Главврач - Шляхов Андрей - Страница 9

Брачный контракт был занозой, крепко засевшей в душе Константина. «Надо бы нам подписать одну бумажку, чтобы мои шнурки не дергались», сказала Ника, незадолго до свадьбы. Константин тогда пребывал в таком состоянии, что готов был подписать ради Ники все, что угодно, вплоть до согласия на собственную казнь. Помрачение нашло, любовный морок. Контракт предусматривал, что все имущество, приобретенное супругами в браке, а также полученное в дар, является собственностью получателя или приобретателя. Проще говоря – любовь любовью, а табачок врозь. С одной стороны, раз родителям невесты так хочется, то почему бы не подписать? С другой – кем они его считают? Брачным аферистом? Неприятно как-то.

– Это было не требование, а просьба, – уточнил Константин, пытаясь обуздать накатившее раздражение. – Просто захотелось твоей шарлотки. Извини, если обидел, я не хотел.

Перед важным разговором не стоило обострять отношения, тем более что шарлотки уже расхотелось.

– Ты не хочешь, но, тем не менее, постоянно меня обижаешь! – Ника наконец-то соизволила оторваться от бумаг. – Ты меня не уважаешь! Ты меня используешь! Как повара! Как уборщицу! Как прачку! И как проститутку тоже! Я должна тебя обслуживать-обстирывать, раздвигать по первому требованию ноги, а если что-то не так, то ты сразу устраиваешь скандал! Вот как сейчас!

– Я сейчас устроил скандал? – переспросил Константин, обалдев от обрушившихся на него несправедливых обвинений. – По-моему…

– Вот! – взвилась Ника. – Ты всегда хочешь, чтобы все было по-твоему! А на нас с Мариночкой ты х… положил!

Крик разбудил недавно уложенную дочь. Ника взяла ее на руки и начала укачивать, сопровождая процесс комментариями.

– Папочка разбудил Мариночку… Ай, какой нехороший папочка… Он думает только о себе… Не плачь, милая, мамочка рядом… Мамочка не даст тебя в обиду…

«Какой белены она объелась? – обреченно подумал Константин, глядя на криво улыбающуюся жену. – Устроила скандал на ровном месте, навыдумывала черт знает чего, а теперь ребенка против меня настраивает… Разве я кого-то хочу обидеть?».

Надо было что-то возразить, но голос разума советовал соблюдать осторожность, поэтому Константин выбрал самое нейтральное из возможных возражений.

– Мариночка и Марианна – это разные имена, – сказал он, стараясь говорить, как можно мягче. – Марианну можно называть Машенькой или Анечкой…

– Да пошел ты! – грубо огрызнулась жена, прикрываясь дочерью, как щитом. – Достал своим занудством, честное слово! Я не Ивано́в, а Ива́нов! Командир козлов-баранов!

Константин действительно не любил, когда в его фамилии неправильно ставили ударение. Отец еще в детстве объяснил, что они – Ива́новы. Так правильно, если не веришь, то можешь у Антона Павловича Чехова спросить, у него пьеса есть про нашего однофамильца. Ну и что с того, что все вокруг произносят Ивано́в? Известно же, что на одного умного десять дураков приходится.

Раньше Ника воспринимала «пунктик» по поводу ударения нормально и никогда не позволяла себе шуток на эту тему. Тем более – таких грубых.

– Камандил казлов-баланов! – повторила дочь и показала Константину язык.

– Я не командир козлов-баранов, – с прежней мягкостью сказал Константин, глядя в окно, за которым открывался типично блоковский пейзаж – ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. – Я самец богомола. Я оплодотворил самку и теперь можно есть меня поедом, потому что больше я не нужен. Можно и вообще сожрать…

– Что ты несешь?! – злость в голосе Ники сменилась удивлением. – К чему ты клонишь?

– К тому, что мы разводимся! – объявил Константин. – Так для всех будет лучше…

На следующий день к его возвращению Ника испекла шарлотку. Вроде как к приходу родителей, которые явились следом за Константином. Тесть был сильно навеселе, а теща – крепко на взводе. Константин хотел было уйти, но не хотелось портить дочери настроение. Марианночка (а не Мариночка!) непременно огорчилась бы – как же так? Пришли гости, а папа уходит. Дочь любила гостей и застольные посиделки.

