Любовь ювелирной огранки (СИ) - "Julia Candore" - Страница 28

Когда включились лампы, она обратила внимание на то, что на стенах, составленных из грубо обтесанных досок, по каплям выступает тёмная, как гранат, смола. Рыдания ни на минуту не стихали: женские, мужские, детские — в дозировке, способной прикончить любую мало-мальски чувствительную натуру.

Какая-то пыточная камера, честное слово!

Заслышав пронзительный младенческий крик, Эсфирь схватилась за сердце и чуть не потеряла равновесие. Нет, дело не в том, что она чувствительная натура. Она просто терпеть не могла орущих младенцев.

Посередине комнаты, на возвышении, золотился Ларец Шансов. А что касается беспорядка, то здесь он был образцовый. Альбомы с фотографиями, груды, горы альбомов. И всё в пыли.

— Упс, — обронила Эсфирь.

У организации Вершителя, если подумать, была весьма символичная аббревиатура.

— Что, появилось желание прибраться? — прищурился тот.

— Еще чего! Нет у меня таких рефлексов. Природой не заложено, знаете ли.

— Вот и замечательно. Здесь прибираться ни в коем случае нельзя.

Он потёр ладони, снял с пыльной горы верхний альбом и быстро его пролистал. На фотографиях мелькали лица. Преимущественно печальные. На всех без исключения физиономиях в этом странном альбоме застыло выражение глубокой скорби, не совместимой с жизнью.

Так и хотелось приобнять каждого неудачника, утешить, дать конфетку… Эсфирь поскорее отмела непривычный порыв. Тем более что в следующий момент у нее в руке очутилась тонкая черная палочка, заостренная на конце.

— Стилус, — пояснил Вершитель. — Попробуй, коснись им любой фотографии.

Что ж, почему бы не попробовать?

Эсфирь ткнула стилусом в зареванную мордашку какого-то школьника — и потоки входящей информации едва не свели ее с ума. «Отчим избивает маму, у старшей сестры обнаружили рак, одноклассники надо мной смеются и разбрасывают мои вещи…»

— Так, стоп! — Она отпрянула от альбома и потрясла головой. — Я что, каждую фотографию должна подобным методом изучить? Да я рехнусь!

— Не надо каждую, — пытливо улыбнулся Вершитель. — Тебе хватит одного взгляда. Стилус лишь дополнение. Для более подробных сведений, так сказать. Твое задание на сегодня — выбрать кого-нибудь, кому ты хочешь дать Шанс. Те альбомы, что сверху, самые свежие. Но ты можешь порыться в глубине.

— Дайте-ка сюда, — сказала Эсфирь и, деловито закусив губу, выхватила альбом у него из рук.

Она пролистала страницы несколько раз, пока взгляд не зацепился за одно чрезвычайно необычное фото. Спиной к зрителю в тускло освещенном помещении сидел человек неопределенного пола и возраста, оплетенный проводами. Сгорбленный, лохматый, истощенный — кожа да кости. Страдалец (а может, страдалица) смотрел в яркий экран с объявлением, которое гласило: «Демиург устраивает конкурс работ. Тема: от ненависти до любви».

Эсфири вдруг почему-то стало очень жаль бедолагу. Творческий человек и всё такое. Она даже стилус использовать не стала — там наверняка намешано много боли разной интенсивности.

— Берем? — уточнил Вершитель.

— Берем, — подтвердила Эсфирь, ни секунды не сомневаясь.

По внешнему виду Шанс был похож на ловца снов, украшенного бисером и белыми невесомыми перьями. Эдакий плетеный оберег, паутина в обруче для защиты от злых духов.

Эсфирь достала его из ларца и придирчиво осмотрела.

— Некоторые вещи больше, чем вещи, — туманно молвил Вершитель. — Иногда нематериальное обретает форму только для того, чтобы кто-нибудь материальный, вроде нас с тобой, мог его использовать.

— Ну и что теперь с этим делать?

— Обведи фотографию в круг и приложи к кругу Шанс. Всё предельно просто.

Эсфирь проделала с фотографией ровно то, что сказал Вершитель. И ловец снов медленно растаял, впитавшись в альбомный лист.

— Держись, дружище, кем бы ты ни был, — пробормотала Эсфирь. И неожиданно расчувствовавшись, сморгнула слезу.

