Опция номер (СИ) - "FlatWhite" - Страница 56

Такеши думает, от внезапности захлебнётся возможностями, перспективами — не (почти) мечтами, которых не было, которым не давали быть, — но ошибается. Глотнул и попустись. Добрый Хаято вручает спасительный круг: «ещё не поздно поплыть обратно» и «не обольщайся, ты такой не один».

От этого даже легче, и Такеши сразу приходит в норму. Дальше всё понятно. Самое сложное — пройти отбор, вступить в игру, а потом не первая в его жизни долгая и изматывающая борьба с Хаято. Именно с ним, а не со вторым противником. Хаято кого угодно крепче будет, даже если речь о Хибари.

Такеши рад, что, кроме него, на площадке только Кёя; что Хаято холоден и привередлив, по-своему замкнут и жесток к чужим чувствам. Он их не видит, редко верит, ещё реже ценит. Вот и пришло время, когда его невнимательность и толстокожесть принесла пользу, а не лишь ворох проблем и боли.

Хаято не замечает, а тут заметил.

Такеши притормаживает за несколько домов до своего, хочет ещё немного пощупать эту мысль до того, как её прервёт шум посетителей в ресторане или просьба отца помочь на кухне.

Может, Хибари просто пахнет приятнее и сильнее? Такеши шлёпает себя ладонью по лбу. Ну, конечно, он пахнет лучше, раз не пьёт таблетки. И из-за тренировок остаётся рядом с Хаято вплоть до начала течек. Вот же хитрый жук.

Хочется по-детски выкрикнуть: «Нечестно», «Эй, судья, посмотри!», ведь, если бы с Хаято тренировался он, а не Хибари, вопрос выбора даже не стоял бы. Но судей нет, а он больше не в младшей лиге.

В его возрасте обвинения проглатывают и не останавливаются. Дело ведь не в способах, правых и виноватых, а том, чтобы у них всё было хорошо. В его глазах хорошо — когда Гокудере можно отсыпать внимания и нежности. Побольше. Не жадничать, не жалеть. Заласкать до дрожи в коленках и потери памяти о любых тревогах. Обнимать, гладить, прижимать ближе, пока не начнёт кричать: «Хватит телячьих нежностей», а сам только крепче за плечи хватается и брыкается так неубедительно, что невозможно сдержать смех.

Только Хибари тот ещё скупердяй.

«У него это вообще серьёзно?» — с сомнением думает Такеши. Хибари… Он ведь совсем из другого теста: изничтожать врагов — да, тренировать своих — да, защищать своё — да. А как заботиться (по-настоящему, не кулаками) так сразу «сам ему всё купи» и «хочешь, забирай».

Такеши смотрит на забор и подсвеченные окна соседей, ёжится от порыва ветра в спину.

Он-то хочет. Знать бы ещё, с чего вдруг Хибари передумал.

Опять вломиться к нему в гости, что ли?

***

«Йо, Хаято. Ты никуда не сбежал ночью? — спрашивает добрый, со смешинкой голос. — Будешь идти со стороны квартиры?»

«Ага-а-а», — в зевке растягивает Хаято и отсылает запись.

«Хорошо, увидимся».

Не испачканным мизинцем Хаято закрывает мессенджер и продолжает втирать маскирующий запах крем. Рутинная процедура, почти как чистка зубов. А ведь поначалу представлял её как супергеройский ритуал для активации способностей невидимки. Глупо, но в утешение фантазия и не такое придумает, когда у тебя первые течки и стресс, хоть вены вскрывай.

Хаято закручивает крышку и откладывает баночку. Исключительности и странностей в его жизни хоть отбавляй, но некоторые вещи просты и неизменны. Утро считается добрым, если Такеши радостно объявляет ему об этом. День объявляется трудным, если Такеши коротко сообщает: скоро будет. Мир идёт трещинами, если Такеши не звонит совсем — ни до трели будильника, ни после.

Хаято несколько раз заглядывал в тёмный пустой экран. Время проверить, а не потому, что в груди холодило от долгого ожидания. Но Такеши написал. Хаято нажимает повтор. Задерживает дыхание, пока вслушивается. Ловит ухом смешинки и упорно ищет намёк на обиду: приглушённый скрежет зубов, отголоски металлического звона в словах… Ничего.

От этого «ничего» он расслаивается, как молоко: наверху — прокисшее разочарование, внизу ещё теплится чистое, светлое. Благодарное.

