Любовь ювелирной огранки (СИ) - "Julia Candore" - Страница 39

— Не очень, — призналась та. — А впрочем, я бы еще посидела. Мне надо много о чем поразмышлять.

По ту сторону изрядно озадачились. А Пелагея — что Пелагея? Не признаваться же, право слово, что ей страшно захотелось спрятаться в шкафу от всего, что произойдет потом.

— Выходи, — велел вдруг куратор, властно протянув ей руку. — Не выйдешь — запру тебя здесь до завтра.

Умелый шантаж. Меньше всего на свете Пелагее улыбалось застрять в кураторской спальне на ночь. Она подорвалась, как ошпаренная. Ударилась головой о перекладину, сбив с нее несколько вешалок. И с отчаянным воплем: «Ой, а я светлячков покормить забыла!» — рванула на волю.

Знай она наперёд, какие неприятности поджидают ее на воле, без колебаний позволила бы себя запереть.

Усвойте главное правило: никогда, ни при каких обстоятельствах не кричите в эльфийских спальнях. Особенно если окна там наглухо зашторены, а тишина густая, как мёд. От вашего крика проснётся тот, кому вы будете совсем не рады.

Пелагея вот, например, совершила ошибку — и разбудила Роковую Случайность. Именно по роковой случайности она зацепилась ногой о ковер и полетела на куратора, а куратор отошел от шкафа (будто нарочно, чтобы свою ненаглядную фею поймать).

И оба они, будто так и было задумано, упали на кровать. Двуспальную, под балдахином цвета чайной розы. И Ли Тэ Ри бы подтвердил, что она невероятно мягкая: и кровать, и, собственно, Пелагея. Мягкая и тёплая. Руки как-то сами сомкнулись у нее на талии — эльф даже подумать не успел, хорошо это или плохо.

Пелагея очутилась в положении сверху, лицом вниз. И чуть с ума от ужаса не сошла. На нее цепко смотрели пытливые черные глаза. Ее без позволения сжимали в объятиях горячие руки. Слои ваты, напиханной в голову, растворялись один за другим. Внутренние укрепления рушились, толстое матовое стекло неотвратимо крошилось в битве между чувствами и здравым смыслом.

Пелагея сразу начала воспринимать происходящее слишком остро — и для нее это стало огромным потрясением.

Она дёрнулась, чтобы встать (и по возможности, дать стрекача). Но снизу поступил приказ:

— Лежать, ни с места, неугомонная фея!

Глава 25. Светло и страшно

Юлиана обожала предвидеть худшие варианты. Она продумывала всё до мелочей. В красках воображала свою самую горькую участь и морально настраивалась на поражение. Юлиана была пессимисткой до мозга костей — и ей это нравилось. Потому что реальность, вопреки прогнозам, частенько оказывалась не такой уж беспросветной. Приятным сюрпризом, щедрым подарком судьбы. А кто же станет возражать против сюрпризов и подарков?

Она смирилась с хаосом и неразберихой в своей жизни, более-менее свыклась с мыслью, что она не гений и почести ей воздавать никто не обязан. Осознала, что ее место в мире — рядом с Вековечным Клёном.

Но ее не предупредили, что это место будет на дирижабле, высоко в небе, в тесной камере с двумя слюнявыми псами в придачу.

А началось всё со смерчей, которые помощница Вершителя успела наслать на страну Зеленых Лесов до того, как стала горсткой пепла.

Смерчи согнали Вековечный Клён со Звездной Поляны, и он отправился искать Юлиану. Опрашивал местных жителей, называл приметы, упоминал Кекса с Пирогом. Ему вслед пожимали плечами и обзывали чудаком (еще бы не чудак — огненная нечёсаная шевелюра, кленовый венок и бесформенный черный балахон). Иногда угощали то кексом, то пирогом. Уже что-то.

Так он и добрался в человеческом обличье до равнины, над которой висел дирижабль.

Сперва Киприан пялился на дирижабль где-то около получаса. Соглядатаи Джеты Га забили тревогу не поэтому. Пришелец спустился в колодец, обнаружил гиганта, оплетенного сетью кровеносных сосудов, и потолковал с ним по душам. Сердце гиганта взыграло. Он решил, что с него хватит без дела торчать под землей, расправил не до конца созревшие плечи, высоко поднял голову, черепные кости которой не успели затвердеть.

