Достигнуть границ (СИ) - "shellina" - Страница 32

— Думаю, Настасья, надо оба способа попробовать, — объявила Наталья, не отдавая, впрочем, Петра няньке в руки. На руках у матери он немного успокоился, и теперь сидел и, поливая ее слюнями, деловито пытался оторвать крупную жемчужину с ее корсажа, неудобно свесившись. — Петруша, прекрати баловать. Нельзя тебе покамест эти игрушки, — она перехватила сына поудобнее, на что тот недовольно запыхтел. Наталья же обратилась к няньке. — Ну что стоишь, Настасья, поди на кухню и приготовь и меду и сухарик в тряпице, да смотри, руки перед тем помой, да с мылом, — наказала она и повернулась к гостье. — Давеча Лерхе забегал. Поведал, что те сиротки, коих в полной чистоте блюдут, реже всякие болезни на себя цепляют.

— Да, я знаю, — варя кивнула и пока несостоявшиеся родственницы, но вполне себе подруги направились в гостиную, чтобы расположиться там со всем комфортом. — Лерхе к государыне, что министры к государю каждое утро, в дно и тоже время забегает. Иной раз один, иной раз целый табор за собой тянет. Государыня их работу лекарской реформацией называет. Все думы и дела токма этому делу посвящает. Анна Гавриловна уже и пеняет государыне, что не только о нуждах страждущих думать надобно, но и о себе подумать не мешало бы, — Варя вздохнула. — Это на наследника намекает, словно не видит, что только расстраивает государыню. Петр Алексеевич и так каждую ночь у жены ночует, что еще она может сделать, чтобы понести?

— Ну, не нам к ним под одеяло заглядывать, — вздохнула Наталья. — Есть какие новости? — в ответ Варя только покачала головой. Нет никаких новостей. Она и сама уже извелась, да так, что Филиппа, видя состояние своей фрейлины, отпускала ее навестить княгиню Долгорукую с каждым днем все раньше и раньше. — Я не могу больше так, — Наталья прикусила губу. — Это безвестие меня просто убивает.

Внезапно тишину, ставшую уже привычной, разорвал громкий шум, стук дверей и чьи-то крики.

— Что там происходит? — Варя поднялась с небольшого диванчика, на котором сидела. — Кто-то приехал? Наталья, ты ждешь гостей?

— Нет, конечно, какие могут быть гости в такое время? — княгиня встала и решительно направилась к дверям, и даже Петр у нее на руках сел так прямо, как сумел, обхватив ручкой мать за шею.

Варя обогнала ее, чтобы придержать дверь перед Натальей с ребенком на руках, но они не успели дойти до дверей каких-то несколько шагов, как она распахнулась и в комнату вошли двое мужчин. Наталья негромко вскрикнула и покачнулась, а высокий офицер бросился к ней и поддержал, не давая упасть, обхватив за талию и прижав к себе вместе с пискнувшим и готовящемся заорать ребенком. Она же только цеплялась за него одной рукой и, даже не пытаясь сдержать слезы, лепетала.

— Ваня, Ванечка, живой, — это было неожиданно и так странно, потому что Наталья Долгорукая вот уже два месяца плакать не могла. Не могла выдавить из себя ни слезинки и оттого злилась на себя. А тут стоило им войти в гостиную живыми, как слезы ручьями хлынули из глаз, хотя, казалось бы, радоваться надо. Иван же ничего не говорил, молча прижимая их к себе. Он даже не пытался успокоить рыдающую жену и хныкающего ребенка. Сколько раз он прокручивал эту сцену в своей голове, и каждый раз у него находились правильные слова, а вот когда встреча произошла не в голове, а на самом деле, и слов никаких подобрать не сумел, лишь сам с трудом слезу сдерживал, потому как знал, что только вера не давала его Наташеньке похоронить его окончательно.

В тоже время в дверях продолжала стоять Варя, прижимающая руки к груди и пожирающая глазами Петра, непривычно сурового. На висках у него она заметила несколько седых волосинок, а на переносице залегла глубокая складка, делавшая юное еще лицо старше и серьезнее. Шереметьев стоял, тяжело опираясь на тяжелую трость, а когда сделал шаг, то княжна заметила, что нога его не сгибается в колене, и идет он, наваливаясь на трость, подтаскивая ногу, как палку какую, словно не его нога, чужая, и он не умеет ею управлять.

