Французская волчица - Дрюон Морис - Страница 30

• Предыдущая
• 30/75
• Следующая

– Сколько нужно его высочеству Валуа, чтобы не слишком пострадал его личный престиж?

– Не знаю, святейший отец, – пробормотал Бувилль, краснея. – Его высочество Валуа не уполномочивал меня отвечать на подобные вопросы.

– Не может быть! Я слишком хорошо его знаю и уверен, что он предусмотрел и такой оборот дела. Сколько?

– Он уже роздал вперед деньги рыцарям своих ленных владений на экипировку их отрядов...

– Сколько?

– Он позаботился об этих новых пороховых жерлах...

– Сколько, Бувилль?

– Он сделал заказ на различного рода вооружение...

– Я не военный человек, мессир, и не требую от вас счетов на арбалеты. Я прошу вас только назвать мне сумму, которую его высочество Валуа хочет получить в возмещение своих убытков,

Папа с улыбкой наблюдал, как его собеседник вертелся в кресле, словно его поджаривали на углях. Да и сам Бувилль не мог удержаться от улыбки, видя, что все его хитроумные уловки лопнули, как мыльный пузырь. Итак, требуется назвать цифру! Он заговорил так же тихо, как папа, и прошептал:

– Сто тысяч ливров...

Иоанн XXII покачал головой.

– Вполне в духе графа Карла Валуа. Помнится, флорентийцам в свое время, для того чтобы обойтись без его помощи, пришлось дать больше. Правда, сиеннцы добились от него согласия покинуть их город за несколько меньшую сумму. Позднее король Анжуйский вынужден был выложить ему приблизительно такую же сумму в знак благодарности за помощь, которой он у него не просил! Что ж, это такой же способ получать деньги, как и все прочие. А знаете, Бувилль, ваш Валуа великий мошенник! Ну ладно, сообщите ему добрую весть... Мы дадим ему эти сто тысяч ливров и наше папское благословение!

В общем папа был рад отделаться такой ценой! А Бувилль не помнил себя от счастья, что нежданно-негаданно и к тому же столь успешно выполнял свою миссию. Торговаться с самим папой, словно с ломбардским купцом, и впрямь было для него мучительно! Но решение святого отца не было продиктовано щедростью, просто он прикинул цену, которую приходится платить за власть.

– А помните, мессир граф, те времена, – продолжал папа, – когда вы привезли мне сюда пять тысяч ливров от графа Валуа, для того чтобы на конклаве прошел французский кардинал? Согласитесь, что эти деньги были помещены под хороший процент!

Всякий раз Бувилль умилялся этим воспоминаниям. Он вновь увидел лужайку за городом, севернее Авиньона, луг Понте, густой туман и необычную беседу, которую они вели тогда, сидя рядом на низенькой ограде.

– Как же, помню, святой отец, – сказал он. – Я ведь никогда не встречался с вами до того дня и, когда издали увидел, как вы приближались ко мне, я тогда подумал, что меня обманули, что вы не кардинал, а молоденький клерик, которого какой-нибудь прелат переодел и послал вместо себя.

Этот комплимент вызвал улыбку на губах папы. Он тоже предался воспоминаниям.

– А что сталось с тем молодым итальянцем, – спросил он, – с тем сиеннцем из банка, с этим юным Гуччо Бальони, который сопровождал вас тогда и которого вы потом прислали ко мне в Лион, где он так удачно служил мне во время конклава? Хотелось бы взглянуть на него. Это единственный человек, который оказал мне услугу и не явился потом требовать благодарности или теплого местечка!

– Не знаю, святой отец, не знаю. Он вернулся на свою родину, в Италию. Я тоже давно ничего о нем не слышал.

Бувилль смешался, и папа сразу почувствовал это.

– Если память мне не изменяет, у него была неприятная история с женитьбой, или, вернее, псевдоженитьбой, на девушке из благородной семьи, которую он сделал матерью. А ее братья его преследовали. Так, кажется?

Да, святой отец помнил все слишком хорошо! Какая отменная память!

– Я, право, поражен, – продолжал папа, – что этот человек, которому мы с вами покровительствовали, занимающийся денежными операциями, не воспользовался столь благоприятными обстоятельствами, чтобы упрочить свое благосостояние. А появился ли на свет тот ребенок, которого он ждал? Жив ли он?

– Да, да, он родился, – поспешно ответил Бувилль. – Он живет где-то в деревне со своей матерью.

Он совсем запутался и от смущения лопотал что-то невразумительное.

– Мне говорили... кто же мне говорил... – продолжал папа, – что эта самая женщина была кормилицей младенца-короля, родившегося у мадам Клеменции Венгерской уже после смерти короля Людовика, во время регентства графа Пуатье. Так ли это?

