Железная маска Шлиссельбурга (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 19

Мысли у Ивана Антоновича с самого раннего утра насквозь мрачные, оптимизм, появившийся ночью, пропал совершенно. Ах, как было хорошо, вспомнилось поучение отца д’Артаньяна, который произнес своему горячему и боевитому сыну в дорогу родительское напутствие — «вослед врагам всегда найдутся и друзья».

И они действительно у него появились — четверо солдат гарнизона этой ночью могли превратиться из тюремщиков в спасителей, вывести его наружу, на свободу, ведь там можно увидеть солнце и вздохнуть полной грудью. Не срослось — сам отказался, и, как выяснилось только сейчас, совершенно правильно. Все могло закончиться для него совершенно печально. В разные времена тюремщики и конвой делал одну и ту же весьма примечательную и характерную запись — «убит при попытке к бегству».

И никого из проверяющих чиновников или офицеров совершенно не волновало, что конвоируемый или охраняемый «преступник» совсем не имел мысли куда-то бежать. Всегда есть суровая необходимость, когда представители власти, что любят порой прикидываться ревностными «служителями закона и порядка», таким способом решают возникшие трудности. И все правильно, ибо есть одна мудрость — «есть человек, есть проблемы, нет человека — нет проблемы!»

С утра капитан Власьев и поручик Чекин выглядели мрачными и хмурыми, от последнего при этом разило перегаром за версту. И пусть лица были помятыми, а комендант явно не выспался — глаза красные как у кролика, но вот энергия била у них ключом, и все по голове несчастного узника. Причем не только в переносном смысле, но в самом прямом — от ударов кувалдами по железу в голове стоял шум, что вызывало сильную боль. А сам Иван Антонович с трудом сдерживался, чтобы не взорваться эмоциями, главной из которых был гнев, и словами, каковые без исключения являлись теми, что никогда не пишут в книгах, чтобы не испортить подрастающее поколение и не ввести в смущение милых женщин. Хотя и подростки, и дамы, в большинстве своем, великолепно знают эти термины, и могут виртуозно их применить в реальных жизненных ситуациях.

На казематной нише, что одновременно являлась окном, за несколько часов установили решетку из толстых железных прутьев, толщиной в обычный лом. И это не импровизация двух озабоченных охранников — «изделие» притащили, надрываясь, караульщики «бодрянки», матерясь шепотом при этом и от натуги выпуская «ветры» в собственные штаны. И ничего тут не поделаешь — от сильной нагрузки человеческий организм ведет себя по законам физиологии, а не разума, недаром в залах, где выступают штангисты, постоянно играет громкая музыка.

Преграда, перекрывавшая путь к свободе, была непреодолимой — такие прутья полотном по металлу замаешься пилить, а выломать просто нереально изнутри, и весьма проблематично снаружи. А трактора нет, чтобы решетку стальным тросом выдернуть.

«Замуровали, демоны. Может быть, они и болваны, но выводы сделали чрезвычайно быстро, и решения приняли исходя из собственных размышлений и полномочий. Если узник стал вести себя непонятно, а это всегда пугает его тюремщиков, то немедленно принимаются дополнительные меры, что полностью исключают побег. Или, по крайней мере, сводят «рывок» к минимально допустимой возможности.

Ясно одно — капрал и его солдаты не провокаторы, хотя полностью исключать такой вариант нельзя. Если они были «подсылами», то сегодня бы нишу заложили кирпичами на всю глубину, сославшись на то, что вентиляцией и вытяжкой великолепно послужит печная труба. Ссылки на нехватку солнечного света, и так жуткую, проигнорировали — свечей вполне достаточно, вместо одной можно зажечь пять. В них совершенно не ограничивают арестанта, надо отдать охране должное — вместо привычных сальных свечей, что коптят потолок и неприятно пахнут, Чекин с утра принес связку восковых, видимо достал из закромов. И гадать не нужно — на содержание Иоанна Антоновича отпускались немалые средства, просто его охранники, как видно, использовали их для личного обогащения.

