Двойной генерал (СИ) - "Wolf" - Страница 50

— За пределы круг радиусом в пятьдесят метров бомбы практически не вылетают. Пятнадцать процентов попадают в круг радиусом в десять метров.

— Так-так, — прикидываю, — значит, если три самолёта скинут на мост тридцать бомб ФАБ-100, то…

— То пара бомб обязательно угодит в мост.

— Может и больше, — размышляю я, — там ведь не точечная цель, а линия.

— Потери только будут, если успеть зенитки поставить.

— Если успеть, а если бомбить до подхода основных сил, зная, что уже не удержим, то может и одного самолёта хватить, — успокаиваю его. Я не собираюсь зря тратить лётчиков… кстати.

— Вот что обдумай, Иваныч. Самолёты будут сбивать, это неизбежно. Надо организовать службу эвакуации лётчиков. На У-2 или других лёгких самолётах, которые могут, где угодно сесть и откуда угодно взлететь.

Опять подхватывает идею. Есть преимущество в том, когда лётчиками командуют лётчики. Не надо ничего объяснять.

— Тебя хоть раз сбивали?

— Нет, — улыбается генерал, — пару раз почти сбили, но выкрутился.

Всё равно понимает, что это такое, оказаться за десятки, а то и сотни километров от родного полка. На самолёте это мелочь, а пешком попробуй добраться.

— Топлива на тренировки много истратил? — смотрю строже, лимит на радости исчерпывается.

— Ну, Дмитрий Григорич, никак по другому…

— Здесь ты не прав. Слушай внимательно… хотя давай, сначала на обед сходим, — это мне заглянувший в кабинет Саша на часы показывает.

После обеда сидим с Копцом над картой почти два часа. И не только над картой.

— Порочную практику бомбометания вживую надо прекращать, — твёрдо начинаю я.

— Дмитрий Григорич! — Копец аж вскидывается и на меня обрушивается горячий и почти связный водопад аргументов, подкреплённых кипящими эмоциями.

Пропускаю мимо ушей, терпеливо жду, когда он иссякнет. Подробно объясняю, что и зачем я хочу. Зря я что ли кинооборудование получил, плюс целую киностудию в помощь?

— Замысел понятен? — на мой вопрос Копец соглашается.

— Нам нужен учебно-тренировочный полк, — раздумываю вслух, — централизованно нам учёбу будет легче организовать. А уж после, само по дивизиям расползётся.

— В Мачулищах?

Это он точно подмечает. Опыт с 20-ым мехкорпусом прямо напрашивается. Устроить учебный центр на основе новой части, заодно попутно создать эту часть из опытнейших людей. Кто может летать лучше лётчика-инструктора? Только такой же инструктор. Обмозговываю эту возможность и отбрасываю. В Мачулищах мы будем заниматься радиосвязью. Это важная и большая задача. И не стоит мешать вместе первое и третье, суп и компот.

Я не волшебник, я только учусь. Учусь управлять огромными массами народа и ресурсов. И наработки есть. Знаю, с чего начинать.

— Выбери командира, — говорю Копцу, когда мы выбрали место для нового отдельного авиаполка, — на уровне комэска, который пересидел свою должность и готов расти.

— Хочешь вырастить из него комполка? — догадывается Копец. Тоже успешно учится нелёгкому генеральскому труду. Соглашаюсь, но с поправками.

— Поставь рядом толкового командира с опытом из своего штаба. На первое время. Пусть курирует его работу и учит по ходу дела.

— Как только 72-ое стройуправление закончит бетонку в Мачулищах, перебросим её в Столбцы. Подгони туда батальон обеспечения, авиатехников…

— Где я их возьму?

— Снимешь с восточных частей. Ими потом займёмся. Обеспечь скрытность работ хотя бы с воздуха.

— Кинокамеры на самолёты тебе смонтировали? В Ленинграде?

— Так точно! И даже на Як-4 что-то поменьше установили.

Ого! Не ожидал, если честно. Да и сейчас не ожидаю…

— Куда на Як-4 камеру установили?

— В кабину. Я смотрел, немного пилоту мешает, но справиться можно.

Ага, это тебе, опытному пилоту, можно, хотя… на Яках у нас все опытные. Они постоянно наблюдение за войсками ведут. Прежде всего за диверсантами.

Так незаметно за делами два часа и проходят. Когда мы отдаём кабинет хозяевам, вижу, что посторонней публики уже нет. Разлетелись по своим частям. Ну, и нам пора.