Истекая кровью, выбрался из колодца — и всему виной, конечно же, Киприан. Тут-то его схватили, повязали. С трудом загнали гиганта обратно в подземелье. А незваного гостя доставили к Джете, в ту же камеру, где сидела Юлиана.

Ее счастье было непродолжительным. Киприан печально сообщил, что до земли ему далеко, поэтому укорениться он не сможет. А значит, плакало их эпичное освобождение и разгром Джеты по всем фронтам.

— Кому ты такой нужен? — упрекнула его Юлиана. Но тотчас спохватилась. — Прости. Ты мне, мне нужен!

Что касается Кекса и Пирога, то они проявили уважение. Когда Киприана швырнули к ним в затхлость и мрак, они не бросились его облизывать (в то время как на Юлиане, помнится, живого места не оставили) — только хвостиками повиляли и произвели контрольное обнюхивание.

— Есть хотим.

— Хотим есть, — нестройным дуэтом напомнили они.

Их желание в кои-то веки было услышано. По приказу Джеты Га всех четверых внезапно перевели в другую, более просторную и светлую камеру. Стали кормить три раза в день и пичкать полдниками, как на убой. Кекс с Пирогом заметно повеселели и растолстели. Чего не скажешь о Юлиане.

— Ой, не к добру, — вздыхала она, отодвигая миску с мясным салатом. И думала, что завоевать всеобщее признание можно, только если ты такой же нужный, уникальный и неповторимый, как Вековечный Клён.

Она думала о том, что больше не будет ныть и убиваться, пока вместо нее восхваляют кого-то другого. Потому что это энергозатратно. Потому что сохранность ее маленького мира гораздо важнее погони за престижем.

А Клён в образе человека сидел с ней рядом, поглаживал ее по плечу и всем своим нутром чуял: грядёт беда.

***

Пелагея и Ли Тэ Ри лежали друг на друге. В спальне, куда из-за штор не пробивались лунные лучи и где единственным осветительным прибором была неверная мигающая гирлянда, подвешенная на стойках для балдахина. Пелагея время от времени делала попытки вырваться. Но куратор держал крепко.

— Скажи честно, ты почему меня боишься? — спросил он.

Пелагея издала тяжкий вздох, подползла повыше и пристроила подбородок у эльфа на плече.

— Так ведь вас все боятся, — пробормотала она в шёлковое покрывало.

— Неправда, — притворно оскорбился куратор. — Меня, вообще-то, все любят. А кто не любит, тот просто еще не осознал обратного.

— Ну и самомнение у вас! — фыркнула Пелагея.

Ли Тэ Ри под ней сдавленно рассмеялся.

Напряжение понемногу спадало. Больше не хотелось прятаться и убегать. Да и куратор вроде как не был настроен на романтическое продолжение (то самое «романтическое», от которого мурашки по коже).

Она уже почти расслабилась, когда он внезапно обхватил ее за плечи, перекатился с ней по покрывалу и уложил на спину, а сам выжидающе навис, блестя глазами в полумраке.

— Ик! — сказала Пелагея, от испуга выпучившись на куратора. И снова: — Ик! Ик!

Проклятая икота!

Ли Тэ Ри на это интригующе улыбнулся — и встал.

— А теперь давай немного поэкспериментируем — сказал он, как ни в чем не бывало расправляя полы парчовой мантии. — Поднимайся.

— Ик! — ответила Пелагея. — Что еще за эксперименты?

— Помнишь, что случилось в колодце, куда тебя принесло против воли? Давай попробуем повторить.

Ли Тэ Ри до сих пор казалось, что он в каком-то сказочном сне. Счастье представлялось эфемерным, слишком нереальным. Вот-вот просочится сквозь пальцы.

В уме копошились гадкие сомнения: «Что если не она? Что если ты, дружок, обознался?»

Но он привык доверять своим чувствам, снам и знакам свыше, поэтому гнал неуверенность прочь: это она, точно она. Впрочем, даже если бы Пелагея просто была собой, без всяких личных трагедий в анамнезе, он бы всё равно ее полюбил.

Лицом и манерой держаться она была похожа на его женщину лишь отдаленно. Больше всего сходство прослеживалось в характере. То же глубокое спокойствие, та же недоверчивость и медлительность, а порой — совсем детская, трогательная наивность.