Сегодня все пошло иначе — письмо сыграло свою роль, они испугались, причем серьезно. И со страхом ждут реакции императрицы — ибо не знают, какой она будет, тут идет гадание на кофейной гуще. Потому решили все сделать по милой русской традиции — «и вашим, и нашим». Довольствие мне увеличили, стали весьма предупредительными. Но наружный режим охраны усилили, поставив дополнительные средства, хотя бы в виде кованой решетки, прикрытой сверху темной тканью за неимением обычной рамы со стеклом, как прежде. Впрочем, вещает мне сердце — оную установят в ближайшие дни, если не часы!»

Иван Антонович прошелся по камере — делать было нечего, только ходить вдоль и поперек. Десять шагов от двери до ширмы, и семь шагов от «окна» до иконы, причем два угла были заняты печью и «отхожим местом». Хорошо, что в камере после уборки, стало намного лучше жить — «парашу» с утра сменили, в это время он стоял за ширмой, пока служитель не вынес кадушку, и не вернул ее обратно ополоснутой. Потом был «туалет» — мытье лица и чистка зубов мелом, полотенцем послужил кусок белого полотна. И такая предупредительность надзирателей, их желание выполнять все просьбы арестанта, изрядно настораживала. Да и не могло быть сейчас иначе — вначале насмешки и издевательства, нарочито хамское поведение и тут, как по мановению волшебной палочки все изменилось — желание угодить узнику, ни в чем ему не перечить.

«Могут ли на берегу Нила лежать «ласковые крокодилы», которым так хочется доверять и любить при этом?!

Вот то-то и оно! Они боятся меня до дрожи. Именно меня, а не того узника, что был еще вчера. А испуганы вы потому, что не понимаете произошедшего. И не знаете чего ожидать от царицы — или похвалит и наградит, либо, наоборот, «уберут» как опасных свидетелей. Близ трона — близ огня, не согреет, так опалишься!

Аксиома древняя, ее русские понимают на подсознательном уровне. Хоть и тянет их к владычеству постоянно — ощущение власти над людьми ведь намного сильнее любви, от него дурманит голову больше, чем от водки или наркотиков. Редкий человек устоит перед соблазном отведать этого варева, не понимая, что оно является адским. И потому, что известно, куда ведет дорога, вымощенная благими пожеланиями!»

— Позвольте накрывать на стол?

Дверь в каземат отворилась, и вошел Власьев, держа в руках две чашки. Иван Антонович кивнул, хотя его согласия не требовалось. Хотя нет, он мог в любую секунду отказаться от еды, и тогда надзиратели бы просто удалились, чтобы сожрать «царское угощение» в кордегардии. Но предоставлять им такого удовольствия их арестант не собирался — в желудке у него пронзительно урчало от голода после более чем суточного «поста».

— Уи, мон шер ами, — отозвался Никритин, — компрену ву?

Увидев совершенно растерявшиеся лица надзирателей, Иван Антонович, посмеиваясь в душе, пояснил ледяным тоном, с совершенно непроницаемым лицом:

— Я сказал вам, господин капитан, на французском языке. На нем в Европе говорит все дворянское сословие. Не знать этого языка признак дурных манер — только на нем говорят в хорошем обществе. То, что я произнес минуту назад на русском языке, на котором говорим мы с вами всегда, дословно звучит так — «Да, мой дорогой друг. Понимаете?»

Власьев с Чекиным переглянулись, в их глазах темной волной плескалась жуткая тоска. Никритин их хорошо понимал — жили, не тужили, охраняли не видевшего белый свет арестанта, над которым чувствовали свое полное превосходство, хотя прекрасно знали, что тот свергнутый с престола малолетний император. А тут его внезапное преображение, появившаяся ниоткуда образованность, да еще письмо написал на незнаемых языках самой «матушке-царице». Да тут страх от пяток до макушек продерет — ведь загадочное и непонятное всегда пугает невежественного человека, заставляет его проявлять осторожность и даже трусость.

«Боитесь вы меня, ребята. Сильно опасаетесь собственного арестанта, потому что не знаете своего будущего — то ли золотом осыплют, то ли голову с плеч снесут топором. Могу вас утешить — именно последний, самый печальный вариант с вами и произойдет, к этому я приложу все усилия — то будет достойной расплатой!