Опция номер (СИ) - "FlatWhite" - Страница 66

И каким нужно быть идиотом, чтобы делать тесты на гендер, если Хаято изначально такой и другим быть не мог.

Он изначально одна огромная неизбежность, которая прилетела из Италии и поставила перед фактом — он тут, до смерти не отделаетесь. Проще смириться, принять, а я, мол, вам верой и правдой…

Кёя шагает навстречу, в глубь коридора, всматриваясь и гадая, чего в этой неизбежности больше: гибкости или постоянства. Дурости или взрослой расчётливости. Ведь к списку прибавилась новая парочка: то «мы не можем», то на руки лезем.

«О чём ты вообще думал, когда полез целоваться?»

«О чём ты думал, складывая ладони вместе?»

«О чём думал ты, стоя в ду́ше под струями воды?»

Хаято во всех своих серьгах. Во всех своих кольцах. Снова чистый, одетый, непонятный, и Кёя не может прочесть ответы в его запахе.

Разговаривать с людьми тяжело, но таки придётся. Как же Кёя это иногда ненавидит.

***

Ночь уже упала на сад, когда они, словно на край пирса, садятся на деревянной веранде, и Хаято свешивает с неё ноги. Каменные фонари тонут в мелком гравии, рассеивая ванильный свет свечей на кустарники и строгие без бутонов цветы. Шаговая дорожка из плоских камней расчерчивает ковёр из мха; через ирисы и анемоны уводит в темноту.

— Что там, в глубине? — спрашивает Хаято.

— Цукубаи. Ещё цветы и клён. — В тишине раздаётся глухой стук бамбука о камень. И снова журчание воды. — Утром увидишь.

Хаято смотрит на умытый тусклым светом профиль Кёи. «Утром» — как одеялом прикрыто «разговор затянется», «останься здесь» и — невозможно неловкое, совершенно непроизносимое — «тебе тут рады».

— Можешь срезать один цветок взамен выброшенного мной, — говорит Кёя.

Запомнил же. Хаято переводит взгляд в сторону.

— Поздно, — нарочито упрямится: — Я уже оставил полную ругательств заявку на твоё наказание. Какой-то бог цветочков принял, и баланс во вселенной будет восстановлен.

Как же Хаято колбасило, когда испугался, что другого проводника домой нет. Мата на Кёю не жалел.

— Будешь по каждому поводу на меня жаловаться? — усмехается Кёя. — Бедные ками. Ни один балансировщик не справится.

— А я взову к разным. Возьмут тебя маленькой гвардией.

— Кажется, ты забыл, что я у них на хорошем счету.

— Пфф, всего лишь удачно подобранное место для входа на базу. Хождение мимо храма не чистит твою грязную душонку, Хибари.

«А что, на хорошем счету только чистые и светлые мальчики?» — Кёя осматривает эту мысль как какую-то вещь. Поворачивает и так, и эдак. Непонятно.

И без чужой помощи он держит равновесие. Ты был должен — ты долг отдал. Я забрал одно, но предлагаю другое. Не хочешь брать… Дело твоё.

— Кстати. Я недавно был в одном из католических храмов Бергамо. Там поставили автоматы для банковских карт, и после оплаты электрические свечи зажигаются сами. Даже таким рептилиям не чужд прогресс. Ты на их фоне тот ещё дедок из доисторической эры.

— Это плохо? — спрашивает Кёя.

— Для тебя — странно.

Чёрная бровь выгибается в немом вопросе.

— Ты не любишь присутствие других людей. Но кто-то же зажёг в фонарях свечи, пока мы занимались развратом за стенкой. А потом должен обойти весь сад и погасить.

— Слуги как бамбуковая изгородь, часть сада. Поэтому не мешают.

Они вышколены, невидимы. Это их работа — поддерживать здесь порядок, как для ДК — поддерживать его за пределами дома.

Между ними поднос. Полный чаем, вытянутый, как яйцо, белый заварник с коротким клювом; цукаты, сушёная хурма. Рука Хаято тянется к блюдцу уже не таясь, как раньше.

Хаято задумчиво раскусывает один из кусочков. «Часть, которая не мешает, да?»

— Говори уже, — вскрывает и выпускает из себя Кёя. Его как бутылку встряхнули, на время отставили, надеясь, уляжется. И выходит действительно тише, чем ожидал: — Что это было?

Деревянная веранда под Хаято внезапно ощетинивается занозами. Он неловко ёрзает.

— Я бы назвал это… знакомством.

«Со мной? С самим собой? С обоими?» — думает Кёя.

