Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между (ЛП) - Гжендович Ярослав - Страница 14

- А брат может показать мне его келью?

Тот даже остановился.

- Настоятель не разрешит. Да и там, наверное, закрыто.

- Поймите меня, святой брат. Это был мой приятель. Мне бы хотелось попрощаться…

- А вы знаете, чем он занимался? Чем все мы занимаемся? – неуверенно спросил парень, закусывая губы, как будто бы обязательно хотел что-то сообщить, но не знал – а разрешено ли ему. Я так это воспринял. Ведь он же не спрашивал, знаю ли я, что такое монастырь.

Дело в том, что я никаких подробностей не знал. Именно то, что Михал никогда не сообщил мне ничего конкретного, уже было подозрительным. Это, а еще все его таинственные поездки, бронированный несессер с ручкой, приспособленной для пристегивания наручников, камера перед калиткой и пуленепробиваемая дверь. Я поглядел проводнику прямо в глаза.

- Он был историком. Архивистом. – Промах. И тут мне вспомнилось, что он бросил нехотя, когда я выпытывал, чем он занимается. Похоже, я пытался внушить ему, что он дармоед. – Он искал… правды.

Монах резко остановился, словно его ударили. Он сделал жест ладонью, словно бы хотел приложить палец ко рту, и повел глазами, указывая ними на стены и потолок.

- У вас есть две минуты, - прошептал он. – А я ничего не видел. Сюда…

Не знаю. Чего я ожидал? Белизна стен, темное дерево мебели. Подвальный, бочкообразный потолок, койка, письменный стол, вешалка, скамеечка для коленопреклонений, распятие. Помещение столь же безличное, как и комната в общежитии. Пахло мебельной политурой и тяжелым ароматом ладана.

- Мы окурили келью, - пояснил молодой. – Кто-то мне говорил, что проводили экзорцизмы, сразу же, когда он скончался. Две минуты, - прибавил он. – Я подожду в коридоре.

Я даже не мог быть уверен, и вправду ли это келья Михала. Всегда это он приезжал ко мне, или же мы встречались в городе. Я даже не знал, почему этот монах меня впустил. Мне казалось, будто бы он чего-то боится. Непонятно, откуда такое впечатление. Что-то здесь было не в порядке.

Я уселся на застланной серым одеялом койке и осмотрелся, выискивая следы Михала, но помещение было как выметенное. С письменного стола исчез перекинутый стакан, кто-то собрал разбросанные бумаги. Прошло две недели. Здесь были родственники – отец и сестра Михала. Они забрали то, что могло бы иметь для них какую-то ценность: я знаю, фотографии, документы, письма, наручные часы. Остальными личными вещами занялись монахи. Они упаковали все в картонный ящик и сдали на макулатуру или вообще выбросили. Одежду и другие мелочи – тоже. Даже постель исчезла. Предположительно, келья должна была послужить новому хозяину, но пока что стояла пустая. То ли им не хватало рекрутов, либо не было желающих на комнату после покойника?

Все выглядело так, словно бы обитатель выехал; или его вообще никогда не существовало. Снова я почувствовал болезненную судорогу в глазницах и в горле. Я стиснул челюсти.

- Нет, я не позволю тебе исчезнуть просто так, - шепнул я.

Зажал пальцами основание носа.

Откашлялся.

Понятное дело, что он был монахом. Еще был набожным, это тоже ясно.

Только я не мог представит, что он летит ночью в часовню лежать крестом, переворачивая при этом все на столе. Вера Михала была какой-то рациональной и простой. Весьма далекой от показных, драматичных церемониалов. И я не мог его представить в подобном состоянии.

И зачем он оставил мне посылку с собственными вещами?

Я уселся за столом, твердый стул заскрипел подо мной. Я положил ладони на столе. Закрыл глаза.

Мне хотелось почувствовать Михала.

Иногда это удается.

В келье царила тишина. Я чувствовал только лишь собственное волнение и убежденность, что это все несколько сюрреалистичное и чертовски странное.

Возможно, я просто не желал согласиться с тем, что жизнь угасает неожиданно и без причины, словно задутая свечка, и оставляет после себя дыру.

- Ты здесь? – шепнул я. – Мой голос звучал странно и потрясающе. – Хочешь мне что-то сказать?

