Большой Песец. Дорогой Леонид Ильич - Абрамов Дмитрий Михайлович - Страница 4

– Итак, товарищ Брежнев, следствие по Вашему делу практически завершено. Имеете ли что ещё добавить? Может что ещё вспомнили?

– Добавить я могу много чего ещё, только на общую картину эти воспоминания не повлияют.

– Ну что ж, нет – так нет.

Закрывает папку и нажимает на кнопку вызова конвоя.

Ну, вот сейчас ворвётся конвой, отхреначит меня начищенными до блеска хромовыми сапогами и потащит в настоящую камеру. Или сразу в расстрельный подвал?

В кабинет заходит сержант-конвойный, и прокурор меня удивляет.

– Тюрин, собери вещи товарища генерала и в приёмную их к Прокурору принеси.

– Есть, товарищ полковник.

Сержант выходит. Чёй-то не понятно.

– Пойдёмте, товарищ генерал.

Опять идём по коридорам. Высокая дубовая дверь. На ней табличка – «Приёмная». За дверью, вот неожиданность, действительно обширная приёмная. За большим столом с телефонами и пишущей машинкой сидит симпатичная девушка в форме младшего лейтенанта юстиции. Здоровается с полковником. Снимает трубку одного из телефонов.

– Пришли, товарищ генерал, – это она в трубку, и потом уже нам кивает, – проходите, вас ждут.

Справа от стола двустворчатые двери, обитые кожзаменителем и с начищенной до блеска медной табличкой – «Прокурор СССР. Ген-майор Виктор Михайлович Бочков». Меня уже большими чинами не удивишь, но приятно, чёрт возьми, сам Прокурор Союза моим делом занимается.

Заходим. Полковник первым, я за ним. Во главе большого Т-образного стола сидит симпатичный, лет сорока генерал с добрыми слегка прищуренными глазами. Полковник почему-то становится в пол-оборота к генералу, принимает строевую стойку и начинает докладывать.

– Товарищ…

Поворачиваю голову в право, к окну, и чуть не роняю челюсть. У закрытого белыми французскими шторами окна присел на подоконник Верховный Главнокомандующий.

Сталин взмахом руки останавливает доклад полковника.

– Вы всё уже закончили?

– Так точно, товарищ Верховный Главнокомандующий.

Сталин протягивает руку за папкой с моим делом.

– Спасибо, товарищ полковник, Вы пока свободны.

Полковник выходит из кабинета, а Сталин несколько секунд рассматривает меня, потом начинает листать дело. Читает быстро, по диагонали. Что-то перечитывает, что-то пролистывает не глядя. Пять минут тишины. Наконец Верховный опять поднимает взгляд на меня. Пауза. Вздох.

– Что скажете, товарищ Брежнев?

От сердца отлегло. Раз товарищем назвал, значит ещё повоюем.

– Простите меня, товарищ Верховный Главнокомандующий.

– За что?

– За то, что мои действия отрывают руководство страны от других дел.

Сталин переглядывается с Бочковым, хмыкает и тихо молвит: – Наглец.

Стою. Молчу.

– Генерал, у Вас голова не кружится? От успехов? – это Сталин произносит, уже пристально вглядываясь в меня.

– Никак нет, товарищ Верховный Главнокомандующий, не кружится.

– А, откуда ж тогда эта папка появилась? – Сталин делает шаг к столу, кладёт на него папку и прихлопывает её сверху ладонью.

– Думаю, что те, кто…, – пытаюсь подобрать слово, – Те, кто доложил о моих действиях, не имеют представления о том, что и как происходит на фронте и за линией фронта, – вроде политкорректно получилось.

– Не имеют? – слегка повышает тон Иосиф Виссарионович, – Я вот не раз сталкивался со случаями, когда командиры отдавали приказ расстрелять врагов. Но что бы за раз, без суда, расстрелять полторы тысячи? Да ещё и чтобы генерал лично командовал-расстреливал – такое впервые…, – и тут же без перехода, – Вам нравится расстреливать, генерал?

– Никак нет, това…

– Так объясните нам свои действия.

Ага, уже раз пять объяснял. Хотите послушать ещё раз? Да не проблема.

