Попаданец Павлик Морозов (СИ) - Круковер Владимир Исаевич - Страница 18

Утро началось с хлопот. Пришла Вера и повела Таньку с Павликом в лавку. Ну как в лавку — «в магАзин, да такой, что в него вся Тавда поместилась бы, да еще место осталось». Наряжаться.

Алексей было заныл, «што тоже хотчет», да Танька его окоротила:

— Чаво жужжишь-то, — сказала, — сидай да жди. Я сама тябе обновку выберу. Небось все ваши одежки руками этими сто раз перешивала, стирала да мерила. Ужо не ошибусь с размером-то!

Она еще хотела, как делала дома, привязать младшего четырехлетнего Романа (да, вот так совпало!), чтоб не убрел, когда Алексей отвлечется или заиграется. Обычно за братом присматривал покойный Федор. Но Вера позвонила и наказала, прибежавшей горничной следить за детьми.

Для Павлика-Романа новостью стало не огромное здание ГУМа, а то, что (как пояснила помощница Крупской) Еще год назад властями было принято решение, о закрытии торговых помещений в Главном универсальном магазине страны на первом этаже. Пространство было поделено между различными ведомствами, министерствами, канцеляриями и прочими чиновничьими институтами[22]. Однако, на территории ГУМа всё-таки оставались места и для Демонстрационного зала, и для небольших магазинов. Вот в один такой магазин и привела их Дридзо.

Шереметьев вспомнил, что во время войны вся первая линия функционировала как режимный объект. Тут располагался личный кабинет Лаврентия Берии и весь его аппарат. Тем временем «мама» начала бесцеремонно мерить к нему нелепую одежду, которая кроме неказистости была еще и на пару размеров больше.

— Пацаны растут быстро, — приговаривала Татьяна, — моргнуть не успеш — из одежонки выперли, подшивать надо.

Павлик вырвался из её рук и написал в блокноте: «Дайте мне самому выбрать?»

Вера прочла и сказала:

— Татьяна Семеновна, мальчик уже большой. И не надо на вырост ничего брать, берите детям нормальную одежду, чтоб они нищими не выглядели.

А Павлик тем временем выбрал себе черные вельветовые брюки, черный же свитер под горло и легкую куртку цвета беж. Обувь и верхнюю одежду пошли покупать в другой магазин, где ему достались теплые коричневые ботинки балморалы — вечная классика у которой верхняя часть из замши, а нижняя — из гладкой кожи.

Эти ботинки так же подверглись матушкиной критике:

— Чаво опять выбрал-то, вот же из кирзы прочные коцы под портянки для тепла.

На что Вера возразила:

— Зачем ему рабочие ботинки в Москве. Он в Кремль идет, а не в деревню пахать. И вообще, мальчик имеет вкус — вон как хорошо одежду подобрал.

А я как раз выбрал прямое полупальто с застежками из навесных петель[23], судя по цене — модное. Мать, взглянув на ярлычок, ахнула:

— Я теля за 123 рубля отдала! Ты чё удумал-то!

Вера, подмигнув мне, сказала:

— Не надо кричать. Смотрите, как ему идет. Юный джентльмен совсем. И не смотрите на цену, за все платит государство. Мы умеем ценить своих героев!

Она сказала это так, что было ясно, государство — они с Крупской, Впрочем, не такие уж и большие деньги для них.

Юный джентльмен Павлик прикусил губу. Он вспомнил из истории, что в первые годы после революции вещички верхушка большевиков получала по разнарядке. Откуда? Дело в том, что в ЧК перед расстрелами заложников, социально чуждых и прочих, раздевали догола. Голых ставили к стенке и расстреливали из Наганов. Вещички сортировали и распределяли, вплоть до нижнего белья.

Известно, что на 11-й партконференции в 1922 году было принято решение, по которому партработники за счет казны обеспечивались жильем, квалифицированным медицинским обслуживанием и помощью государства в воспитании детей. Но при этом партмаксимум (единый для всех) фиксировался в районе 225 рублей. А у народа были талоны на самое необходимое.

Можно вспомнить, что середине тридцатых про партмаксимум уже никто не вспоминал, зато расцвели бурным цветом привилегии партийных работников, и прежде всего верхушки ВКП (б). Первые лица государства использовали государственные квартиры и дачи, разъезжали на государственных авто, шили одежду в спецателье, получали остродефицитные товары, пользовались всеми благами цивилизации и ни за что не платили. Вообще. Все это продолжалось, вплоть до конца войны, когда крайне аскетичный в быту И.В. Сталин не решил взяться за вопрос борьбы с привилегиями всерьез.

Но все это пока не имеет отношения к повествованию о житие Романа Шереметьева в теле пионера-героя. По крайней мере ему удалось одеться модно и тепло. А то, что «маму» шокировала цена пальто в 117 рублей, так это пока. Из того, что ему попадало в уши во время перестроечного либерального разгула, Татьяна Семеновна Байдакова не слишком-то стеснялась просить у новой власти привилегии. Сжатая информация о мире с убитым Павликом Морозовым, гласила:

В 1979 году крымскому журналисту Михаилу Лезинскому удалось взять у нее интервью. Примечательны его воспоминания об этом разговоре:

Все эти воспоминания довели память Шереметьева до анекдота и он расхохотался.

Иван Грозный убил сына.

Петр Первый убил сына.

Тарас Бульба убил сына.

И только при советской власти Павлик Морозов смог отомстить за всех!

Раздражение, вызванное необходимостью продолжать жить малограмотным немым мальцом под управлением вздорной бабы, вырвалось этим истеричным смехом.

В этот момент он, как никогда, чувствовал себя настоящим аристократом. И кровь всех благородных вскипела в нем.

Но конспирацию нарушил разве только этот истеричный смех.

А потом были сборы и визит в бывшую квартиру Ленина, где до самой смерти проживала Надежда Крупская.

После смерти Ленина она вернулась в кремлевскую квартиру, и работа стала для Надежды Константиновны единственным смыслом жизни. Она сделала очень много для развития женского движения, пионерии, литературы и журналистики. Она весьма критично отзывалась о педагогике Макаренко и считала вредными для детей сказки Чуковского. Но беда её была в том, что умную, талантливую и самодостаточную Крупскую в СССР воспринимали исключительно как «жену Ленина».

В каждом человеке, как в земном шаре, два полюса: южный и северный. Так и в две личности в человеке незаурядном. В чем-то косность, неприятие, в чем-то высокость, участие.

Надежда — прирожденная аристократка, тонко чувствующая, мудрая женщина, которая титаническим трудом совершила немыслимое: 95 % тотальной неграмотности страны буквально за два десятка лет свела к 5 %. Она построила в деревнях и малых городах детские сады, школы; боролась с дремучей крестьянской косностью, суевериями, средневековыми пережитками.

Сталин боялся её, как боялся Ленина и любого интеллигентного человека, потому что в их присутствии он ощущал себя малограмотным сапожником — учеником сапожника, и ужасно боялся что его разоблачать, что мишура и жестокость, вознесшая его на трон, развеяться. Он хамил Крупской, а потом униженно извинялся. Он хамил Бухарину, а потом расстрелял его[24]. За неспешной речью и замедленными движениями он прятал собственное бескультурье и собственную никчемность. А прежде всего — параноидальный страх!