Жена по заказу - Драбкина Алла - Страница 9
- Предыдущая
- 9/54
- Следующая
– Нет. Очень мало. Те люди, которые дали мне в долг, сами сейчас сидят на мели, и я бы хотела отдать им не только то, что должна, но и подкинуть еще.
– Сколько вы должны?
– Пятьдесят долларов.
– Им вы можете дать сто пятьдесят. Ну, послать дочери…
– Хоть чуть-чуть приодеться. Это недорого, я одеваюсь в секонд-хэнде. Вот разве что обувь…
Яна недолго что-то соображает, потом смущенно говорит:
– Знаете, у меня в доме скопилась уйма вещей. Вы, наверное, заметили, что я не одеваюсь вызывающе. Но все-таки по моде. Вы, слава Богу, не старая жирняйка, и вам подойдет. Вы не бойтесь, все почти не ношеное. Положение обязывает.
Кажется, всю ночь мы разглядывали и мерили тряпки. Яна счастливо возбуждена, даря мне кожаные куртки, пальто, шифоновые платья и бесконечные туфли-сапоги. Ей нравится дарить, как мне когда-то нравилось одевать жену покойного Маугли. При Яниной деловитости она могла бы продать эти вещи, но ей нравилось дарить. Только вот вопрос: почему она раньше не подарила эти вещи кому-то другому?
– Мне некому было дарить, – отвечает она на мои мысли. – Из прошлого у меня почти никого не осталось, старым подругам я подарила все, что им подходило. А теперешнее окружение… Они одеты лучше меня, – усмехается. – По крайней мере, дороже.
Покончив с тряпичным ажиотажем, мы идем на кухню пить чай. И только тогда она задает вопрос, серьезно ее волнующий:
– Ну как вам Кирюша? Что вы с ним делали?
– В основном целовались.
Мы смеемся, но ее смех печален.
– Как вы представляете, что нужно сделать, чтобы он учился?
– Учить.
– Это понятно. Но как? Он панически боится учебы.
– Я буду учить. Начну с таблицы умножения.
– Может, нанять математика?
– Яна, не порите чушь. Наемный математик готовит способных детей к институту (и не всегда удачно), но он не сможет выучить с ребенком таблицу умножения. Беда Кирюши не имеет никакого отношения к математике.
– Я готова сделать все. Что вам понадобится?
– Нам понадобится время. Больше ничего.
И вот две недели из Кирюшиной комнаты доносилось:
– Если дважды шесть – двенадцать, то как нам быстро вычислить, сколько будет трижды шесть, не зубря таблицы?
– К двенадцати прибавить шесть. Будет... будет восемнадцать.
– А четырежды?
– Прибавить еще шесть…
– Нет, есть способ легче…
– Ага! Пятью шесть – тридцать, значит, четырежды шесть... тридцать отнять шесть... это будет... будет двадцать четыре!
Потом мы читаем «Муму», потом я читаю ему вслух половину рассказа «Пестрая лента» (о Шерлоке Холмсе этот мальчик до меня тоже не слышал); Кирюша требует продолжить чтение, но я отказываюсь. Приходится ему кое-как читать самому.
Когда я захожу в его комнату ночью – проверить, как он спит, я вижу, что книга лежит рядом и открыта уже не на «Пестрой ленте».
Потом я говорю Яне, чтоб заменила кассеты с дурацкими, абсолютно дебильными американскими "мультиками на нормальные приключенческие фильмы типа «Дети капитана Гранта». Но задаром он у меня таких фильмов не получает. После просмотра фильма он обязан написать его краткое содержание.
И он пишет, бедняга. По всей квартире валяются листки, испещренные каракулями: «Когда Дик приехал в Африку, он нифига ни понимал…»
Я горда собой до поросячьего визга, потому что знаю: дальнейшее обучение пойдет в сто раз легче хотя бы потому, что решать хитрые задачки и читать занимательные книги гораздо интереснее, чем учиться читать и зубрить таблицу умножения.
Его классная руководительница Ольга Тимофеевна буквально допрашивает меня, как мне удалось вытащить этого милого, но ни на что не годного мальчика.
