтобы пожертвовать своей жизнью ради ближнего. Я пришел за расплатой. За причитающимся мне долгом. Око за око, и если это не путь Энтони Савио, то тогда вообще не знаю что. Я сын человека, которого когда-то очень боялись. Я даже не могу спрятаться за благими намерениями, потому что вся правда в том, что в какой-то момент я сам выбрал эту жизнь. Я не спаситель. И никогда им не был.

—Не жалейте Христа, ибо он себя не жалел. Он отдал свою жизнь по собственной воле, чтобы другие благоденствовали и знали истину. Чтобы мы могли лучше понять любовь нашего Отца. Чтобы в самые тяжелые минуты могли набраться мужества. Мы находим силу не в легкости безболезненной жизни, а в страданиях.

По окончании службы я благословляю прихожан в притворе и замечаю немного больше тепла, чем, когда стоял здесь в прошлый раз.

—Чудесная проповедь, святой отец, — произносит с сильным испанским акцентом пожилая женщина, когда я с улыбкой беру ее за руку.

— Спасибо.

Кто-то похлопывает меня по спине. Обернувшись, я вижу стоящего рядом отца Хавьера.

— Чуть позже я хотел бы поговорить с тобой у себя в кабинете, — тихо говорит он, будто не хочет, чтобы кто-то это услышал.

—Конечно.

Когда притвор пустеет, я снимаю с себя свое церковное облачение и направляюсь к кабинетам, расположенным в задней части церкви. Хавьер сидит за столом, и я сажусь в стоящее напротив него кресло.

—Надеюсь, ты уже освоился в своем новом доме?

—Да, хотя и не сразу.

Возможно, другой священник воспользовался бы этой возможностью и упомянул о туннеле. Видимо поэтому он не сводит с меня глаз с той самой минуты, как я вошел.

—Твою проповедь очень хорошо приняли. Мне сообщили об этом несколько прихожан, — склонив голову, он барабанит пальцами по столу. — Я чувствую, что должен кое о чем тебе рассказать.

Мой разум подсказывает мне оставаться в игре. При необходимости, блефовать. Ведь именно здесь, как я полагаю, встретили свою смерть остальные священники, так что, если он спросит о туннеле, я никогда его не видел.

—А?

Хавьер опускает плечи и откашливается.

—Когда я узнал, что ты собираешься приехать в наш приход, должен признаться, это меня не обрадовало. У нас сменилось так много священников, которые то приезжали, то уезжали, оставляя нашу паству немного... озадаченной. Первоначально у меня сложилось не очень благоприятное мнение о твоем пребывании здесь.

Странно, что он решил признаться именно в этом, когда, пока мы тут говорим, у меня в тумбочке зияет огромная дыра.

—Полагаю, это можно понять.

— Пожалуйста, прости, что относился к тебе с необоснованным предубеждением. Я в известной степени защищаю свой народ.

— Я тебя прощаю.

Коротко кивнув, он улыбается.

— Ну, уверен, что сегодня у тебя был напряженный день, как и у меня.

Поняв его намек, я поднимаюсь со стула, но тут вдруг замечаю в лежащем у клавиатуры блокноте знакомое имя.

— Ты любитель спорта?

— С чего ты взял?