Между двумя мирами (СИ) - "shellina" - Страница 37

— Вы любили его? — вдруг спросила Филиппа и, покраснев, отвела глаза.

— Да, — просто ответила Елизавета, прекрасно поняв, о ком идет речь. — Это было неправильно, грешно так сильно желать собственного племянника, что я… Я перекладывала свою вину на него. Я желала, чтобы он умер той зимой, когда все были уверены, что у него оспа и он умирает. Петр не заслужил этого. Его все всегда бросали, начиная с собственной матери, которая имела глупость умереть, бросив его совсем малюткой одного, никому не нужного, потому что у моего отца в то время родился свой сын, — Елизавета протянула руку к кошелю, висящем на ее поясе и вытащила оттуда странного вида распятье, усыпанное драгоценными камнями. — Но, я сегодня выпила слишком много вина за ужином, поэтому много болтаю. Вот, держите, Филиппа. Это православный крест. Мне он уже не нужен, но пригодится вам. На… богомолье ведь всегда требуется поддержка Господа нашего, не так ли? Да и чем вас крестить искать не придется. — И герцогиня Орлеанская вышла, шурша пышными юбками, а Филиппа еще долго смотрела на себя в зеркало, прежде чем прошептать.

— Она меня сейчас благословила, или прокляла? — и она сжала в руке тяжелый крест, чувствуя, а скорее воображая себе, что от него идет успокоительное тепло.

В целом дорога проходила спокойно. То ли граф Румянцев выбирал наиболее безопасный маршрут, то ли еще по каким причинам, но единственная задержка ждала их в Лотарингии, где Станислав Лещинский никак не выпускал ее из своего замка, словно догадываясь, зачем и куда они направляются. Через неделю пребывания у Лещинского «в гостях» Румянцев разработал целый план побега. Они уезжали ночью, как воры, в сопровождение всего лишь восьми гвардейцев, но не поступи граф так, Филиппа бы точно все еще торчала в замке Станислава и не пересекла бы границу Польши.

Чем ближе они подъезжали к цели своего спонтанного путешествия, тем сильнее билось сердце Филиппы, и когда колеса кареты загромыхали по мосту, ведущему к древнему Брестскому замку, она почувствовала такую панику, что едва не выпрыгнула из кареты и не побежала домой пешком. Но, собрав в кулак остатки гордости, Филиппа вздернула подбородок. Она — французская принцесса, и примет любое его решение с высоко поднятой головой.

Через два дня у меня день рождения. Шестнадцать лет, ни туда, ни сюда, но хоть какая-то определенность. Самое смешное, что, если брать за основу, иногда отдающие крайней степенью дебилизма, указы Петра, который первый, дееспособным, то бишь, совершеннолетним, я уже считался с того момента, как мне пятнадцать исполнилось. Но вот править самостоятельно, без Верховного Тайного Совета, на отсутствие которого все дружно закрыли глаза, по умолчанию приравняв к нему Ушакова с Радищевым, мог только после шестнадцати. И что изменилось за этот год? Как это вообще соотносится друг с другом? Я даже вникать не буду в эти нюансы, потому что, согласно этим же указам, жениться я смогу только в восемнадцать. Ну, ага. У меня прямо очередь из принцесс стоит, выбирать замучился. А если буду ждать до восемнадцати, то точно последнюю, которая согласилась моей женой стать, упущу. Потому что она-то точно ждать до восемнадцати не будет. Вон инфант Филипп спит и видит, как бы ее вернуть, да колечко, которое она ему подарила, на мизинце носит, целует перед сном. С испанцами у меня проблем в качестве разведки не было, и я точно знаю, что Филиппок почти додавил папашу и свою стерву-мать Изабеллу, которая и распространила все те гадости про Филиппу, чтобы возобновить помолвку. Хрен ему. Не надо было клювом щелкать, а теперь пускай слюни подберет.

Как всегда, когда мои мысли перескакивали на Филиппу, я ощущал легкое возбуждение. Да уж. Вот у меня точно проблем с престолонаследием не предвидится, во всяком случае не из-за игнорирования спальни императрицы — это точно.

