Невозможное (СИ) - "Mb Vivian" - Страница 33

Бедро и бок вспыхнули жуткой болью, дыхание перехватило. Охотник вскинул пистолет и не целясь выстрелил несколько раз, пытаясь разорвать дистанцию и улучить момент для использования шприца с кровью. Но с этим противником привычный манёвр оказался бесполезен: с лёгкостью увернувшись от пуль, Ворон выстрелил в ответ. Чудовищный удар в плечо — и левая рука Ферна онемела и бессильно разжалась, пистолет упал на пол и отлетел в сторону.

Глаза застилал кровавый туман. Мелькнула мысль: «А проснусь ли я?..» Ферн из последних сил попытался отразить мечом удар изогнутого клинка Ворона. Не получилось…

…Сколько их было, этих «ложных смертей»? Пробуждения возле ламп, с колотящимся сердцем и затухающей пульсацией боли в том месте, куда пришёлся смертельный удар. Тающие в сознании отголоски дикого, животного ужаса: возможно, разум и привык к тому, что эти смерти — не настоящие, а вот тело и инстинкты так и не смогли поверить в то, что больше нет для Охотника смерти, пока его хранит Сон…

Счёт шёл на десятки, а возможно, и на сотни. Но привыкнуть к такому невозможно. И каждый раз, умирая, Охотник умирал по-настоящему. Навсегда. Не веря, что проснётся.

— И кто из нас опьянён кровью? — пробился сквозь гул в ушах свистящий, как клинок, голос. Такой же холодный и бесстрастный, как голубоватая оружейная сталь. — Вы — церковные убийцы, вы целиком состоите из крови, почему же вам её всё мало?

Милосердная тьма не спешила обнимать Охотника. От онемения в руке не осталось и следа, теперь плечо словно бы драли когти ликантропа. Бок и бедро горели, и эта боль не давала сознанию покинуть тело, несмотря на то, что от потери крови в ушах всё усиливался противный писк, а глаза застилал тошнотворный жёлтый туман.

Ферн не почувствовал, как упал на пол, не ощущал холода каменной мозаичной плиты под собой. Весь его мир сейчас состоял из боли и горечи.

«Неужели я не проснусь?..»

«Эмили… Я не найду тебя…»

Раз уж сон не желает забирать Охотника…

— Логариус… Мёртв, — выдыхает Ферн. Или ему только кажется, что выдыхает? Ни звука не слышно. — Ты можешь… Пройти… К ней.

— Что?! — А ведь казалось, что боль уже не может стать сильнее — что ж, оказывается, это только казалось. Ворон бесцеремонно и безжалостно встряхивает раненого, точнее, умирающего Охотника. — Что ты сказал?

— Я сам… — Уже не слова, не шёпот, не дыхание — кровавые пузыри вырываются изо рта. Только так может Ферн договорить то, что он должен договорить перед смертью. — Убил… И развеял… Иллю…

И это ещё не предел боли. Тело Охотника выгибается, бьётся в судорогах. Спустя наполненную невыносимыми страданиями вечность Ферн вновь осознаёт себя — и недоверчиво прислушивается к собственным ощущениям: боль ушла… И вот что странно: эти ощущения, эти судороги хорошо знакомы Охотнику — так действует Древняя Кровь, когда исцеляет смертельные раны. Значит, Ворон вколол ему кровь. Удивительно — хотел убить, а вместо этого вылечил. Зачем?

Итак, Ферн всё ещё жив. Лежит на холодном полу собора, смотрит на его теряющийся в багровом полумраке свод. И сбоку, на краю поля зрения тускло поблёскивает металлический шлем.

— Ты убил Логариуса? — спрашивает знакомый и незнакомый голос. Неживой, холодный — но сквозь этот холод рвётся пламя. В ледяных интонациях, как в железной клетке, яростно бьётся… Надежда?

— Да, — слабым, но твёрдым голосом подтверждает Ферн. — Я собственноручно умертвил этого мерзавца и засвидетельствовал своё почтение её величеству Аннализе, королеве Кейнхёрста. Я… Сочувствую вашим потерям, — добавил он, чуть вывернув шею, чтобы посмотреть на Ворона — заглянул бы в глаза, но они скрыты шлемом.

— Вот как, — тихо произносит Ворон. Шлем исчезает из поля зрения Охотника и через некоторое время появляется — уже выше. Кейнхёрстский рыцарь, встав на ноги, смотрит на Охотника с высоты своего немалого роста. — Что ж. Я, Альбер де Кейнхёрст, благодарю тебя, неизвестный мне Охотник, за то, что ты отомстил за наш род, хотя, полагаю, цель твоя состояла в другом. Ты можешь встать? — Он протягивает руку в латной перчатке. Ферн хватается за неё и поднимается на ноги. Мгновение они стоят так — рука в руке, маска Охотника к металлу кейнхёрстского шлема — затем отступают на шаг друг от друга и коротко кланяются.

