Ц 6 (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 12

— А там нечего терять, — тонко улыбнулся Якушев. — Официально Джибути — Французская территория Афаров и Исса. Французы разместили там главную базу Иностранного Легиона и держат свой флот. И какой нам прок бодаться с ними за клочок пустыни?

Неожиданно грянул сигнал боевой тревоги, и матросы, опрокидывая стулья, ринулись к выходу. Самым первым с места сорвался Иван Гирин. Ссыпавшись по трапу на свой пост, он с разбегу оседлал принайтованное сиденье и забегал глазами по мерцающим экранам локаторов. Хотел было отчеканить по-уставному, но капитан-лейтенант Фролов раздраженно отмахнулся — не до того. Склонившись к сетчатому микрофону, он торопливо, глотая буквы, доложил командиру корабля:

— Три высотные цели! Предполагаю атаку! — и резко обернулся к Ивану: — Параметры целей?

— Высота два семьсот, скорость девятьсот, пеленг сто десять на корабль, не меняется! — бойко отбарабанил Гирин.

— Товарищ капитан-лейтенант! — зачастил старшина Пахомов. — Наблюдаю три «Этандара»!

— Товарищ командир! — по эстафете завопил каплей, от возбуждения чуть не подпрыгивая. — Это с авианосца «Клемансо»!

Пара «Этандаров» с ревом пронеслась над БПК, а третий, круто виража, зашел на цель. Две пушчонки заколотились, и фонтанчики от разрывов пересекли курс «Сторожевого». Один из тридцатимиллиметровых снарядиков снес красный гюйс со звездой.

— Сбить! — яростно хрипнул динамик.

— Цель номер три — уничтожить!

— Есть!

— Сопровождаю, — выдохнул Гирин, — цель номер три, дистанция десять!

— Самолет противника в зоне поражения «Оса-М»!

— Пуск!

Невидимая с поста установка ЗРК хищно развернулась, выпуская «Осу-М». Небольшая, ладная ракетка взвилась в небо, распушив дымный хвост, и унеслась вдогонку за наглым французиком.

— Давай, давай… — цедил Фролов, нервно притоптывая.

— Дистанция потеряна! Угол места — ноль!

«Этандар» уходил, забирая вверх, но «Оса» догнала истребитель-бомбардировщик — и ужалила в хвост. В ясном, словно выцветшем небе лопнул, вспухая, черно-оранжевый клуб огня — бесхвостый самолет по дуге закувыркался в море. В сторонке распустился, качаясь, белый парашют, словно сигналя: «Сдаюсь, сдаюсь!»

— Цель поражена! — завопил Иван.

— Ура-а! — грянул капитан-лейтенант.

Гирин, шумно дыша, отвалился на твердую спинку. Будут знать империалисты, как к советским приставать!

…БПК прошел на траверсе Джибути, расходясь с песочного цвета громадой «Клемансо». Французы не егозили — в кильватере «Сторожевого» следовал БПК «Василий Чапаев», теплоход «Андижан», танкер «Полярник» и новейший ТАВКР «Киев» с дюжиной «Як-38» на палубе.

Это была вторая боевая служба корабля — летом тяжелый авианесущий крейсер совершил переход из Севастополя к месту постоянного базирования — в Мурманск-35. На Севере испытали сверхзвуковые «Базальты», всё отладили, как надо, и «Киев» вернулся на юг — летуны осваивали просторы Индийского океана…

Придерживая рукой бескозырку, Иван свысока поглядывал на французскую лоханку — «Фрол» разболтал им, что кораблей, подобных «Киеву», должно быть аж семь боевых единиц.

Однотипный «Минск» скоро зачислят в состав флота, а вот «Новороссийск», «Баку», «Тбилиси», «Ригу» и «Ульяновск» спустят на воду совсем-совсем другими. Атомными! Одних «МиГ-27» или «Су-15» — по шестьдесят штук на борту! Куда там «Клемансо»… Корыто!

«АТАВКР! — подумал Гирин с удовольствием. — Звучит, как «атас!»

Среда, 24 ноября. День

Москва, проспект Вернадского

Лабораторный практикум по молекулярной физике. Задача: «Определение отношения теплоемкостей Сp/Сv для различных газов».

Я молча, с каким-то глупым ожесточением выполнил все измерения, занес результаты в тетрадь и показал преподу — тот глянул, кивнул и расписался в практикантской книжке.