– Первое. Все расстрелянные – граждане СССР. Подавляющее число из них дезертировали из Красной Армии, остальные скрылись от мобилизации. Все добровольно пошли на службу к немцам. В документах захваченных нами у их командования есть отметки в их личных делах о том, что все они принесли личную присягу Гитлеру и считаются зачисленными в ряды СС. Вывод однозначный – предатели. Второе. Сообщить трибуналу фронта о пленении этих предателей возможность была. Но тогда надо было бы отправлять все документы по этому делу в штаб фронта. Пока оформим всё на месте, пока самолёт в штаб фронта слетает, пока в трибунале всю эту кипу бумаг просмотрят-рассмотрят – сутки, а то и двое пройдут. В первые часы после пленения, эти полицаи-эсэсовцы были растеряны и деморализованы, но, если бы им дать сутки на то, чтобы прийти в себя, они вполне могли и взбунтоваться. Третье. Практически все бойцы из постоянного состава бригады были задействованы в разведке, устройстве-подготовке засад и подготовке собственно обороны Риги. Выделить из их числа достаточное количество бойцов для охраны целого полка полицаев не представлялось возможным. Четвёртое. Гарнизон собственно города в тот момент состоял из только что освобождённых наших военнопленных. Подразделения из них только формировались. Боевой дух у этих бойцов был высок, но физически они все были очень истощены. Поэтому если их использовать для охраны пленных, то такая охрана должна была быть численностью не менее батальона. Отвлечь с обороны города целый батальон на охрану полицаев в то время, когда на Ригу наступал целый мехкорпус СС? А, вдруг как раз этого батальона и не хватит чтобы удержать немцев? А, если этот полк полицаев-эсэсовцев взбунтуется в то время, когда немцы начнут штурм города? Кроме того, была велика вероятность, что наши бывшие военнопленные не сдержатся и устроят самосуд. Так что у меня не было другого выхода, – прерываюсь на отдышаться, – Разрешите обратиться к товарищу генерал-майору?

– Обращайтесь.

– Товарищ генерал-майор, – оборачиваюсь к Бочкову, – Какой приговор вынес бы трибунал фронта этим полицаям, если бы получил мой доклад по ним?

– Да, какой? – Сталин тоже смотрит на Прокурора Союза.

– Расстрел, однозначно расстрел, товарищ Сталин.

– Ну, вот. Оставить их у себя в тылу я не мог. Некем мне было их охранять. Возможности их переправить на Большую землю в то время у меня не было. Им всё равно был бы приговор – расстрел. Вот я принял решение исходя из обстановки. Как-то так, товарищ Верховный Главнокомандующий.

– Но зачем лично было расстреливать?

– Убить человека, даже врага, даже в бою, в первый раз для большинства людей сложно. Расстрелять полторы тысячи за раз ещё сложнее. Даже если они враги-предатели. В общем я не захотел загружать своих подчинённых. Сам принял решение, сам и исполнил. И лично я расстрелял только десятерых. Эти десять были отобраны из нескольких сотен полицаев-добровольцев вызвавшихся расстрелять своих сослуживцев. Вот они из десяти пулемётов и расстреляли… А я уже потом этих пулемётчиков из немецкого автомата и расстрелял.

– Чем загружать не захотел?

Ага, проговорился. Нет здесь пока такого оборота.

– Ответственностью и душевными терзаниями, – подумал и добавил, – Казнить предателя, я думаю для большинства присутствующих тогда там, не составляло бы труда и не вызвало бы каких-то душевных терзаний. Но полторы тысячи трупов, пусть даже и вражьих… На психику это давит весьма сильно.

– А Ваша психика, генерал?

– Пока не подводила, – вон куда Виссарионович клонит, типо не маньяк ли я, – Вы только не подумайте, что мне это было в радость. С большим удовольствием спихнул бы эту проблему на кого-нибудь постарше должностью, пусть решает и выносит приговор. Но не было там тогда никого из старших. А, на подчинённых я не счёл возможным перекладывать.

– По этому вопросу – понятно. А по немецким военнопленным? Вы и в Ростове раненных немцев возвращали и в Риге вернули их немецкому командованию. Это принципиальная позиция?

– В Ростове все раненные немцы были отправлены во внутрь котла. Через две-три недели они всё равно оказались у нас в плену. А мы сэкономили ресурсы на их содержание и лечение, одновременно нагрузив этими проблемами командование окружённых войск противника. В Риге все раненные немцы прошли через медкомиссию. Отправлены были только инвалиды и тяжелораненые, по которым наши медики дали заключение, что они уже не смогут вернуться в строй. Пусть Гитлер лечит и содержит своих инвалидов. Все способные держать оружие и работоспособные пленные были переданы в НКВД, после подхода к Риге 2-й танковой армии.