Невозможное (СИ) - "Mb Vivian" - Страница 27

Ферн резко остановился и сжал виски пальцами правой руки — в левой он по-прежнему держал меч. Что-то… Какое-то воспоминание обожгло, как брызги едкой крови-кислоты кровоглота. Там был кто-то… Что-то…

Снова эти шёпоты, врывающиеся в сознание, как шипящие волны прибоя. Они несут с собой знание. Знание безумца.

Так приходит озарение.

…Да, он видел их и раньше. Эти чудовищные головы, будто бы слепленные из бледных бескровных телец крохотных существ, покрытые мутными глазными яблоками и зубастыми кроваво-красными ртами. Эти длинные руки, стремящиеся обнять, прижать к себе… Подарить забвение в безумии. Окровавленные одежды, так странно и страшно напоминающие…

Да! Та девушка из сна. Она… Она напомнила ему Куклу, а потом — черты её исказились, и перед Ферном предстал этот монстр, воплощение самых жутких кошмаров.

А потом Охотник отправился за помощью к наставнику — рассказать о своих видениях и попросить совета, как избавиться от них.

Герман, конечно, помог. И та девушка больше не посещала его сны; и сами эти сновидения, которые так легко превращались в кошмары, с тех пор прекратились. И даже имя забылось… А ведь Ферн точно знал его раньше!

«Так мир снов играет с нами злые шутки, — сказал ему учитель. — Он заставляет нас страдать наяву от невыразимого и невыносимого чувства потери, хотя мы не можем вспомнить, что именно потеряли. Берегись зова снов, мой мальчик. Грань между миром яви и миром сновидений зыбка, проницаема — но лишь с одной стороны. Ты понимаешь меня? Пути назад у тебя уже не будет».

И снова Охотник оказался в том странном месте, сумрачном и сером, будто бы затерянном во времени. Луна там была огромной, серебристо-белой, такая никогда на памяти Ферна не украшала собою ярнамский небосвод… И нежные печальные голоса пели колыбельную невидимому младенцу, и плакала королева Ярнам, умоляя вернуть ей отнятое дитя…

А перед этим? Ферна будто затягивало в водоворот собственных воспоминаний, которые были, возможно, и не воспоминаниями вовсе, а кошмарами… Или воспоминаниями о кошмарах? Там был какой-то щуплый человек с головой, заключённой в странную решётчатую конструкцию. Он так быстро бегал — как только не ломалась его тощая шея под тяжестью этой металлической клетки?.. Ферн гонялся за ним по комнатам и коридорам, по металлическим, гудящим под ногами лестницам, по галереям и каменным ступеням, по тёмным залам, где в полу зияли провалы, ведущие в непроглядный мрак… А хозяин этого места, хозяин Кошмара, был словно бы рад гостю, хотя и сетовал на то, что Охотник не желает вступить с ним в научную дискуссию…

«Поболтаем до утра о… Новых идеях, высоких материях!»

Этот человек в студенческой мантии словно бы забавлялся, убегая от Охотника по бесконечным лабиринтам своего замка — истинного храма науки, как он себе его представлял. Ферн знал, что хозяин этого Кошмара, Миколаш, был когда-то учеником мастера Виллема и покинул Бюргенверт примерно тогда же и по той же причине, что и другой ученик ректора — Лоуренс: оба молодых учёных стремились начать работать самостоятельно, без оглядки на старого профессора, которого они считали закостеневшим в своих убеждениях, чрезмерно осторожным, а скорее — трусливым. Наставник мешал им обоим двигаться к цели. Но если Лоуренс искал чудодейственное лекарство от всех болезней, стремясь облагодетельствовать человечество, то Миколаша интересовало лишь чистое знание — и собственное возвышение. Постижение Космоса, незримого для несовершенных человеческих глаз. Раскрытие тайн и поиск ответов, которые не способен вместить слабый, глупый, молодой человеческий разум.

«Вставь глаза в наши мозги, чтобы мы очистились от нашего чудовищного слабоумия».

А может, вера Лоуренса в то, что Великие готовы приблизить к себе человечество, и в то, что Ибраитас в самом деле бескорыстно хотела помочь людям, делясь своей кровью, и есть «чудовищное слабоумие»?

И Миколаш был прав?..

