Ты здесь? (СИ) - "skillful lips" - Страница 38

— После того, как ты появилась здесь, чувства стали совсем другими. До этого было пусто, приходилось часто возвращаться к истокам памяти, чтобы не забыть, что было до всего этого. Но с течением времени, когда мы стали больше общаться, появилось тепло. Не знаю, как объяснить это правильно, но порой мне слышится стук собственного сердца, когда ты рядом. Я представляю, как теплое дыхание опаляет лицо, как могут пахнуть твои волосы, каким сладким может быть летний воздух и каким соленым морской бриз, когда мы сидим на крыльце, — осторожно пробегаюсь подушечками по её запястью. — Если трогаю себя, то невольно представляю, что чувствую это прикосновение, но на деле — оно пустое. Даже на воздух непохоже. Боль я тоже не испытываю. Умом её понимаю, но на деле не чувствую.

— Значит, когда обнимаешь меня…

— Это отдается воспоминанием, — я прячу взгляд, стараясь не смотреть на нее. Наверняка больно слышать что-то подобное, но и скрывать это неправильно. — Я помню, какими могут быть объятия, касания, поцелуи. Различие только в том, что до всего этого они казались мне обыденными. Можно было легко чмокнуть в щеку маму, пожать руку Сиду или…

— Или поцеловать Фиби, — я слышу, как горько Айви усмехается. Зря я подумал об этом, зря она это озвучила — слишком неприятно и стыдно оглядываться сейчас назад. Но Айви не отступает, старается улыбнуться так, чтобы меня не расстроить. — Все в порядке, я сама завела этот разговор, так что тебе незачем чувствовать вину. Мы встретились уже после того, как ты закончил свою историю с Фиби. Ты так и не рассказал, что именно тебя побудило это сделать.

Я удивленно заглядываю в глаза Айви, не понимая, к чему весь этот разговор. Конечно, женский интерес — довольно сомнительная вещь, что зачастую приводит к огромному количеству проблем из-за вылитой на свет правды, однако сейчас…

Догадка не сразу доходит до воспалённого вопросами мозга. Внутри зарождается новое, теплящееся чувство, от которого начиная с кончиков волос и заканчивая кончиками палец, струится жар — недалеко и до того, что начнется настоящий пожар. Дело в страхе, что кружится не только над её головой, но и моей. Вот только я отметаю его в сторону, все еще веря в благоразумие собственной судьбы — уж слишком хочется увидеть, что будет дальше. А она не может, потому что слишком привыкла, привязалась к тому, к кому не следовало.

— Я никогда не любил Фиби, — признаюсь я, прямо смотря на Айви. — Держать её подле себя после того, как мы разъехались было бы глупо. Расстояние, её попытки спасти эти давным-давно умершие отношения… они ведь с самого начала казались мне обреченными, вот только признаться себе в этом я боялся до последнего. А когда уехал, понял, что незачем за это держаться. Хотя бы потому что Фиби была лучше меня, не боясь выразить то, о чем думает и что чувствует на самом деле.

Я замолкаю. Говорить о Фиби не хочется, хотя бы потому что сожаления и так время от времени сжирают меня изнутри. Но это не самая главная причина, по которой возвращаться к прошлым отношениям нет никакого желания. Передо мной сейчас именно Айви — та, кто с легкостью заполняет все, что было до моей смерти. Абсурдно, конечно, встретить первую любовь после смерти, но…

Не могу поверить, что и в самом деле признался в этом. Первая любовь. Лю-бо-вь — я растягиваю это слово на языке, провожу им же по губам, пытаясь осознать всю серьезность собственных чувств. Неужели я и правда…

— Думаю, она тоже это понимала, — Айви резко врывается в мои раздумья, отгоняя лишнее в сторону. — Но хотела держаться рядом, чтобы дать тебе возможность почувствовать. Знаешь, женщины довольно сердобольные существа, которым важно знать, что их любят и самим проявлять любовь, заботу, опекать того, кто важен. Нами движет не только сочувствие в той или иной ситуации, это похоже на материнский инстинкт, когда хочешь сделать человеку хорошо, чтобы он позабыл о всевозможных тяготах жизни рядом с нами. Я и сама испытывала это чувство не единожды, но в моем случае человек этого мало заслуживал. Он брал, давил на жалость, прикрывался проблемами и заставлял меня проникаться ими, двигая ситуацию так, как ему того хотелось. Так что не думаю, что ты был таким, Лео. Ты просто искал того, кто может подарить тепло, как делала это мама, когда становилось плохо. И Фиби стала таким человеком. В том, что ты не смог до конца проникнуться к ней теми же чувствами — не твоя вина. Человеческое сердце сложная штука, невозможно объяснить, почему и за что именно оно способно полюбить человека.