— А почему ты напал на Эйлин? — спросил Ферн. — Она уж точно не принимала участия в нападении на Кейнхёрст. И явно не одобряла действий Логариуса.

— Знаю, — с лёгким вздохом отозвался Ворон. — Эйлин… Всегда была справедлива. Несмотря на то, что у неё есть… — Он замялся. — Скажем так, её взгляд немного заслоняют некоторые убеждения, и нередко они бывают ошибочными. На самом деле это не я напал на неё, а она на меня. — Последний рыцарь Кейнхёрста обхватил себя руками и отвернулся. — Решила, что я безумен. Что опьянён кровью. А я просто… Делал то, что должен был. — Он хотел ещё что-то, добавить, но замолчал, глядя на алтарь с черепом Лоуренса.

— Ты… Так это ты истребил всех Палачей? — догадался Ферн. — Я слышал о том, что их не осталось, что все Охотники из того отряда погибли загадочным образом. Ты выслеживал их и убивал, так? И Эйлин решила, что ты безумен… Странно.

— Я же говорю — иногда её суждения бывают странными, — сказал Ворон… Альбер. — Она видит то, что укладывается в её картину мира. Понимаешь, она не из тех, кто видит смысл в мести.

— Понимаю. И теперь понимаю, почему ты её не убил.

— Я вообще не хотел с ней драться. Но защищаться всё же пришлось, иначе она убила бы меня, а это, как бы сказать, не входило в мои планы. — Альбер усмехнулся. — Я видел, что ты унёс её куда-то. С ней всё в порядке?

— Надеюсь. Я вколол ей два шприца крови. Когда я уходил, она засыпала.

— Это хорошо. — Голос рыцаря стал… Ещё чуть менее холодным. — Я… уважаю её. В своё время она очень мне помогла. Но это было давно.

— Хорошо, что всё так разрешилось… А на меня ты почему напал?

— Ну, я подумал, что Эйлин наговорила тебе всякого, и ты пошёл меня убивать, — Альбер с сухим смешком развёл руками. — Оно ведь так и было, верно?

— Да, именно так. А вот мне интересно… Если бы ты меня всё-таки убил, я проснулся бы у лампы?

— У какой лампы? — удивлённо переспросил рыцарь.

— Неважно, — Ферн махнул рукой. — Главное — что мы всё-таки разрешили это… Кхм, недоразумение, ты можешь отправиться к своей королеве, а я жив и могу продолжить свои поиски.

— А кого или что ты разыскиваешь? — заинтересовался Альбер.

— Жену, — угрюмо отозвался Ферн. Ему не очень-то хотелось пускаться в объяснения того, что с ним происходит — раз уж Альберу ничего не известно о лампах (кстати, в соборе ведь была лампа, куда она подевалась?..), то вряд ли он поймёт все эти сложные хитросплетения снов и яви, в которых запутались Охотник и его жена…

— Ох… Сочувствую тебе, — сказал Альбер. — В наше время, если кто-то потерялся… А как она выглядит? Возможно, я смогу помочь.

Ферн как смог подробно описал внешность Эмили. Мало ли что, а вдруг…

— Трость-хлыст, говоришь?.. — Рыцарь задумался, постукивая пальцами левой руки по предплечью правой. — Не часто в наше время можно встретить Охотниц с таким оружием. Может, я её и видел… Погоди, погоди… Возможно… Я не уверен, — он поднёс руку к шлему, будто бы намереваясь снять его, но всё же опустил. — Мне кажется, я видел кого-то похожего в Старом Ярнаме. Ты как, ладишь с Джурой?

— У нас… Вооружённое перемирие, — невесело усмехнулся Ферн. — Я не трогаю его драгоценных чудовищ… Пока они не трогают меня. А они… Трогают меня всякий раз, как я там оказываюсь. Я защищаюсь, Джура на меня орёт, расходимся крайне недовольные друг другом… Но живые. И на том спасибо.

— Прекрасно, — хмыкнул Альбер. — Я-то туда лишний раз не суюсь, не хочу нервировать старикана. Но иногда… Приходилось. И вот перед тем, как прийти сюда, я заглянул в Старый город. Надо было… Проверить кое-что. И видел там Охотника с тростью. Щуплого такого Охотника, невысокого и очень шустрого. Возможно, женщину. Сходи, расспроси Джуру, может, он что-то знает.