Достигнуть границ (СИ) - "shellina" - Страница 25

— Ну что же, Густав Иоганович, хоть и жаль мне слышать подобные новости, вот только пушкам я рад безмерно. Да, а государь повелел тебе гадость эту горькую пить, да солдат ею поить? — и Матюшин кивком головы указал на фыркнувшего лекаря, который их лекарством ежедневно потчевал.

— Еще как, — Гербер вздохнул. — Он ее как-то мудрено хиной называет, и грозит головы лишить, ежели узнает, что в войске лихорадка вспыхнула, али еще какие болезни, а я при этом не уследил, чтобы солдаты и горечь энту жрали, и все правила медикусов выполняли, и воду только после того как долго прокипятится пили… — Гербер рукой махнул. — Так и сказал, что ежели что-то из энтого случится, то я сделаю для себя лучше, погибнув где-нибудь возле энтой Хивы проклятущей.

— И все же боится государь, что персы могут в спину ударить, потому так готовиться велит, — и Матюшин с задумчивым видом направился к выходу из комнаты. — Ну пойдем же скорее, на пушки твои посмотрим.

Когда мужчины вышли из комнаты, Софья Дмитриевна покачала головой. Вот же, все им о пушках, да о войнах рассуждать. Она повернулась к молодому лекарю, который все это время стоял возле окна, глядя на виднеющееся отсюда море. Словно почувствовав ее взгляд, он повернулся к хозяйке дома. Софья Дмитриевна вначале дернула рукой, будто хотела что-то ему сказать, но передумала и вышла из комнаты, чтобы отдать распоряжение насчет обеда, за которым у них в кое-то веки будут гости присутствовать. Алексей Синицын же подошел к столу и развернул большую тетрадь, чтобы записать туда свои наблюдения о том, как действует привезенное князем Долгоруким из Америк лекарство. Сделав необходимые отметки, он направился в развернутый неподалеку госпиталь, чтобы описать, как лекарство действует на больных лихорадкой людей. То, что оно явно помогало, было уже очевидно, и вскоре Синицыну предстояло начать длинный путь обратно в Москву, чтобы доложить Лерхе о проведенном опыте, а там может так получиться, что и государь изъявит желание сам его выслушать. Алексей и ожидал этого, и одновременно страшился, потому что привычка государя награждать за хорошо выполненную работу еще более сложной работой уже стала просто притчей во языцех.

Сегодня впервые на улицах Москвы зажигали фонари. Если все пройдет успешно, то вскоре уличное освещение вместе с приличными дорогами и тротуарами, а также городскими канализациями, прозванными по аналогии с римскими — клоаками, будут функционировать в каждом городе. Если честно, я устал ждать, когда кто-то из ученых придет к таким элементарным для меня вещам как керосин, а также керосиновые лампы, поэтому я попросту сам сделал перегонный куб для нефти и смастерил саму лампу. В такие вещи как электричество и медленно, но верно сооружаемое телеграфное сообщение я не лез, хотя порой меня так и подымало «помочь» во всем разобраться знаменитейшим ученым, которых постепенно становилось все больше. Нет, я никого не звал. Они сами приезжали, чтобы пообщаться, провести весьма эмоциональные по накалу страстей диспуты, и некоторые из них оставались. Я разрешал, весьма неохотно, надо сказать, просто от сердца отрывая новые должности, и первое, что они должны были сделать — это выучить русский язык. Потому что основное правило открывшегося университета, которое я озвучил: обучение будет вестись только на официально принятом языке Российской империи. Почему-то мне вовсе не хотелось, чтобы в будущей войне с Францией, если такая все же случится, русских офицеров убивали партизаны, потому что многие из них по-русски не могли двух слов связать, разговаривая друг с другом исключительно на языке врага. Нет, оголтелым западно-ненавистником я не был, более того, Эйлер все еще оставался моим кумиром, и никто не мог его сбросить с этого пьедестала, на который я его собственноручно воздвиг еще во время учебы в университете, но такие вещи как государственный флаг и язык, я считал неприкосновенными. Я же, когда приезжал в чужую страну, разговаривал исключительно на языке этой страны, так что, те кто хочет жить в Российской империи, обязан говорить по-русски. И мне плевать на традиционные способы вербального общения. Традиции можно по разному соблюдать. За это меня уже ненавидели те, кто в моей реальности назывался малыми народностями. И мне опять же было плевать. Если подданный империи с представителями власти будет разговаривать через толмача, то лично для меня это будет выглядеть как минимум странно. Отсюда такие драконовые требования. Ну а так как иной раз единственными учителями на многие версты вокруг являлись православные священники, которых я обязал заниматься с детьми, то, нетрудно догадаться, что они вполне могли влиять на неокрепшие детские умы так, как им позволяет совесть.