Но… Если деяния Первого Викария можно было хоть как-то оправдать, то у Школы Менсиса никаких благих намерений не было изначально. И ценой охоты за истиной для Миколаша оказались сотни замученных, лишённых глаз, живьём вмурованных в стены людей в Яаар’гуле. Непомерно высокая цена, которую заплатили за него другие.

И Ферн, стиснув зубы, продолжал преследовать заливающегося безумным смехом учёного. И, конечно, догнал, и без колебаний прервал его посмертное существование — да, он знал, что тело Миколаша в мире яви давно мертво и превратилось в мумию, восседающую на кресле-троне в часовне на Площади Пришествия в проклятом Яаар’гуле. Осталось умертвить его спящее сознание…

Однако, вопреки ожиданиям, со смертью хозяина Кошмар не рассыпался. А это означало, что дела Охотника здесь ещё не завершены.

Ферн опустился на одно колено перед лампой и позволил цепким ручонкам посланников утянуть его в лиловый туман, обещающий отдых и покой. День был тяжёлым, можно будет и поспать немного… И только фраза, которую выкрикнул умирающий Миколаш, неприятно цеплялась, липла к сознанию мутными обрывками кошмара:

«О, теперь я просыпаюсь, я забуду всё…»

«Я проснулся… И забыл?»

Охотник выпрямился, поморгал, будто бы стряхивая с ресниц последние клочки сна-тумана, и бросился по ступеням наверх, в мастерскую.

Германа там не оказалось. Ферн выбежал в боковую дверь, заглянул в «верхний» сад — старого учителя не было и там.

— Где Герман? — чуть резче, чем собирался, спросил он у Куклы, которая, преклонив колено, молилась у неприметного надгробия слева от двери и теперь неторопливо поднималась на ноги, поправляя платье.

— Не знаю… Был здесь. — Кукла растерянно оглянулась. — Я не знаю, правда. Куда бы ему подеваться?

— Вот и я не знаю, — выдохнул Ферн и снова направился в мастерскую. Постоял, сжав кулаки и озираясь. Куда мог исчезнуть старый человек, передвигающийся только в кресле на колёсах? Отсюда нет выхода, кроме как…

Охотник, вздрогнув, как от внезапного укола, бросился наружу через парадные двери, сбежал по выщербленной лестнице до самого низа, опустился на одно колено перед старинным надгробием и протянул руку посланникам.

Эмили, кусая губы, чтобы не расплакаться, проводила взглядом мужа, который, шатаясь как пьяный или раненый, прошёл сквозь часовню и скрылся в дверях, ведущих в Соборный Округ. Ферн напугал её так, как уже давно ничего не пугало — с тех самых пор, как она вернулась домой в тот злополучный день и увидела перед крыльцом гомонящую толпу, расступающуюся перед группой Охотников, выносящих из дома…

Тело её матери. И труп зверя. Она не сразу сообразила, что это за зверь и как он попал к ним в дом. А когда до её сознания наконец дошло, что именно она видит…

Подобный ужас сейчас охватил её при виде удаляющегося неверной походкой мужа. Древняя Кровь… Чума Зверя не щадит ни простых горожан, ни опытных Охотников, ни высокопоставленных церковников. А что если…

А что если это уже не Кори?..

Эмили порывисто обернулась и бросилась к Агате. Рухнула перед ним на колени, больно ударившись о каменный пол и не заметив боли.

— Ох, Агата… Что же мне делать? Кори… Я… — Она всхлипнула и уткнулась в костлявое плечо друга.

— Ты — что, девочка моя? — Агата осторожно обнял её и погладил по голове. — Боишься мужа? Ты это хотела сказать?

— Да, — Эмили тихо заплакала. — Я боюсь чудовищ… Я боюсь Ночи Охоты. Но Кори… Почему-то он пугает меня сильнее. Что случилось там, на кладбище Идона? Почему он вернулся оттуда в таком состоянии?

— Ты вспомнила отца Гаскойна, — тихо проговорил Агата.

— Да, верно… А что если… Ох, Агата, как я буду жить… — Эмили тихо зарыдала. — Как мы будем жить… — Она прижала руку к животу.

— Тебе надо искать новое укрытие, моя радость, — горько вздохнул смотритель часовни. — Здесь больше не безопасно.