– Да, да, святой отец, полагаю, что это была она.

По сетке мелких морщинок, покрывавших лицо папы, пробежала легкая дрожь.

– То есть как это вы полагаете? Разве не вы были хранителем чрева мадам Клеменции? И разве не вы были при ней, когда случилось несчастье и она потеряла сына? Вы должны были хорошо знать кормилицу.

Бувилль побагровел. Ему следовало быть начеку и, когда папа произнес имя Гуччо Бальони, сразу сообразить, что тот вспомнил о сиеннце не без задней мысли; к тому же папа искуснее шел к цели, нежели Бувилль, начавший беседу с Вальядолидского собора и испанских мавров, чтобы перейти затем к крестовому походу! Очевидно, пана знает, что сталось с Гуччо, ибо сиеннские Толомеи были в числе его банкиров.

Не спуская маленьких серых глаз с Бувилля, папа продолжал расспросы.

– Мадам Маго Артуа судили, и вы выступали на процессе, выступали в качестве свидетеля? Сколько правды было во всем этом деле?

– О святой отец, ровно столько, сколько вскрыло правосудие. Недоброжелательность, злобные сплетни, которые мадам Маго пожелала разоблачить и опровергнуть.

Трапеза подходила к концу, и стольники разносили кувшины и тазы с водой, чтобы гости могли вымыть себе пальцы. Два благородных рыцаря приблизились и отодвинули от стола кресло папы.

– Мессир граф, – сказал папа, – я был очень счастлив вновь вас увидеть. Я стар и не знаю, представится ли мне еще раз такой радостный случай...

Встав из-за стола, Бувилль облегченно вздохнул. Приближалось время прощания, которое положит конец этому допросу.

– ... поэтому перед вашим отъездом, – продолжал папа, – я хочу оказать вам величайшее благодеяние, какое я только могу оказать христианину. Я лично выслушаю вашу исповедь. Проводите меня в мою опочивальню.

– Грех плоти? Несомненно, поскольку вы мужчина... Грех чревоугодия? Достаточно взглянуть на вас – чересчур вы толсты... Грех гордыни? Конечно, ведь вы знатный сеньор... Однако само ваше положение обязывает вас быть особенно благочестивым, поэтому вы должны, идя к святому причастию, всякий раз предварительно покаяться во всех своих грехах и получить отпущение.

Странная это была исповедь; глава римской церкви сам задавал вопросы и сам же на них отвечал. Его глухой голос подчас заглушали пронзительные крики птиц: папа держал в своей опочивальне какаду на цепочке и порхавших в большой клетке попугайчиков, канареек и маленьких алых птичек, обитательниц дальних островов, которых зовут кардиналами.

Пол комнаты был выложен разноцветными плитками и покрыт испанскими коврами. Стены и кресла – обтянуты зеленой материей; полог кровати и занавеси на окнах – из зеленого льняного полотна. И на этом фоне, напоминавшем листву дерев, зелень лесов, словно диковинные цветы мелькали яркие птицы. В углу была умывальная с мраморной ванной. К спальне примыкала гардеробная, просторные стенные шкафы ее были заполнены белыми плащами, мантиями с капюшонами цвета граната и прочим церковным облачением; дальше помещался рабочий кабинет.

Войдя в опочивальню, толстяк Бувилль хотел было преклонить колена; но папа пригласил его сесть рядом с собой на зеленое кресло. Пожалуй, впервые к кающемуся отнеслись столь предупредительно. Это ошеломило, но в то же время и приободрило бывшего камергера короля Филиппа Красивого, который и впрямь опасался, что ему, важному сановнику, придется рассказывать на исповеди – и кому? папе! – обо всех житейских мелочах, о ничтожных дрязгах, дурных помыслах, скверных поступках, обо всем том, что скопилось, осело в глубине его души за долгие дни и годы. Но папа, казалось, считал все эти грехи пустяками или по крайней мере полагал, что отпускать их могут священнослужители помельче. Выходя из-за стола, Бувилль не заметил, что кардиналы Гослен Дюэз, дю Пуже и «белый кардинал» Жак Фурнье обменялись между собой многозначительными взглядами. Они-то хорошо знали этот лукавый ход папы Иоанна: он сразу же после пышной трапезы приглашал к себе в опочивальню кого-нибудь из важных собеседников, чтобы с глазу на глаз поговорить с ним. Благодаря таким исповедям он был в курсе многих государственных тайн. Кто мог устоять перед столь неожиданным предложением, одновременно лестным и пугающим? Удивление, религиозный трепет, не говоря уже о процессе пищеварения, делали более податливой душу кающегося.

• Предыдущая
• 30/75
• Следующая