Обо всем этом я размышлял, когда стоял, глядя, как пожарный, а зажигать и тушить фонари вменили им в обязанности, ловко забрался по приставленной к столбу фонаря лестнице и через несколько секунд зажегшийся фонарь осветил довольно большой участок до этого момента пребывающий в полумраке летней ночи. И как по команде вслед за этим фонарем, возле которого мы стояли, загорелся следующий, потом еще один, и еще, и во уже улица была освещена, а со всех сторон послышались свист и улюлюканье. Ну, с Богом, как говорится. Я незаметно выдохнул, потому что до конца не был уверен в том, что у меня все получилось, как надо, все-таки керосин был очень кустарного производства, но, глядя на освещенную улицу, понял, что у меня все получилось. Нефть мне, кстати, подогнал Трубецкой, которого я назначил генерал-губернатором новой провинции. Как оказалось, поляки уже лет пятьдесят, если не больше, каким-то образом умудрялись освещать улицы практически необработанной нефтью. Почему-то я на данный факт не обратил внимания, когда сам посещал бывшую Польшу. Ну да ладно, главное, что Трубецкой нашел склад с нефтью и, не зная, как ею распорядиться, прислал в Москву.

Я тронул поводья, и Цезарь развернулся весь преисполненный собственного достоинства. Вокруг меня повторили маневр гвардейцы, ну а затем и все остальные придворные, которые решили поприсутствовать на данном световом шоу. Невдалеке вертелся Юдин. Я просто уверен в том, что этот слишком уж деятельный господин вскоре огромную статью напишет, посвященную проблеме освещения нашей жизни, тьфу, наших городов.

На пути моего следования во дворец продолжали зажигаться фонари. Зрелище было удивительным, торжественным и даже немного волнующим.

Теперь нужно запустить в производство керосиновые лампы и можно сказать, что я сделал для страны все, что мог. Хотя нет, вру, не все. А все потому, что я хочу изобрести велосипед. Для этого очень хороший кузнец, по имени Иван уже ковал детали по моим эскизам. Единственное, что пока останавливало от полноценной сборки, это мое плохое понимания того, как можно использовать колеса без резины. Точнее, я понимаю, что прекрасно можно, в каретах же езжу, но что-то меня все-таки останавливает.

— Государь, Петр Алексеевич, — я посмотрел на подъехавшего ко мне Ушакова, который выбрал время, чтобы посмотреть на такое воистину незабываемое зрелище, как освещение Москвы. Петербург, к примеру, еще в проекте учитывал наличие освещения. Здесь же все устанавливалось с нуля.

— Да, Андрей Иванович, какое удивительное и даже грандиозное зрелище, ты только посмотри, — и я указал вперед, где по мере нашего неспешного передвижения загорались все новые и новые фонари.

— Зрелище заслуживает всяческих похвал, то более любо взгляду Радищева, мы же из Тайной канцелярии больше любим темноту или полумрак, — я хохотнул над этой самоиронией, но Ушаков, тоже улыбнувшийся при этом, быстро спрятал улыбку и продолжил говорить. — Вести из Англии пришли, не слишком радостные. Гавриил Иванович сообщил, что ко двору короля Георга Атмаджа-паша прибыл с богатыми дарами. А англичане в свою очередь приняли его приветливо, и напирают на добрые отношения с Надиром. Ну и пытаются османов с австрияками замирить, скоро ведь свадьба должна состояться между наследником английской короны и Марией-Терезией.