Сожаления, тяжкий груз которых сдавливал плечи, резко рухнул куда-то за спину. Все те мысли, все попытки извиниться перед Фиби в моей голове выглядели жалко, но были по-настоящему искренними: я хотел, чтобы эта ноша перестала наконец давить на меня, вызывая огромное количество ненависти к самому себе. Все, до сказанных Айви слов, напоминало мне об этом, вгрызаясь в совесть раз за разом. Даже после смерти я продолжал испытывать стыд и боль за то, что так и не сумел ответить Фиби тем же, чем она отвечала мне.

И пускай мне порой было тепло от того, что я помнил о наших с ней моментах, после этого снова наступала боль — моральная, истощающая, разрывающая на части. Я корил себя за поступки, за мысли, за то, что не относился к ней должным образом, позволяя себя холодность и односторонность. Все до сегодняшнего момента кровоточило во мне, как одна сплошная пробитая до ребер рана. И только благодаря Айви она стала потихоньку затягиваться, будто кто-то с легкостью сшивал края, чтобы исцеление началось как можно быстрее.

Я обессиленно киваю, ощущая, как внутри все начинается содрогаться.

Если твой отец когда-то говорил тебе, что мальчики не плачут, то он был не прав, — вспоминаются слова бабушки. Перед глазами, помимо её возникшего образа, собираются слезы — я ощущаю себя снова тем самым мальчиком на кладбище, что вжимался в объятия единственного живого родственника, что тоже нашел правильные слова в нужный момент. Вместе с ними из меня снова вырываются чувства, что хранились под замком слишком долго, и я даю им волю, веря, что должно полегчать.

Айви тихонько двигается ближе, обнимая меня так, как тогда в гостиной — я слышу, как быстро бьется её сердце и как сбивается дыхание. Это второй раз, когда я снова даю слезам волю в её присутствии. Второй раз, когда я нахожу спасение в её объятиях, что шелковым платком укутывают меня в тепло.

Нет, правильней сказать, что я нахожу спасение в ней. И только погружение в собственную боль и осознание отнимает все силы, чтобы признаться в самом сокровенном.

В самом настоящем и в самом уверенном ощущении, что никогда раньше не разрывало сердце на части.

Я её люблю. По-настоящему.

Теперь воспоминания о Фиби не отдаются настолько горько, как бывало прежде. Видимо, вся боль в отношении неё наконец-таки ушла.

Лицо Айви рядом, и мне кажется, что сейчас мои чувства — самое живое, что я когда-либо чувствовал. Раньше прикосновения казались такими простыми, легкими, обыденными для жизни. Сейчас же — мечта, желание, исполнения которого ждешь больше всего на свете. Нет, это не сравнится с тем, чего я желал до всего этого, но оно крутится в голове, как мантра. Хочу дотронуться. Хочу почувствовать мягкость её кожи. Хочу обнять. Ощущать её руки, теплое дыхание, то, как вздымается грудь.

Она проводит пальцами по воздуху, почти рядом со мной, в попытке обмануть нас обоих. И пускай её пальцы проходят через меня, пускай мы никогда не сможем почувствовать друг друга так, как могли бы до всего этого — когда я был еще жив, — не важно. Я вижу её, говорю с ней, люблю её. Действительно люблю — по-другому это чувство просто не объяснить. Кажется, будто весь мой мир сузился до одного человека, в котором открывается больше, чем когда-либо.

Стоит мне только подумать о том, как сильно я хочу быть рядом с ней, как желаю просто взять за руку и больше не отпускать — душа, вывернутая наизнанку, начинает жарить похлеще любого крепкого пойла. Я горю этими мыслями, но понимаю все безысходность своего положения, продолжая лишь смотреть — таково, видимо, мое наказание за то, каким мудаком я был раньше. Уж лучше так, чем не иметь ничего вообще.