Попаданец Павлик Морозов (СИ) - Круковер Владимир Исаевич - Страница 30

Встал Шереметьев, слова не попросил по правилам собрания. Просто встал, куртку снял нервно — на пол бросил. Свитер стянул — на пол бросил. Шаровары приспустил.

— А вот это ты, гнида сытая видел! — сказал. И пальцем на животе рану показал и на груди — рядом с сердцем. — Тебя, падла, примазавшаяся к нам, к бедноте, кулаки ножами убивали, как меня! Ты пионерскую организацию на селе создавал, с бандитами боролся, как я! Может тебя Надежда Крупская в Москву вызывала и в комсомол рекомендовала! Может ты, как я от бандитов по дороге помогал отбиваться чекистам, за что именной маузер получил!..

Нет, сам Шереметьев, особого адреналина не испытывал — частью играл. Но натурально играл, с надрывом, как привыкли в этом времени и сами артисты, со слезой и на максимуме, «чувственно».

В результате гамназистика из комсомола вычистили, как человека с буржуазной идеологией — чуждого элемента. Так же комсомольцы написали докладную руководству МУРа, о том, что доверия милиционеру комсомол не выражает.

Ушел заплаканный гимназист, а Павла после собрания пригласили к начальнику. Вуль лично закрыл за Павликом дверь и сказал негромко.

— Затею с пращами кончай. Булыжник, конечно, наше оружие[66], но небось не семнадцатый год, меру надо знать. Мы не бандиты. А гимназиста мы почистим, почистим.

Угрызения совести за поломанную судьбу молодого парня Шереметьев не испытал. Жизнь — борьба, по словам Маркса. Но вооружить своих бойцов было надо, поэтому уже на следующий день он пришел к начальнику снова с образцом и прародителем полицейской дубинки, которую впоследствии назовут нелетальным средством наведения порядка (несмертельное оружие — специальное средство, которое используется сотрудниками правоохранительных органов, охранных и силовых структур, уголовно-исполнительной системы)[67].

Для этого он пропустил утренние уроки на подготовительных курсах МГУ и отправился на завод «Красный Треугольник» (Кто не знает галоши этого завода, особенно после перехода производства резины в 1932 году на отечественный синтетический каучук), где ему после жаркого диспута с начальником цеха и демонстрацией мандата на оружие (с угрозой разобраться с контрой в чека) помогли залить небольшую палкус поперечиной ближе к рукоятке жидкой резиной, из которой отливали на заводе разные изделия.

Вот эту дубинку и продемонстрировал комсомолец ошарашенному начальнику. И естественно, начальник спросил: а поперечина зачем. И получил в ответ красивую демонстрацию этой дубинки при защите от ножа, при удушении и при боевой стойке.

— Это ты сам придумал? — Спросил Леонид Давыдович.

— Мы в деревне часто на палках сражались, понарошку… — Ответил Шереметьев в образе Павлика.

— Предложу на совещании, — сказал Вуль, — для использования в отделениях милиции. Нашим оперативникам пока и пистолета достаточно. А вы с комсомольцами можете взять на вооружение, только чур — по головам не бить, хватит нам трупов.

— Заявочку напишите для фабрики на двадцать дубинок, — сказал юноша. — Отнесу в бухгалтерию, посчитают, гроши выделят.

— Добро, — ответил Вуль.

Много лет назад — в 1933 году — города нашей родины накрыла волна массовых принудительных депортаций под невинным названием «паспортизация населения». Депортации начались с Москвы и Ленинграда, быстро распространились на самые важные промышленные города, а потом и на все оставшиеся.

Год 1932, который закончился введением паспортов, был страшным. С катастрофическими результатами для населения закончилась первая пятилетка. Резко упал жизненный уровень. По всей стране голод, не только на Украине, где голодной смертью умирают миллионы. Хлеб по доступной цене можно получить только по карточкам, а карточки имеют только работающие. Сельское хозяйство разрушено коллективизацией. Одних крестьян — раскулаченных — принудительно этапируют на стройки пятилетки. Другие бегут в города сами, спасаясь от голода. При этом правительство продает хлеб за границу, чтобы финансировать строительство и закупку оборудования для военных заводов.

А наш Павлик в 1933 году чувствовал себя прекрасно. Единственное, что его смущало — некоторое охлаждение к нему «доброй богини» — Крупской. Он банально не знал, что самоубийство жены Сталина[68] отразилось и на её подруге — Надежде Константиновне. Сталин, как все параноики, очень нервно относился к общественному мнению, и после смерти Аллилуевой (в которой был косвенно виновен) особенно ненавидел её подруг, которым покойная могла рассказать нечто плохое о его личной жизни.

(Напомню, Наденька Аллилуева — дочь видного революционера, на квартире которого часто проводились конспиративные собрания и некоторое время скрывался Ленин. Сталину было уже 40 лет, его жене — 16).

Хотя, что эта забитая женщина могла рассказать. Что Иосиф в сексе не думает об удовольствии женщины, так она не знала других мужчин, да и об обоюдности раскованной половой близости не ведала. Что каждая связь (последнее время очень редкая) больше напоминает изнасилование. Что она потом прикладывает свинцовую примочку и синякам на груди и ягодицах. Или то, что Сталин, сняв носки, любит копаться пальцами между пальцев в ступнях, а потом нюхать эти пальцы…

Жена Николая Бухарина, ссылаясь на слова мужа, в книге «Незабываемое», писала так: «Полупьяный Сталин бросал в лицо своей жене окурки и апельсиновые корки. Она, не выдержав такой грубости, поднялась и ушла до окончания банкета».

Сталин имел телесные дефекты: сросшиеся второй и третий пальцы на левой ноге (как у дьявола), лицо в рытвинах оспы. В 1885 году Иосифа сбил фаэтон, мальчик получил сильную травму руки и ноги; после этого на протяжении всей жизни его левая рука не разгибалась до конца в локте и поэтому казалась короче правой. Сын сапожника-алкоголика и крепостной вообще не должен был выжить, как его старшие братья, умершие в младенчестве. Мать его тоже не блистала чувствами — покалеченная тяжёлым трудом пуританка часто колотила своего единственного оставшегося в живых ребёнка[69].

Сталин изначально, с детства получил анормальную психику, он был озлоблен на весь мир. Именно противопоставив себя этому миру среди нелегальных (тайных) обществ революционеров, он мог полностью выразить эту свою ненависть к людям, параллельно маскируя страх перед этими людьми.

Крупская тяжело переживала смерть молодой Аллилуевой и газете «Правда» поместила личное письмо: «Дорогой Иосиф Виссарионович, эти дни всё думается о Вас и хочется пожать Вам руку. Тяжело терять близкого человека. Мне вспоминается пара разговоров с Вами в кабинете Ильича во время его болезни. Они мне тогда придали мужества. Еще раз жму руку».