И куда теперь? Пару по английскому я пропускаю. Завалиться в общагу и покумекать над аудиоредактором? Музыканты мне памятник воздвигнут рукотворный за минусовки, за фланжер или хорус, да просто за обработку треков. Не хочется…

— Надо, Миша, надо! — процедили губы, кривясь. — Вперед, и с песней…

Мой верный зеленый конь ждал меня на стоянке. "Поехали…"

Вскоре я миновал тетю Дусю и вознесся на десятый. В Центре НТТМ держалась гулкая тишина. Никого. Все прилежно грызут гранит, даже умница Скоков.

Равнодушно заведя «Коминтерн», я уставился на экран. Тяжко… Какая-то чернота на душе. И легче не становится, тяготит всё сильнее, да еще и срамный страх преследует: что скажет Рита?

И что я отвечу Рите?

«Ритка-маргаритка» незаметно стала для меня «Мариком». Это ласковое умаление прижилось, возведясь в степень интимного прозвища. Никто так не называл мою девушку, лишь я один. Марик…

На экране протаяла четырехлучевая звезда, но я отвернулся, крутнувшись в неудобном кресле. Ритки не было полторы недели — она уезжала на Украину по каким-то семейным делам. То ли сошлись ее родители, то ли, наоборот, развелись, уже официально, я не интересовался. Вдруг Марику неприятна эта тема…

А вчера Рита вернулась. Позвонила, радостная такая — соскучилась, говорит… И что ей сказать сегодня?

— Правду, — буркнул я, нехотя запуская программу «Музред».

Самое поганое заключалось в том, что мне было хорошо с Инной. Как она вскрикивала, как извивалась подо мною, раскрываясь до донышка… Меня передернуло, как от надкушенного лимона.

«Ой, вот только не надо юлить, бормоча всякую ерунду про соблазн, про искушение, про сексуальную магию! Ведь ты мог отказать Хорошистке, но не стал! — корила меня совесть. — Почему?»

А потому! Уйди я тогда — всю свою жизнь жалел бы о несбывшемся…

Я мрачно засопел — и вздрогнул от телефонного звонка. Неужто Рита?..

— Алё? — звонила Инна. — Алё? Это ты, Миша?

— Я, — глухо упал ответ.

— Там никого нет? А то я пищать буду!

— Нет, я один.

— Мишечка, я беременна! — заголосила трубка, еле вмещая бурлящий восторг.

— От меня? — похолодел я, чувствуя, как всё вокруг беззвучно рушится, распадаясь в тяжелую свинцовую пыль.

— Да! Да! Да! Мишечка, родненький! Ну, прости, прости меня! Или, хочешь, не прощай! Да, вот такая я… Ну, что уж теперь… Ну, не вышло у меня всё, как у людей, так что же мне — не жить теперь? Ой, прости, несу, что попало… Вчера мне сказали, что я на второй неделе, и… Утром сдавала всякие анализы — очень боялась, что врачи ошиблись, но все точно. Ох, даже не думала, что может столько радости сразу! Ты только не переживай, ладно? Олег приедет завтра… Он милый, и все у меня теперь будет хорошо! Никто. Никогда. Ничего. Не узнает! Да, да, да! Я поступила плохо, я роковая фемина и всё такое… Но я счастлива! Прощай, родненький! Спасибо тебе огромное-преогромное, за всё, за всё! Без тебя я… Ах, прощай!

Я медленно отнял от уха телефонную трубку и аккуратно положил, прерывая короткие гудки. Долго сидел, тупо глядя перед собой. Потом встал и пошел. Куда? Куда-то…

Шел и думал. Вернее, как бы намечал мысли, а они сами плелись, одна за другой. Не то чтобы я уж очень озаботился судьбой дитяти. Нет, излишним чадолюбием не страдаю. Рита — вот кто беспокоил меня по-настоящему, и тоскливое утробное поджимание как бы готовило меня к неизбежному исходу.

В лифтовом холле я притормозил, чувствуя, как вязну в загустевшем пространстве и остановившемся времени. Из кабины шагнула Рита, засунув руки в карманы шубки. Не грустная, и не веселая — обычная. Такая, какой ее видят люди на улице или профессора в аудитории.

— Привет, — сказала она.

— Привет… — я закопался в мысли, анализируя Ритин голос, но так и не выделил в нем эмоций. И стало тошно.

Рассеянно глядя по сторонам, девушка неожиданно посмотрела мне в глаза.

— Ты переспал с Инной? — вопрос не нес в себе и малой доли осуждения. В нем даже любопытства не чувствовалось. Так спрашивают о здоровье, лишь бы поддержать скучный разговор, из вынужденной любезности.

— Да.

Почудилось мне или просто воображение разыгралось, но мой безжизненный ответ прозвучал с ломким, сухим треском рвущейся бумаги — так расчленяют фотографию парочки, улыбающейся в объектив.