Ответные санкции (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич - Страница 3

В Сети болтается куча объявлений о найме на работу для иностранцев. Странно даже, этот клочок земли экваториальной Африке стал Меккой для желающих зашибить быстрые деньги, особенно на строительстве. Национальный исследовательский университет вербует особо одарённых в Тель-Авиве. Условия, по слухам, сказочные, перспективы новых технологий вообще не поддаются описанию… опять-таки, по слухам. Желающих масса. Главное, если верить форумам, где жалуются на жизнь отвергнутые рекруты, нормальному человеку не понять их критерии отбора. Ладно, отсекают агентуру спецслужб. Но все разведки и фэбээры мира не навербуют столько народа, что сейчас стекается в Израиль.

Представляю, что там творится. Местные копы, видать, стоят на ушах. Отели и рестораны таки да — наживаются.

Выключаю планшет. Главная загадка царских угодий бьёт по глазам даже самого ненаблюдательного. Можно за дурные деньги перетащить в тропики светлые умы планеты. Но быстро построить исследовательскую и производственную базу, тем более — дать с колёс сногсшибательные результаты вроде омоложения, абсолютно нереально. И зачем подобную программу разворачивать в отсталой стране, без выхода к морю, без приличных природных богатств, с низким качеством трудового ресурса? Не понимаю…

А непонятное — пугает.

«Мы твёрдо стоим на пути к победе коммунистического труда!»

Витя однажды обнаружил, что эту надпись никто не читает. Называл приятелям свой дом, адрес, но когда упоминал плакат на крыше, все недоумённо жали плечами. Зато жильцы отлично знали огромные красные буквы, потому что в слове «труда» часто моргала вторая буква, без неё важное слово звучало картаво, а в квартирах ползли помехи по экранам телевизоров.

И никто не задумался, что «стоять на пути» означает преграду, отсутствие движения к цели.

Ноги словно налились свинцом, не хотелось идти — ни домой, ни к коммунизму. В квартире над стареньким пианино висит дедов портрет с траурной чёрной полоской в углу. На сорок дней бабушка непременно потянет на кладбище. Как было на девять дней, на три. И когда «будили» на следующее утро после погребения, не говоря о самих похоронах, когда хотелось выть в голос… Взрослые специально ковыряют незажившую рану.

Он прятал портрет деда с глаз долой и получал подзатыльник от отца, всегда не любившего тестя. Зато у зятя появился повод заложить за воротник. А если есть повод, как им не воспользоваться!

Зачем выставлять фото с чёрной полосой? Дед не ушёл навсегда. Он где-то спрятался, как когда-то, играя в прятки с внуками, смеялся и дурачился, сам уподоблялся ребёнку.

Путь Вити до дома из школы пролегал мимо пятиэтажек хрущёвской застройки. Квартиры в них распределялись между коммунистическими тружениками, а пара отпрысков сознательных пролетариев перегородила дорогу. На вид — не моложе класса пятого, для одинокого щуплого второклассника они казались двумя великанами.

— Слыш, шкет. Пара копеек найдётся? Нет? А если найду?

Здесь трясли мелочь у многих. Обычно хранили двушку или троячок — от таких откупаться. Но что-то словно перещёлкнуло внутри. И так на сердце тошно, а ещё и эти…

— Нет. И не будет. Дайте пройти.

Пацанчик в рубашке в наивную клеточку с потёртым портфелем, ручка замотана изолентой, сандалики стоптанные… Как такой посмел задираться? Более крупный из парочки сгрёб Витю за грудки. Рубашка затрещала, посыпались пуговицы.

— Ща твоё «не будет» тебе в глотку с зубами заткну, понял?

Внутри снова раздался… ну, пусть будет щелчок. Всплыла отчётливая инструкция: «упереться рукой, голову до упора назад, потом удар верхушкой лба ему по соплям! И коленом в яйца. Как только урод согнётся, ещё раз коленом в нос!»

Последний удар не получился как задумано, пятиклассник зажал рожу руками. Колено жестоко врезалось в пальцы, сплющивая их о лицевые кости.