***

Пеалагея покинула пределы ОУЧ верхом на снежном барсе, в сопровождении еще двух голубоглазых зверюг. Впечатляющее зрелище. Впечатляющее вдвойне для тех, кто завидует черной завистью. Девицы-стажёрки, которые приехали сюда исключительно ради шефа, исходили желчью, глядя Пелагее вслед.

А барс с черными глазами ворчал, что наглости его ученице не занимать. И что она добьется всего, чего пожелает, даже от самого отъявленного негодяя.

— Причисляете себя к отъявленным негодяям? — полюбопытствовала Пелагея, крепче хватаясь за шерсть на загривке.

— Еще чего! — огрызнулся барс-куратор.

Навстречу, щедро сыпля снегом, неслась пурга. Завывали ледяные ветра, небо смешивалось с землей, и не видно было ни земли, ни неба.

Волшебная зимняя сказка для тех, чью душу и сердце согревает зачарованный перстень.

— А куда мы? — прокричала Пелагея сквозь пургу.

— Подругу твою спасать, вестимо! — не раскрывая пасти, гулко сообщил снежный барс. — Есть у меня одна гипотеза насчет того, где она находится. Надо проверить.

В какой-то момент бурей от них отрезало двух остальных барсов, и Пелагея с куратором продолжили путь одни.

— Проклятье! — выругался сквозь зубы Ли Тэ Ри. — Они угодили в ловушку!

— Они ваши братья?

— Нет, просто хорошие друзья. Не метаморфы, настоящие.

— Тогда давайте вернемся…

— Нельзя возвращаться! — рыкнул шеф. — И оглядываться не вздумай. Если смотреть «в спину» Великой Пурге, она отомстит — и ты навеки потеряешься в Запределье.

Запределье. Пелагея распробовала это слово, как пробуют горчицу или острый перец. По всему выходило, что ничего хорошего их тут не ждет.

Пурга стихла лишь спустя пару часов — всё это время сквозь колкую белизну круговерти барс нёс Пелагею на своей спине. Утомился, видно, с непривычки. Как только вьюга улеглась, он тоже решил улечься. А то почему это вьюге можно, а ему нельзя?

Сложил передние мягкие лапы, голову на них опустил и прикрыл глаза.

— Помер, что ли? — испугалась Пелагея, слезая с куратора и ища, чем бы таким в него ткнуть.

— Не помер, а отдыхаю, — проворчал метаморф, лениво приоткрыв один глаз. — С мыслями собираюсь. Если хочешь, тоже отдохни.

Пелагея пожала плечами и переступила с ноги на ногу. Ему хорошо, у него шерсть. А ей что, на холодном снегу лечь прикажете? Взбираться обратно зверюге на спину ей не хотелось, так что она отправилась изучать окрестности.

— Далеко не уходи! — прорычали ей вслед.

— Да не уйду я.

«Итак, — подводила итоги Пелагея, измеряя сугробы в ветхих кожаных башмаках. — Двоих барсов как не бывало. Ловушки. Третий собирается с мыслями. И похоже, очень утомился. Как бы и он в какой капкан не угодил».

Разведать обстановку, пока шеф предаётся безделью — золотое правило любой добросовестной феи. Найти и обезвредить ловушки — святое дело. Лишь бы самой на западню не нарваться…

Пелагея была уверена, что ушла совсем недалеко. Приподняв подол платья, она протаптывала дорожку из следов, когда вдруг заметила в снегу черный браслет.

Неужели куратор обронил? Надо же, какой растяпа!

Она подняла браслет и принялась разглядывать маленький треугольный экран прибора, забыв обо всём на свете. Значит, вот, куда впитался тот иероглиф со стены!

Ею овладело чисто исследовательское любопытство: как устроена эта штуковина и что там внутри за механизм?

И если вы спросите, какое у Пелагеи любимое занятие, то это не садоводство и даже не разведение волшебных светлячков. Пелагея обожает творить глупости. Причем отнюдь не пустяковые, а катастрофически масштабные с далеко идущими последствиями.

Она повертела браслет в руках, случайно коснулась сенсорной кнопки — и выпустила иероглифы из «камеры хранения» в воздух. Своё освобождение они отпраздновали свистом, от которого внутренности сжались в тугой комок.

Синие, светящиеся, иероглифы повисли над Пелагеей, точно какой-нибудь нимб. И друг за дружкой вонзились ей в грудь, оставляя позади себя тающие лазоревые хвосты.

Как там Ли Тэ Ри любил выражаться? «Фея неугомонная», «несносная женщина». Добавить сюда «тупица пустоголовая» — и будет полный набор.