За стеной из диких роз (СИ) - "Lett Lex" - Страница 46

— Я должна сделать кого-нибудь пленником замка? — переспросила Аннабелль.

— Или полюбить чудовище. Он не всегда был таким, но отчаяние — ужасная вещь. Оно заставляет людей ненавидеть друг друга, рвать на себе плоть, желать смерти себе и ближнему своему или, что ещё тяжелее, жизни, долгой и счастливой, — женщина вздохнула. — Одно радует — моё заклятье спасло их от расправы.

— А ведьмы интересуются политикой? — спросила Аннабелль.

— Раньше не интересовались, но что-то странное творит новый король. На престол взошёл палач, а это никогда не заканчивается добром.

— Ясно, — вздохнула Анна.

— Ты же понимаешь, что исключительно добрая душа — это ты? — недоверчиво спросила ведьма. Девушка в ответ обречённо вздохнула.

— Да, но зачем? У Вас же есть добрый принц.

— Где? — спросила Эрвелин, едва сдерживая смех. — Ты видела его добрым?

— Он был добр ко мне, — неуверенно сказала Аннабелль, в её глазах блестели слёзы. Вся тяжесть отведённой ей роли рухнула на плечи девушки.

— К тебе, — уточнила колдунья. — А ты добра абсолютно ко всем. Это неплохо, но это и нелегко, так что неси своё бремя с достоинством, — вдруг сказала она с сочувствием. — Ты одна можешь помочь ему.

Анна тяжело вздохнула и посмотрела на солнце, начавшее клониться к горизонту. Она утёрла бежавшую по щеке слезу и, поблагодарив колдунью, стала собираться в обратный путь. Эрвелин смотрела, как девушка благодарит её и пытается расставить чашки, при этом отмечая, что весь день была удивительно хорошая погода, и на лице колдуньи всё отчетливее становилась жалость.

— Я не буду давать тебе напутствий, — сказала напоследок колдунья. — Просто иди обратно.

Она обняла девушку на прощанье и попросила близнецов указать гостье дорогу. Дети проводили Анну до изгороди, дальше она шла, ориентируясь по лентам и подвескам, которые оставила по пути к ведьме.

Клод очнулся. Он уже давно не просыпался так, как это делали обычные люди, радуясь тому, что вновь открывают глаза солнцу, или негодуя от предчувствия очередного дня. Открыв глаза, он снова желал закрыть их, скрыться в забытьи от всего, что могло случиться: веселья, бала, разговора. Он устал, ужасно устал от необходимости влачить своё существование, но не мог сбросить с себя это бремя. Одновременно с этим Клод чувствовал невыносимое отвращение к самому себе, как к трусу, готовому расстаться с жизнью, понаслышке узнав о её сложности. И только это презрение пополам с чувством ответственности за всех, кто был в замке, не давали ему как следует опустить руки. Он мог лишь загонять себя до потери пульса, чтобы потом забыться в беспамятстве на несколько часов или дней, чтобы потом очнуться и начать всё вновь. Но в этот раз что-то было не так.

Хозяин замка пришёл в сознание не в своей келье, которую называл «королевскими покоями», а в одной из спален замка, в которой всё без исключения радовало искушённый глаз и без ножа резало глаз, привыкший к грубым и тусклым цветам голых каменных стен и одряхлевших балок. На прикроватном столике, заставленном часами, чашками и блюдцами, стоял колокольчик, а рядом с ним — записка, выведенная аккуратным ровным почерком, настолько непохожим на собственный почерк Клода, что слова сперва показались ему написанными на каком-нибудь иностранном языке. «Если что-то будет нужно — звонить в колокольчик», — прочитал он и не на шутку разозлился. Как будто его считали неразумным слабым ребёнком, его, выживавшего после и куда более серьёзных ран. Он резко поднялся с постели, как тут же ноги его подкосились, перед глазами поплыли красные пятна и принц рухнул на пол. Падение разозлило его ещё больше, он снова поднялся и замер на несколько секунд, дожидаясь, когда отступит головокружение, и сделал несколько шагов, держась за спинки кресел. Шаги давались с трудом, точно он разучился ходить за время беспамятства. При этой мысли на его лице появилась ироничная усмешка. Раненое плечо запульсировало от боли, на пол упало несколько капель. Клод медленно повернул голову и увидел разошедшийся шов, на краях которого собиралась кровь. Хозяин замка стиснул зубы и зажал рану рукой, повторяя про себя, что это уже не в первый раз, и пошёл к двери, двигаясь бесшумно, точно вор.