— Разве мы не знакомы?

— Не так. — Руки Хаято трут холодеющее от ночного воздуха лицо. Объяснить всё Кёе — задачка не из лёгких. — Не как с человеком, одним из многих в жизни: имя, фамилия, чем занимаешься. И не с минутной почти чужой похотью и беспамятством, которые перекрывали всё, и с которыми мы разобрались.

«Специфическое знакомство», — хмыкает про себя Кёя, вспоминая язык на своей яремной вене.

«Привет, я Хаято. Смотри, трогай, нюхай, пробуй внимательно. Ты меня не забудешь никогда». Как будто без этого он смог бы. Но Кёя не перебивает. В конце концов, хотел услышать его версию происходящего, а не убедить в своём. И Хаято продолжает:

— Чтобы пересилить другого, нужно понимать, кто перед тобой и что у него в арсенале. А я, откровенно говоря, не знал тебя и не с чем особо сравнивать. — Или не с кем, проглатывает он.

С осторожностью и недоверием, собранностью и внимательностью разглядеть друг друга — звучит несложно, но до этого никогда не доходило. Всё рывками, мазками, мимоходом, через шерсть и иглы. Раз в месяц под надзором Реборна.

— Только предположил, что не будешь таким агрессивным, как раньше, и должно быть проще, но насколько проще? И кому из нас тормозить тяжелее? Я думал — тебе, хотя бы из-за инстинктов. У тебя они, кажется, сильнее, и давить, значит, нужно на них.

Тут они уже пришли к согласию и однажды сыграли на этом, но дальше… Хаято кожей чувствует: Кёя ожидал совсем, совсем другого.

— Не феромонами. У омег не в течку они заведомо слабее, чем у альф, поэтому пришлось искать другой способ, чтобы, если не задавить, то размягчить тебя. Но какие места мягкие — фиг знает. Решил по ходу «знакомства» смотреть и цепляться за то, на что ты отреагируешь, как мне… — Надо? Хочется? Понравится? — …подойдёт, — с сомнением подбирает Хаято.

Кёя следует за протянутой нитью рассуждений, гадая, в каких книгах Хаято набрался такой ереси. Надо ломать, а не размягчать.

— Искал слабое место. Нашёл?

— Я искал, а нашёл или нет — судить тебе.

— С чего ты решил, что у меня инстинкты острее твоих?

— С того, что с приказом защищать всё сработало. И сейчас он в силе, я чувствую. Но дело не только в этом. Когда шли сюда, ты взял меня за волосы, а потом поднёс руку к носу, будто хотел его почесать. Когда из клуба забрал и отчитывал за ложь, за чёлку схватил и сделал точно так же. И когда перед ужином пакет с формой открыл, нос поморщил, втягивая воздух — зуб даю, на автомате, непроизвольно, хотя знал, что я её постирал. Может, ты даже не отдаёшь себе в этом отчёт, но выглядит так, словно для тебя это очень важно. Не только видеть, но ощущать меня, причём ощущать привычно, в выстроенном тобой повседневном порядке. Ты всегда идёшь по правую руку; даёшь одно и то же бордовое полотенце — словно оно только моё. За обеденный стол мы садимся на одни и те же «свои» места.

Кёя и его пунктик к дисциплине и некому порядку — самая большая зацепка, которая у Хаято была. Если бы он не знал о ней заранее, никогда бы не обратил внимание и даже не задумался, почему Кёя стоит только справа, если они вдвоём, а не в большой компании.

— Тебе важно, чтобы каждая вещь, или человек, или запах был именно там и делал то, для чего ты его, собственно, и взял. А всё, что неустойчиво — приходяще-уходяще шатается — раздражает и причиняет почти физическую боль. Так и возникло предположение, что у тебя очень сильные инстинкты, и ты уже выделил мне место. И тебе некомфортно, что я его не полностью заполнил, словно с разгону вписался криво, смяв по дороге соседние столбы.

Пальцы Хаято перебирают край пиджака, который не вписывается в чарующие японские декорации точно так же, как он сам.

— Ты шизик, — говорит Хаято.

— Сам на голову ударенный, раз цепляешься и выстраиваешь теории, основываясь… да ни на чём не основываясь.

Из пальца высосал свою теорию, считает Кёя.

— Может, у меня есть гостевое полотенце, которое я всем выдаю? Запах втягиваю потому, что после таблеток пока не привык ощущать его так остро. А по поводу стороны, с которой иду рядом, — может, это лишь культурный отпечаток. В моей семье чтят традиции.