Хаято путается в ощущениях. Должен же Такеши что-то чувствовать. Переживать, нервничать, ревновать или обижаться. Хаято нужно его непоколебимое «я с тобой», несмотря ни на что, только грош ему цена, если не различает — Такеши накинул маску или ему и правда всё равно, с кем Хаято будет. И не надо обманываться.

Из короткой записи Хаято пытается собрать картинку, но не уверен ни в одной из приходящих на ум версий. Такеши не поверил в предложение Хибари? Или поверил, но его не трогает? Хаято не понимает. Его самого бы порвало на лоскуты, между ушами грохотали бы взрывы проклятий и картинки ожесточённых убийств, у него серединка на половинку не бывает. Он знает, было бы так, будь он влюблён.

У них с Такеши не так?

Хаято закусывает губу. А как у них вообще могло бы быть? Закрыть глаза и представить просто.

По-другому как-то. Терпко и сладко, с привкусом вечности. «Ты не исчезнешь, не убеждай меня в этом».

У Такеши свой мир в голове, сухие и горячие руки, прямой, искрящийся восхищением взгляд, неубиваемое «никуда не денешься». Никаких соблазнений и намёков, игр бровями и флирта. Такеши бы обхватывал ладонью за талию — будто так можно — и искренне удивлялся «а могло быть нельзя?» И вёл бы его, куда сам хочет. И грел, если решал, что Хаято замёрз. И кормил, если ему казалось, что Хаято должен немного отъесться, потому что у него острые натянутые скулы, острые коленки, острые глаза, а в тяжёлом ремне хоть новую дырку пробивай. Джинсы сползают сами, или Хаято выползает из них. Или ему в принципе лучше без джинсов. «Надень шорты, мы же у меня дома», — всегда говорит Такеши и достаёт те, что Хаято закинул к нему ещё год назад.

Может, Такеши не ждал бы от него никакого сигнала и окончательного решения. Не как Хаято видел в фильмах, читал в книгах или слышал от Шамала, когда сеньорит добиваются годами, наворачивая вокруг них круги на приличном, благопристойном расстоянии. Такеши бы его нюхал, дышал им, заботился — открыто, не стесняясь, как щенка выгуливал на улице и с лицом «в этом нет ничего такого, все так делают, как иначе-то». Ему же разрешили, ему же руки развязали, ну и что, что щенок не может открыть рот и чётко, по-человечески сказать: «Я тоже тебя люблю». От него и не ждут.

Хаято шумно выдыхает. Похоже на правду. Это в его духе.

Но проверять страшно.

Они не целовались ни разу. Губы Такеши попадали в макушку, в лоб, в виски, касались плеча и исчезали. Хаято считает, и правильно. Потому что он боится ощутить фальшь или не ощутить ничего, если Такеши коснётся его языка. Или хуже: если он ощутит волну, а Такеши, наоборот, её не словит. Порой оказаться невлюблённым страшнее, чем влюблённым.

Но когда Такеши проводит тёплой рукой вдоль позвонков — приятно. Когда носом щекочет за ухом — остро и ярко сжимается в животе. Вероятно, у всех омег на всех альф так в груди тренькает, когда носом утыкаешься в подмышку. Хаято не знает.

Сомневается.

А в снах высокий альфа с чёрными волосами сжимает руками бёдра и тянет на себя. Вокруг полумрак, и глаза закрыты. Никак не различить, какого они цвета, и по запаху не узнать, будто они снова в сэнто, где всё размыто, продезинфицировано, доказательств преступления нет. На собственной руке штрихкод, чужие — скрыты в воде.

Не утопиться бы, не захлебнуться раньше, чем поймёт.

Хаято заставляет себя выйти из квартиры.

***

Неприемлемо, чтобы учителя провожали учеников длинным вязким взглядом. Преподаватель вздрагивает и, прижав папку к груди, мгновенно исчезает из поля зрения.

Учащимся положено принимать душ только после спортивных занятий. Щуплые ботаники сползают по плитке, мямлят про разлитый сок. Все пятеро.

Дежурным недопустимо использовать забытые вещи других учеников. Кёя выбивает щеколду в туалете. Конфискует пиджак Гокудеры Хаято.

Кёя неторопливой поступью продолжает обход. На очереди вестибюль, и он заранее прикидывает, сколько запасных замков осталось в подсобке, потому что тот — в третьем ряду, шкафчик пятый с конца — наверняка снова сломан.