«Теперь второго! Ногой ниже колена!»

Соучастник смешно прыгнул в сторону на одной ножке, обняв вторую, ушибленную.

— Ты труп, пацан!

— Уже. Только приводи побольше. Вас двоих маловато будет.

Дома Витя получил нагоняй. Никакие доводы в расчёт не принимались. Дети все дерутся, а с оторванными пуговицами шляется он один, непутёвый.

На следующий день записался в секцию самбо, ничего не говоря матери. Та огорчилась бы, узнав, что бросил гимнастику. Она мечтала, что сын станет вторым Борисом Шахлиным, золотым медалистом Олимпиады пятьдесят шестого года. Но гимнастика не поможет против наследников знатных токарей и фрезеровщиков. На тренировку по борьбе Витя успел сходить всего лишь дважды, когда по пути домой его встретила уже не пара, а целая «шобла» из шести великовозрастных. Двое пострадавших в первой встрече были самыми мелкими.

— Глядите, самбист идёт!

— Боюсь-боюсь…

Он аккуратно опустил в траву портфель и полотняный мешок со спортивной формой. Пришедший на помощь внутренний голос уже ничего не мог посоветовать против такой толпы. Он шепнул: «падай спиной к забору, подожми ноги, укрой голову руками».

Самый толстый дебил, не утруждаясь вводными «дай закурить» или «пару копеек», смачно врезал жирным кулаком. Витя с готовностью кувыркнулся и укрыл всё, что мог, приготовившись к худшему.

Дети ударников комтруда дружно заржали.

— Спёкся, самбист? А ну, вставай, покажи пару приёмчиков!

Били умеренно, без особой злобы, просто показывая — кто в доме хозяин. Пятиклассник, в прошлый раз исполнявший танец на одной ноге, вывалил на траву содержимое портфеля, начал топтать и расшвыривать.

А потом за дело взялся самый обиженный, получивший в нос и между ног. Он схватил Витю за волосы и оттянул от забора. Нога в синем китайском кеде надавила на горло.

«Хватай ступню изо всех сил, потом резко обе ноги вверх, как на „берёзку“. И крутанись!»

Не совсем соображая от боли, Витя рванулся, поставив тело почти вертикально, как в вольных упражнениях, и перевернулся, не выпуская кед.

В лодыжке пятиклассника отчётливо хрустнуло, он завопил точно резаный. Витя откатился в сторону.

— Пацаны! Он ему ногу сломал!

Предводитель оценил обстановку и выбросил в траву слюнявый папиросный бычок.

— Валим! В мусарню заметут!

Шобла сбежала, оставив плачущего бойца на земле с неестественно вывернутой стопой, а Витя через сутки угодил в детскую комнату милиции, как и предрекал опытный в этих делах хулиган. Полная усталая тётка неприязненно глянула на отца правонарушителя, нервно мнущего кепку. Судя по малиновому уху, перед кабинетом родитель уже начал воспитательную работу.

— Дети все дерутся, — повторила милиционерша знакомые слова. — А ноги ломают только самые отпетые. И в кого же ты такой зверь уродился?

Отец не понял намёка, заявив, что покойный тесть служил в НКВД. Витя расстегнул ворот рубашки и стянул её совсем. На теле — сплошные кровоподтёки, на горле глубокие ссадины.

— Дерётся и хвастается, что весь в синяках, — прогундосила тётка. — Ставлю на учёт. А вам, папаша, будет письмо на работу — в партком и профком. Запустили вы воспитание.

При мысли, что прогрессивка и премия пролетают мимо, витин отец засуетился, запросил пощады, пихнул сына в спину — обещай, мол, что больше такое не повторится.

— Не повторится, — угрюмо буркнул юный человек, переступив внутри себя важную ступеньку с пониманием простой истины — никому не позволено его унижать и мучить. — Не повторится, если они не будут меня избивать и забирать деньги, как всегда они делают, а вы, милиция, их выгораживаете. Ещё полезут — убью.