Иногда такое удается.

Или, вполне возможно, мои галлюцинации начинают возвращаться.

Я чувствовал, что во всем этом что-то идет не так. Паршивое, не дающее покоя мелкое предчувствие, будто заноза под ногтем или обломанный кусочек зубочистки во рту. Вроде бы и мелочь, но невыносимая. И мне хотелось бы понять.

Я открыл ящики один за другим. Ничего – по фанере перекатился забытый карандаш.

Столешница была практически пустая. Был заметен матовый прямоугольник там, где когда-то стоял компьютер, теперь от него остался лишь удлинитель с сетевым фильтром и брошенная под ней, отключенная мышка.

В черном каменном стакане торчала одноразовая шариковая ручка, старая «вставочка» с пером, внутри еще было немного пыли и две скрепки.

Я провел рукой под столешницей. Глянул под стол, только там не было никакого листа, приклеенного снизу, даже жевательной резинки не имелось. Я заглянул под стул.

И я понятия не имел, чего ищу.

Потом я открыл окно и ощупал подоконник, снаружи и снизу. Вынул поочередно все ящии и осмотрел их со всех сторон.

Затем пригляделся к стенам. В них торчало с десяток головок гвоздей. В самых разных местах. Картинки, которые на них висели, исчезли, но как раз в этом ничего странного не было. Странным было то, что все эти гвозди были покрыты толстым слоем краски. Я провел ладонью по стене, на пальцах остался слабый белый след, словно бы мела. Стены побелили. Или на них что-то было?

На полу лежала дорожка.

Я уже несколько раз глядел на нее, чувствуя, что что-то в ней мне не соответствует. Она была здесь, словно сбой.

Дорожка как дорожка. Скромная, шерстяная. Три метра на полтора, с абстрактным узором из бежевых и темно-коричневых треугольников. Она не казалась особо шикарной, не производила впечатления чего-то несоответственного, даже в монашеской келье.

Дорожка занимала практически все свободное пространство пола, но именно в этом и заключается смысл существования всяческих дорожек и ковриков. А чего я ожидал? Власяницы на полу?

И вот тут-то я увидел что-то белое. Оно лежало под дорожкой, выставляя только лишь маленький уголок. Я отвернул край дорожки, и оказалось, что это этикетка – прямоугольник белого картона, прикрепленный кусочком лески к основе коврика.

"IKEA" - гласили черные буквы. "Дорожка Fjóllsgglund".

Новехонький.

Возможно, дело было в том, чтобы приготовить келью для нового жителя.

Свернул дорожку, как только было можно, не передвигая мебели. Осмотрел доски под низом: потемневшие, суровые, пропитанные тысячами слоев воска или какой-то специальной пасты. И даже не сразу заметил это.

Тропку мелких, круглых пятен, не больших, чем монета в один грош или даже меньше. Чуточку темнее древесины старого паркета, но как только заметишь первое – довольно четких. Их было, самое большее, десятка полтора, мелких и разбросанных довольно редко. Каждое идеально круглое. С веночком следов от микроскопических капелек вокруг. Кровь – штука густая. Если и капает, то крупными каплями. А эта здесь капала с достаточной высоты, то есть, тот, кто истекал кровью, стоял или шел от стола к двери.

И это не было следом какой-то резни. Кровотечение не было более серьезным, чем, скажем, из носа. Но в таком случае крови было бы, наверное, чуть побольше, но это была бы одна-единственная дорожка. Один ряд пятен. Здесь же пятна растягивались в полосу шириной в, как минимум, полметра, словно бы некто истекал кровью из нескольких мелких, но глубоких ран одновременно.

Некоторые следы пытались стереть, но это лишь ухудшило дело и размазало их в полукруглые полосы. После того тот, кто эти следы стирал, плюнул на это и бросил на пол дорожку.

- Книжки надо читать, темная твоя душа, - буркнул я. – Хотя бы “Одиссею”. Кровь смывают уксусом.

Я заглянул под одеяло на лежанке, но постельного белья не обнаружил. Матрас тоже был новым и назывался Yggdlar но это вовсе не означало нечто странное, раз кто-то должен бы здесь вскоре поселиться. Впрочем, именно матрас в монастыре – это, предположительно, наиболее хлопотный след после человека.