— Ну вот, Варвара Андреевна, твой жених колченогим остался, — Петр саркастически усмехнулся. — Теперь не сплясать мне на ассамблее. И на охоту никак не выехать. Да и вообще, вряд ли на лошади могу скакать. Всё только на каретах ездить придется. И вот теперь ответь мне, а нужен ли тебе, молодой красавице такой жених, который не всякого старика обогнать сумеет? Так что, ежели отменить свадьбу отца своего попросишь, не буду я препятствий чинить.

— Вот, значит, как ты думаешь обо мне, — Варя прищурилась. Радость от того, что он вернулся, что он жив, быстро сменялась обидой на его несправедливые слова. — Да как у тебе только язык повернулся такое сказать? — она сжала кулачки. — А знаешь, Петруша, прав ты, зачем я убивалась, ночей не спала? Зачем траур как дура, жена незамужняя нацепила? — не закончив обличительную речь, потому что побоялась позорно разреветься, Варя попыталась проскочить мимо него в дверь, но уже в коридоре зацепилась юбкой за завиток ценной панели, украшающей стену. Яростно дергая ее, пытаясь освободиться, она не сразу заметила, как Петр шагнул вслед за ней.

Дверь захлопнулась, оставляя Долгоруких в комнате, а их вдвоем в полумраке коридора. Сильные руки легли на ее плечи и с силой притиснули к стене, а через секунду Варя ощутила каждой клеточкой прижавшееся к ней крепкое мужское тело. Он не извинялся, лишь губами собирал слезинки со щек, которые все-таки пробились, хотя Варя приказывала себе не плакать. Она с полминуты стояла безучастно, а потом сама обхватила Шереметьева за шею.

— Да как у тебя язык только повернулся такое сказать, словно отказываешься от меня, — прошептала она ему прямо в губы. — Да ежели бы кто-то нужен мне был, разве же я бы ждала тебя, хоть многие уже и похоронить успели?

— Я… Господи, Варя, — он уткнулся лбом ей в плечо. — Я распоряжусь, чтобы со свадьбой не тянуть. Ежели не против ты.

— Не против. Я тебя больше никуда одного не отпущу, — она все-таки всхлипнула, впервые почувствовав облегчение после всех этих дней, заполненных беспробудной тоской.

— Да я и не смогу никуда убежать, — он хмыкнул. — Государь так вообще сказал, что так даже лучше. Зато сейчас я постоянно под приглядом буду, а дел он мне найдет, еще взвою от такой радости, как императорское благословление.

— Ну и слава Богу, — с чувством произнесла Варя, почувствовав наконец-то в полной мере, что он жив и что он с ней и никуда от нее не денется.

Сегодня у меня весьма удачный день. Удачный настолько, что я решил дать в ближайшее время бал. Как только с казаками разберусь. Но с ними я долго валандаться не собираюсь. Пора раз и навсегда с этой вольницей кончать. И я даже знаю, куда они поедут. Пиратов из Тихого океана выкуривать. Со всех островов, кои Российской империи сейчас принадлежат. Народец у них хороший пророст дал, согласно переписи, коя еще раз среди казачков проведена была. Как раз хватит для того, чтобы поселения заложить. Как и на территории Калифорнии. Хватит. Терпение у меня закончилось окончательно, когда пришлось практически уничтожить Черкасск, чтобы выкурить из него главарей бунта. Когда я узнал об этом, то даже думать не мог от сжигающей меня напалмом ярости. Появилось стойкое желание собрать всех выживших казаков и не разбирая на правых и виноватых пустить под топор. Потом, слегка одумавшись, едва не издал приказ всех скопом отослать в Сибирь, но меня отговорили. Весь кабинет Министров отговаривал, настаивая на том, что провинившийся и устроивший междоусобную резню молодняк действительно достоин лишь без суда и следствия отправиться в Сибирь, снег убирать. А вот остальные, вроде бы ни при чем. Я возражал, заявляя, что еще как при чем. Это они так молодежь воспитали, что те на кривую дорожку подались, потому как дети их не в капусте народились и не крапивой в огородах выросли, так что доля вины ложится на родителей без каких-либо оговорок.

Пободались мы тогда знатно, но пришли к определенному компромиссу, который устроил всех нас. На мое благостное расположение духа повлияли так же новости, пришедшие с полей. И главная из них, по моему мнению, была та, что Иван Долгорукий и Петр Шереметьев выжили в той мясорубке и даже почитай не пострадали. Точнее, пострадал и довольно сильно Петька. Ногу ему удалось спасти, но вот всякую подвижность она потеряла навсегда. Ничего, не велика беда, главное, живой, чертяка. Я ему даже подарок велел изготовить. Модную в это время трость, со спрятанным внутри клинком.