Лекарь-воин, или одна душа, два тела (СИ) - "Nicols Nicolson" - Страница 31

И вот я стою перед архимандритом Ионой, а рядом с настоятелем сидит мой наставник Герасим. Положа руку на сердце, скажу, за все эти годы Герасим с Клавдией Ермолаевной стали мне почти родными. Они проявляли обо мне заботу, учили местной жизни, передавали свой громадный опыт, за что им мой земной поклон, глорийный поклон, как-то не звучит.

— Как мнишь, отец Герасим, воспитанник Василий готов к жизни в миру? — поинтересовался Иона. — Сможет нести людям просвещение и исцеление?

— За многие годы у меня не было столь прилежного ученика, — ответил Герасим, улыбаясь в бороду. — Он уже три года самостоятельно лечит людей, еще никто не умер от его заботы.

— Да, сообщил мне митрополит Киевский Агафангел, быстро Василий его от хвори избавил, с какой иноземный лекарь справиться не мог.

Я про себя улыбнулся. Была у меня командировочка в стольный град Киев к митрополиту Агафангелу. Занедужал церковный иерарх. Уже на месте разобрался: Агафангела мучили запоры, а внятно придворному лекарю он рассказать стеснялся. Лицо духовное страдать такими проблемами не может априори. Я от щедрости души соорудил хороший слабительный отвар. Подозреваю Агафангел в душе меня поминал не совсем хорошими словами, кидаясь к поганому ведру каждые десять-пятнадцать минут в течение суток. Можно было и клизму организовать, но копаться в заднице митрополита, мне почему-то не хотелось. Почистил желудок митрополит отлично. Потом неделю я его поил отварами, чтобы наладить микрофлору желудочно-кишечного тракта. И еще неделю держал на строгой диете. Все пришло в норму, у Агафангела даже цвет лица поменялся, появился здоровый румянец, вместо печального выражения скорби. Разработал ему диету с учетом всех постов, отметив, что если он ее придерживаться, то возврата к прошлому нездоровью не будет. Станет нарушать, последствия предсказать трудно. Похоже, митрополит внял моим словам, до сегодняшнего дня помощи не просил.

— А почему ты больше учеников не набираешь?

— Все, что необходимо воспитанникам я даю, а учеником может быть только способный к врачеванию человек. Василий подходил по всем статьям. Больше я таких, как он способных к учению воспитанников пока не встретил.

— Так он, до того, как к тебе попасть, вообще безумным был!

— Оно и хорошо, его чистый разум не был ничем засорен, поэтому науку смог впитать. Считаю, о прошлом его состоянии вспоминать вообще нет смысла — что было, то прошло и быльем поросло. Василий умнее, талантливее, подготовленней к жизни в миру, чем большинство воспитанников, здоровых от рождения. Да еще обладает редким умением лечить от многих заболеваний, что доказывал неоднократно и безошибочно на практике.

— Я рад твоей оценке воспитанника Василия и тому, что в свое время принял в отношении него правильное решение. А воинская справа у него как, расскажи, будь так добр?

— Посмотри на него, он здоровенный медведь в человеческом обличии, подковы гнуть ему в радость, а биться с ним на саблях я не рискну, настругает он меня тонкими ломтиками. Он лук освоил с малолетства, и стрелы пускает точно в цель. А с мушкетом, так вообще сроднился, без промаха бьет, и перезаряжается быстро.

— Тогда выпустим его в конце травеня раньше его товарищей. Пусть пойдет к родным и односельчанам, поможет, чем сможет, если потребуется. А по осени пусть возвращается в монастырь, будет ему от меня особый урок на исполнение.

— Все ли понял, отрок? — повернулся ко мне архимандрит.

— Все, отче.

— Понять-то ты понял, но почитать старших так и научился. К руке не приложился, поклон не отбил, благословения не попросил.

— Я думал, что вместе с уроком, вы меня и благословите на благое дело.

— Думал он, — проворчал Иона. — Иди уже, мы с твоим наставником думать будем. Свою волю передам через отца Герасима, а урок получишь от меня лично.

Отвесив поклон уважения, покинул келью архимандрита.

За воротами монастыря меня провожал Герасим и Клавдия Ермолаевна, уронившая слезу. Они мне вручили отлично сработанные лучшим златокузнецом Чернигова хирургические инструменты и набор серебряных игл, множеству схем установок которых научил меня Герасим.

— Ну, что вы, в самом деле, — растрогано сказал я учителям, — вы потратили такие деньжищи.

— Бери-бери, и не смей отказываться, — заявила Клавдия Ермолаевна. — Когда еще доведется нам встретиться, а так близкому нам по развитию человеку окажем помощь и уважение. Мы не только тебя учили, мы и у тебя учились, и как мне кажется, находили взаимопонимание.