Стоило ему коснуться ручки, как дверь сама распахнулась, стремительно лишая Клода какой-либо опоры. В последний момент он ухватился за дверной косяк и замер, огромной тенью нависая над стоявшей в дверях Аннабелль. Девушка вскрикнула от неожиданности и тут же заговорила что-то невпопад: пожелала доброго утра, потом поправила себя, вспомнив, что уже, скорее всего, день, поинтересовалась его самочувствием. Говоря всё это, она отчаянно шарила взглядом по комнате, но раз за разом её глаза на пару секунд задерживались на его лице и девушка тут же переводила взгляд на пол или на занавеску. Клод с трудом оттолкнулся от стены и, всё ещё зажимая рану, повернулся спиной к вошедшей, избавляя её от необходимости видеть его.

— …Простите, — произнесла Аннабелль, заметив это. — Зачем Вы поднялись? Рана пусть несерьёзная, но глубокая, ей нужен покой, — она волновалась и тяжело дышала, точно после долгого бега. — Зачем Вы…? Вернитесь в постель.

Клод не слушал её и с безразличным видом сел в кресло, отвернулся к окну и стал ждать. Чего ждать, он и сам не знал, но сейчас он чувствовал себя как никогда в жизни отвратительно. Он презирал себя, заклятье, девушку, пытавшуюся заботиться о нём, саму заботу и чувство привязанности, из которого вырастало это участие. А ещё он был зол на Аннабелль. События прошлой (или уже позапрошлой) ночи вспомнились все до малейших подробностей: от лёгких шагов ночного ветра до красивого лица в мягком свете свечи, сначала казавшегося отголоском грёз, но, исказившись от ужаса, оно подтвердило свою реальность в тот самый момент, когда Клод чуть не поверил, что это сон.

— Я в состоянии дожить до вечера, а тогда пошлю за врачом, — сухо сказал он.

— В этом нет необходимости, я умею накладывать швы, — с готовностью отозвалась Анна и сделала пару шагов к нему. Клод поднял руку, приказывая девушке остановиться.

— Благодарю, но в этом нет необходимости, — произнёс он стальным голосом.

— В рану может попасть инфекция, — теряя уверенность, сказала девушка, отступая назад. Клод не обратил внимания на её слова и продолжил неподвижно, как статуя, восседать в кресле, изредка отпуская рану только чтобы увидеть стекавшую по буроватой корке кровь и вновь накрыть её широкой ладонью. Спиной он чувствовал взгляд девушки.

Анна стояла позади него, немного поодаль от кресла, терпеливо дожидаясь, когда же Его Высочество вспомнит о её скромной персоне. Её решительный взгляд преследовал его, на несколько мгновений Клоду показалось, что они поменялись ролями и теперь Аннабелль имела над ним какое-то необъяснимое преимущество.

«Да уж, — подумал он про себя. — Её преимущество — как минимум две здоровые руки». Кровотечение тем временем остановилось и рану больше не приходилось зажимать рукой. Клод с презрением посмотрел на алое пятно, расползшееся по плечу; принца одолело дурное предчувствие: куда более опасные раны заживали на нём за считанные часы, теперь же куда-то испарилась вся его неуязвимость. К тому же неприятное жгучее беспокойство усиливалось при мысли, что рядом была Аннабелль, видевшая его изуродованное лицо и тело, теперь уже ничем не скрытое, а ко всему этому отвратительному зрелищу прибавлялся не украшавший «картину» красный цвет. Девушка же с невозмутимым видом заняла соседнее кресло и, перегнувшись через подлокотник, устремила пристальный взгляд на Клода, словно намекая, что лучше всего ему будет попросить о помощи именно её. Тот игнорировал. Рука инстинктивно покоилась на плече, готовая в любой момент вновь перекрыть рану. Он то и дело бросал взгляд на девушку и, столкнувшись с терпеливым ожиданием в её глазах, снова возвращался к созерцанию ковра или обоев, испытывая давно забытое чувство, вспыхивавшее с новой силой всякий раз, лишь стоило ему взглянуть на Анну. Нет, это не было что-то возвышенное, это был лишь мелкий гнев, пробуждающийся при встрече с дерзостью и неповиновением, и чем дольше длится это противостояние, тем сильнее становится желание сломить волю противника. Нежелание Аннабелль послушать его и сделать так, как он говорит, злило Клода, как никогда раньше, к этому прибавлялась боль в плече и постепенно гнев закипал, обжигая каждый нерв. Принц надеялся, что рассудок не изменит девушке и она вскоре смирится с его желанием, оставит его, но та принимала вызов принца и готова была посостязаться с ним в упрямстве. В комнате висело молчание и только редкое тиканье часов, перебиваемое мягким шлёпаньем капель, прокалывало тишину, подобно тонкой игле.