9 апреля, среда, время 08:35.

г. Барановичи, штаб округа.

— Дмитрий Григорич, вас Голубев слёзно просит к телефону, — Климовских (Владимир Ефимович, нач. штаба округа) старательно давит смешок.

— К телефо-о-н-у? — тяну с удивлённым видом. Я ж запретил разговаривать по гражданским линиям. Более того, запретил общаться по-русски. Ибо нефиг.

— Очень просит, — повторяет Климовских.

— А ты чего хихикаешь? — придираюсь к начштаба, — шпрехен зи дойч?

— Айн бищен, — не смущается начштаба, — же парле ан франсе, трэ бонн.

— Полиглот старорежимный, — поминаю его царско-офицерское проклятое прошлое, — Франции уже нет, теперь в Европе везде практически одна Германия. Так что нажимай на немецкий.

— Есть, товарищ генерал! — ёрничает Климовских. Мы между собой давно так не разговариваем.

Иду всё-таки к телефону. Меня ж там целый командарм ждёт, не хрен собачий. Только я не пойму, почему у него затруднения? Я связистов озадачил немецкий язык учить, ну, и командование, а у него целый батальон связи. И что, ни одного человека не нашлось, который бы перевел доклад на немецкий язык? Поднимаю трубку.

— Я, майн генэраль, — и на русский язык переходить не собираюсь.

— Дмитрий Григорич, ну, перестаньте, — с ходу начинает ныть командарм, а ещё женераль, тьфу ты! Генерал.

— Шпрехен зи дойч! — рявкаю в трубку, а потом разражаюсь долгими и не всегда цензурными речами на языке истинных арийцев.

Когда кладу трубку, замечаю рядом Климовских, который корчится от еле сдерживаемого смеха. Вознаграждаю его гневным взглядом, тут дело серьёзное, а он — смешочки, гы-гы-гы…

— Слушай, Ефимыч, — обращаюсь, когда мы успокоились, — а не перейти ли нам на немецкий в разговорах между собой?

— Это не сложно, — успокоившись, говорит Климовских, — как раз разговорный немецкий я немного знаю. Думаешь, над чем я смеялся, когда ты с командармом-10 говорил? Акцент ладно, но ты такие ляпы в произношении делал…

Мрачно смотрю на ржущего начштаба. Хорошо ему. Французский с гувернёром выучил, проклятый эксплуататор трудового народа, немецкий в гимназии, а потом обточил с немцами, живущими в России. А Павлову как быть? Чуток по-испански и всё. Ну, в академии немного того же немецкого. И то, как дополнительные занятия, на которых мой Павлов особо не упирался.

Нашу смехопанораму в моём кабинете нарушает Саша.

— Товарищ генерал, вас Москва по ВЧ вызывает.

ВЧ-связь у нас в отдельном, подвальном помещении. Под постоянной охраной. Допуск у пятерых: меня, начштаба, Фоминых и двух замов.

— Здравствуй, Дмитрий Григорич, — слышу и узнаю в трубке голос Рычагова.

— И тебе привет, Паша.

Не радует меня Паша, совсем не радует. Вызывает меня в Москву, на совещание. И когда? А сегодня. Хорошо, что хоть ближе к вечеру, в 16:00.

— Я специально выбил твоё участие, — говорит Рычагов, — лучше тебя про твою работу в этом направлении всё равно никто не расскажет.

Придётся лететь. Выхожу, отдаю команду Саше готовиться. Сам думаю.

Фигура Берии вызывает у меня уважение. Много полезного и большого сделал для страны. Один ядерный щит чего стоит. Но вот зачем расстреляли сорок или больше генералов, старших офицеров и крупных работников оборонной промышленности 23 февраля 1942 года? Причем без суда. Меня настораживает пара фактов. Для всех остальных, — того же Тухачевского, — был суд, представлены какие-то доказательства, они сами признались. В случае с Рычаговым, Штерном и многими другими ничего подобного. Расстрел оформлен обычным предписанием наркома НКВД Берии. Если СМИ моего времени не врут в этом деле, конечно.

И второй факт. Многие из расстрелянных — «испанцы», и от этого мне становится как-то холодно. Ещё с моим Копцом какая-то тёмная история. То ли он сам застрелился 23 июня, то ли его застрелили люди Берии. Может и Меркулова, но что в лоб, что по лбу. Ни для кого не секрет, что Меркулов — человек Берии.