Тесть сразу же начал вещать о том, что самое важное в семейной жизни – уметь прощать. Пока он разглагольствовал, теща сверлила Константина недружелюбным взглядом, а когда тесть заткнулся, сказала свое слово – разбить свое счастье легко, а вот склеить обратно невозможно.

– Совершенно верно, Анна Никитична, – подхватил Константин. – Наш горшок уже разбился поэтому развод будет лучшим выходом из сложившейся ситуации.

– Но ты понимаешь, что потеряешь не только Нику, но и Марианночку? – уточнила теща.

Константин молча пожал плечами – и что теперь? Терпеть всю жизнь эту вздорную бабу, сохраняя видимость полной семьи? Слуга покорный!

После ухода гостей он стал сооружать себе ночлег на кухне – придвинул к угловому диванчику стулья, положил сверху два одеяла, накрыл простыней, поставил на стол будильник…

– Это лишнее, – прокомментировала Ника, иронично наблюдавшая за его действиями. – Кровать у нас большая, мог бы спать там.

– У тебя, – поправил Константин, поскольку двуспальная кровать была свадебным подарком родителей Ники. – Извини, но я не привык спать в одной кровати с кем попало.

Эти слова поставили в их отношениях точку. На следующий день Константин договорился с Валерием Николаевичем о том, что он несколько дней поживет в своем кабинете, пока не снимет квартиру. Покидая дом, так и не ставший родным, забрал с собой только то, что когда-то принес, и то, что покупал себе сам.

– Зачем мне галстуки и запонки? – поинтересовалась Ника, вертя в руках подарки своих родителей.

– Передашь моему преемнику вместе с моими глубочайшими соболезнованиями, – ответил Константин.

Диспозиция изменилась – теперь уже Ника пыталась сгладить, а он обострял. Не из вредности, нет, а для того, чтобы дать понять, что возврата к прошлому быть не может.

В поликлинике Константин провел всего одну ночь, а затем переехал к Женечке, в район со былинным названием Карачарово.

– Кара за чары, – объяснила Женечка. – Здесь когда-то стоял монастырь, в который ссылали на перевоспитание распутных женщин. Таких, например, как я…

– Ну какая же ты распутная! – возразил Константин. – Нечего на себя наговаривать.

– Распутная, распутная! – настаивала Женечка. – Увела мужика из семьи, оторвала от дочери…

Вообще-то все было совсем не так. Сначала Константин ушел из дома и поселился в своем рабочем кабинете. На следующий день, по окончании приема, Женечка заперла дверь на ключ, увлекла Константина на кушетку, уложила на спину и изнасиловала (а как еще называть процесс, в котором вся инициатива, полностью и безраздельно, принадлежит одному из партнеров?). Придя в себя, Константин проявил встречную инициативу… В двенадцатом часу ночи Женечка сказала, что в кабинете очень романтично, но дома удобнее и они поехали к ней.

Женечка никого из семьи не уводила. Она просто согрела своей любовью ушедшего из семьи Константина, но ей нравилось чувствовать себя коварной разлучницей, распутницей и вообще пропащей женщиной, бросившейся в свою любовь, как в омут. Константину больше всего нравились в ней открытость и темперамент. Женечка щедро дарила ему свою любовь и всегда была готова устремиться навстречу – только мигни!

С Вероникой же дело обстояло совершенно иначе. Та преподносила свою любовь не как дар, а как награду, взвешенно, рачительно, без каких-либо излишеств, и откликалась далеко не на каждый порыв Константина. В Самарканде про таких говорили: «выделывается так, будто у нее это место из золота». Да, поначалу все было совсем не так, но то, что было, давным-давно прошло. Константин пытался найти в этой скупости свою прелесть – мол, желание разгорается сильнее, но сейчас он понял, что щедрость разжигает желание сильнее всего. С Женечкой он установил личный рекорд – семь сближений за ночь и после долго удивлялся открывшимся в нем способностям.

На суд Ника явилась в сопровождении матери, которая явилась только для того, чтобы высказать Константину накопившееся.