— Государь, все собрались, — Митька вошел в мою берлогу, как я называл небольшой, примыкающий к основному кабинету, кабинетик, найденный в расположение коменданта крепости, доблестно сбежавшего, и даже не прихватившего початую бутылку эля, найденного мною под столом. Кабинет был жутко прокурен, и пока дух бывшего коменданта изгонялся из него, я привык работать в маленьком кабинетике, который использовался, скорее всего, для работы секретаря, или адъютанта.

Стряхнув все посторонние мысли, я вошел в большой кабинет, где уже на столе была разложена карта Варшавы и ее окрестностей, а вокруг стола столпились: Ласси, Фридрих, Салтыков, Бутурлин, Шереметьев. Коль скоро шведское направление ушло на зимовку, то было решено покончить с Польшей уже в этом году. Да, зимой никто не воюет, а мы будем. Тем более, что сейчас в преддверии календарной зимы, погода нас баловала сухостью и легким морозцем. Во всяком случае, небо не прохудилось, и не сыпало на головы армии снегом или дождем.

Я подошел к столу и встал так, чтобы свет из окна не падал на карту. Бесполезно. Солнце настырно лезло, выискивая для своих лучиков любую щель, и от этого засвечивало половину карты.

— Ни черта не видно, — ругнулся я, наклоняясь все ниже и ниже. — Задерните шторы, в конце концов, — наконец я распрямился, раздраженно посматривая на Митьку.

— Но, будет темно…

— А что, у нас свечи закончились? — дождавшись, когда свечи расположат вокруг стола так, чтобы тень не падала на карту, мы снова склонились над ней. Проследив за тем, как Ласси очерчивает круг, неподалеку от Варшавы, а Фридрих и салтыков согласно кивают, я в очередной раз распрямился.

— Почему король Август не сбежал в родную Саксонию? — Бутурлин внимательно изучал тот круг, который начертил Ласси.

— Из-за Пруссии, — ответил я рассеянно. — Леопольд, как только мой ответ получил, тут же рванул в казармы, ставить свои полки под ружье. И, пленить такого пленника как действующий король Польши… это получить почти все и сразу.

— Но есть же Лещинский, — Ласси прекрасно разбирался в ведение войн, а вот с политическими интригами у него было слабовато.

— Есть, и это меня, если честно, настораживает, — я задумчиво перевел взгляд на Митьку. Мы уже все обговорили, и он ждал только отмашки для того, чтобы рвануть в Москву за одной вещью, которая поможет мне покончить с проблемой Лещинского. Но пока я колебался. Может быть, виновато в моем колебании было малодушие, а, может быть, я ждал повода со стороны Франции, чтобы хоть как-то успокоить совесть. На самом деле, причин было много, и все они пока влияли на мое решение подождать с этой, довольно радикальной мерой.

Дальнейшее обсуждение, сводящееся к тому, чтобы удар был стремителен и по нескольким направлениям одновременно. Я пребывал в сомнениях.

— А нам людей хватит? — я задумчиво рассматривал карту, где весьма примерно было указанно количество живой силы польской объединённой армии, расположившейся вокруг столицы. Точно было известно только количество артиллерийских орудий, но тут все было более-менее, примерно столько же, сколько и у нас. Со всей Польши стащили, не иначе. Проблема Варшавы заключалась в том, что там не только король штаны протирал, но и заседал сейм, а также проводили большую часть времени — зимой так точно, магнаты вместе с семьями. И почему-то они все как бараны остались в столице. На что они вообще рассчитывали? Я снова перевел взгляд на карту, и указал на пятно на северо-востоке. — Вот, например, здесь, как я вижу, какое-то слепое пятно.

— Ну так ведь и у поляков не хватит сил перекрыть абсолютно все направления, — возразил мне на этот раз Фридрих. Я уже открыл рот, чтобы что-то добавить, но тут из коридора послышался какой-то шум и неразборчивые вопли, сбившие меня с мысли. Я поморщился и снова посмотрел на карту, пытаясь поймать ускользнувшую идею. Раздавшийся снова шум, заставил меня процедить сквозь зубы. — Митька, посмотри, кто там глотку дерет, словно ему яйца прищемили.

Митька кивнул и быстро вышел, прикрыв за собой дверь, вот только сейчас сосредоточиться на работе уже не удалось, и не только мне. Все с любопытством поглядывали на дверь, а Митька — шельма такая, словно провалился.