— Вы мне заменили мать и отца, — сказал я, заключив в объятия учителей.

— А ты нам стал, как сын, — улыбнулся Герасим, — и полюбили мы тебя не меньше нашего внука Олега.

— Уходишь ты в непростое время, — покачала головой Клавдия Ермолаевна, — чувствую, приближаются тяжелые времена для Южного королевства. — Несмотря ни на что, королевство выстоит, а враги умоются кровью. Береги себя Василий, и помни, есть две человеческие души, которые будут рады тебя встретить в радости и печали. Все, иди с Богом.

Клавдия Ермолаевна перекрестила и, обняв, поцеловала меня. Отстраняясь от доброй женщины, я как фокусник, незаметным движением, накинул на ее плечи большой, теплый и очень красивый, в мелких цветочках типа незабудок, платок.

— Это, уважаемая Клавдия Ермолаевна, самое малое, чем могу отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, чем поделились, в знак сыновьей любви и уважения. Пусть этот платок греет вас и напоминает обо мне, — сказал я дрогнувшим от волнения голосом, спровоцировав женские слезы — покатились они хрустальными каплями по щекам женщины, помогшей мне перенести самое тяжелое время привыкания к новой жизни, которая сейчас стояла, бережно обернув плечи моим неожиданным подарком.

Герасим обнял меня на прощание и молча похлопал по плечу.

Я достал из-за пазухи завернутый в тряпицу предмет и вручил его своему другу со словами:

— Дорогой мой друг Герасим, хотя мы оба взаимно в сыновья или внуки годимся — смотря с какой точки зрения смотреть и какие обстоятельства принимать в качестве точки отсчета, в моем мире такое дарить — плохая примета, якобы может разрезать наши добрые дружеские отношения. Но мой прежний мир безвозвратно затерялся во дебрях времени и в неподвластным моему пониманию космических далях, нет к нему возврата. На Земле остались и все земные приметы, и предрассудки. Поэтому, спокойно и с удовольствием вручаю тебе на память этот необычайной прочности, как наша дружба, и остроты охотничий нож. Дай Бог, чтобы довелось тебе его применять только в быту и на охоте для разделки добытого зверя. С таким ножом можно и на медведя, и ампутацию конечности пациенту провести, но, повторюсь — пусть он доставляет удовольствие и напоминает меня только в спокойной обстановке, без экстремальных ситуаций. Держи.

Разволновавшийся Герасим развернул тряпицу, и подбросив ее, на лету одним взмахом ножа, умело выхваченного из сыромятной тисненой кожи ножен, рассек ее пополам. Поворачивая и так, и сяк на солнце узорчатый, как будто из булатной или дамасской стали клинок, мой учитель, радуясь как ребенок игрушке, внимательно рассматривал мой подарок.

— Да-а-а-а, Василий, вот удивил так удивил меня, вот угодил так угодил, давно о таком мечтал… Эх, красота-красотища, прям-таки огненной остроты клинок. Сбалансирован нож идеально, рукоять из оленьего рога серебром украшена, точно по моей руке. Когда же ты успел, ведь все время на глазах…

— Да, не важно, главное по душе тебе — это главное.

Мы еще раз кратко обнялись все трое, трое путешественников во вселенной и во времени, и разошлись.

Я быстро и решительным шагом пошел по дороге в сторону моего села, не оборачиваясь, слишком трогательным получилось прощание, я сам чуть слезу не пустил, расчувствовавшись.

С Семеном и Игнатом прощание вышло куда проще. Сказал им, что ухожу, закончив обучение, они пожелали мне счастливой дороги, мы пожали друг другу руки и на этом все.

Ничего удивительного, ребята мне друзьями не стали, ведь большинство времени я проводил с Герасимом, или работал в Мироновке. Да и разный у нас интеллектуальный уровень, поговорить о чем-то, что не входило в программу обучения, было проблематично, не могли ребята дойти своим умом до понимания многих вещей. Обнаружив эту проблему, я старался затрагивать в беседах темы, понятные всем, не выпячивать свое превосходство. А тем для разговора было мало. Питание, учеба и боевая работа, да, упустил, еще девки моих сокелейников интересовали, хотя опыта общения с ними не было совершенно. Представляю, что было бы с парнями, если бы я рассказал, сколько раз мне доводилось видеть и трогать обнаженных девчонок и женщин. Правда, трогал я не ради праздного любопытства, а для лечения. Хорошо, скажем так, не только для лечения, но это уже другая тема. Своим многоопытным сексуальным опытом с монастырскими друзьями я вообще не делился — не стал я вводить парней в шоковое состояние, да и как бы я им пояснил несоответствие опыта с возрастом. А если бы я им рассказал историю своей жизни — боюсь даже предугадать ответную реакцию. Пусть будет так, как есть. Вряд ли нам суждено встретиться еще раз. Это я так предполагал…