– У меня же таких целый класс. В отличие от Кирюши, они все еще и хамят, и ябедничают родителям. А родители в нашем лицее сами знаете, кто…
Как и я, Кирюша тоже счастлив до поросячьего визга. Он горд собой, он меньше целуется и меньше просит прощения без всякого повода. Я становлюсь как бы соучастницей его подвигов, и потому он не оставляет меня в покое ни на минуту. То у него сломался карандаш, то кончилась бумага, то телевизор плохо кажет. Однажды, не заметив Яны, он попросил у меня пять тысяч на тетради.
– У тебя что, денег нет? – взвилась Яна.
– Прости, мамочка, – завел он старую песню.
– Никогда не думала, то мой сын вырастет попрошайкой…
– Но я думал…
– Ничего ты не думал… Если бы думал, не попрошайничал бы…
Потом я объясняю ей, что он явился ко мне не за деньгами. Для него пять тысяч – не деньги.
Просто он хотел лишний раз пообщаться и для этого нашел не тот повод. Конечно, я могла бы пойти ему навстречу и быть всегда при нем, но это будет не правильно. Пусть домогается моего внимания сам.
К окончанию первого месяца моего пребывания в этом доме я удивлялась, как Яна меня терпит.
Дело в том, что не только Кирюша искал моего общества. Виктор тоже (мы уже пили на брудершафт).
В том, что Виктор мудак, я по-прежнему нисколько не сомневалась. Графомания была не столько его слабостью, сколько бедой. Он любил литературу с неподобающей страстью, а потому мое общество было ему дороже общества молодой, красивой и умной жены. Я остерегаюсь даже талантливых людей, готовых все отдать за свое чертово искусство, но когда это делает бездарный человек, то вообще туши лампу. Он преследовал меня просьбами прочесть его опусы и высказать мнение. Он говорил со мной о писателях и литературе. Удивительно, но вкус у него был вполне нормальный. Лет двадцать тому назад я посоветовала бы ему стать критиком и научиться писать о литературе так, как он о ней говорит, не позволяя графоманских красот. Конечно, из этого тоже мало бы что получилось, но все-таки…
Используя меня в литературном плане, он, как человек порядочный, понимал, что надо интересоваться и моими делами. Мало того – отнюдь не платонически. Ведь то ли кто-то говорил ему об этом, то ли он сам соображал, что его абсолютно фантасмагорические опусы после моих правок становятся более правдоподобными.
Графоманы всегда не правдоподобны, даже в тех случаях, когда ни на сантиметр не поднимаются над бытом.
Для меня, например, Сталкер вполне возможный и реальный человек, а уж быт общества «Хищных вещей века» давно, на мой взгляд, воплотился в нашем теперешнем безумном и безнравственном мире. Но читать, как Аполлоныч описывает поход героя в булочную... бр-р!
Я вовремя сообразила, что с Виктором надо общаться, как с Кирюшей. Золотить ему пилюлю тяжкого труда литератора, потому что, как я видела, мутное, обманчивое и самодовольное вдохновение уже покидало его, он исписывался, ничего не написав. Я подкидывала ему варианты возможных последствий поведения героя, придумывала героям любимые словечки и манеру поведения, а уж что касается героинь…
В конце двадцатого века даже хорошие писатели настолько разлюбили женщин, что абсолютно не могут их описать. Помню, подошел ко мне один маститый писатель с просьбой о помощи.
– Слушай, мне надо как-то одеть свою бабу…
– Жену?
– Да нет. Героиню. Что сейчас носят?
– Это зависит от того, кто она такая. Сколько ей лет, где работает, где живет, в какой семье воспитана.
Маститый (и неплохой) писатель был поражен, а я перестала удивляться его бездарным романам то с буфетчицами, то и просто со шлюхами, на которых так явно написано: «буфетчица-пьянчужка», «шлюха недорогая» и т, д.
Виктор любил женщин, он их идеализировал до такой степени, что у них никогда не пачкались белые одежды и никогда не прорезалось дурных мыслей и слов. А ведь до женитьбы на Яне он много лет был вдовцом. Были же у него какие-то любовные истории, должен же он был со своим идеализмом нарываться на хищниц, стерв и психопаток.
Красивый, импозантный, он должен был нравиться женщинам, вряд ли они так уж позволяли ему прозябать в полном одиночестве. Если уж он их сам так усиленно избегал, то каковы причины? Импотент, «голубой» или что? А может, достаточно ему было увидеть на ногтях своего предмета облупившийся лак или дырку на чулке – и он бежал? Да, любовью к женщинам, настоящей любовью это не назовешь.
- Предыдущая
- 9/54
- Следующая
