Железная маска Шлиссельбурга (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 17

— Так, это очень хорошо, — Иван Антонович быстро просчитал смену караульных. Выходит, по четыре часа службу несут, причем, постоянно в одно время. Все удачно сходится ровно на полночь. — Сейчас началось третье число июля, завтра будет четвертое. Вот в полночь на пятое мы и начнем — подпоручика в крепости видел?

— Из Смоленского полка? Ах, вон оно что, — капрал уважительно, с почтением посмотрел на Ивана Антоновича. — Вас освобождать будут, государь?! Так мы изнутри и поможем. Как раз наш час на карауле стоять. Я как надо людишек своих расставлю.

— Депешу ему надо срочно передать, в собственные руки. Звать его Василий Мирович, сын Якова. За стеной цитадели иногда бываешь, или совсем вас не выпускают?

— По инструкции запрещено, но офицеры глаза закрывают, когда ночью в портомойню бегаем поочередно. Там бабы две дебелые, нас обихаживают за гривну на часок. И обратно сразу…

«Привычное для любой армии дело, во все времена. Приказы, конечно, соблюдать надо, но «самоволки» неискоренимы», — Иван Антонович хмыкнул — даже во вроде бы самых надежных частях такое явление всегда наблюдалось — солдаты ведь не монахи, в женской ласке нуждаются, так и выпить порой им хочется.

— Капитан сегодня вызверился, запретил на седьмицу нам всем за стену лазить. Иначе в Тайную экспедицию ослушников направит с рапортом соответствующим, а там Сибирь обеспечена каторжнику.

«Шустрый у меня комендант на охране. Сразу же сообразил, чем дело может пахнуть, и решил гайки заблаговременно закрутить. Плохо, теперь с Мировичем не связаться», — известие было неприятным до крайности, но тут капрал продолжил шепотом:

— Я ведь ваше исподнее тщательно посмотрел, государь. Так завсегда делаю — приказано. И прочитал слова для Машки — только она его стирает и штопает, у других баб отобрала, рубль отдала. Сажу удалять с изнанки не стал — пусть порадуется словам вашим благодарственным. Дайте письмецо, я на дно корзины с бельем положу, под утро она ее забирает. Прочтет и передаст записку кому надобно.

— Понятно, теперь подожди, я все быстро спроворю, — Иван Антонович принялся действовать. Из-под тюфяка вытащил листок с острой частью гусиного пера — не зря вчера имитировал раздражение, портил чернилами и комкал бумагу, сломал или испортил несколько перьев — все побросал со стола. Чекин с каменного пола потом все убрал тщательно — но короткой паузы перед этим хватило, чтобы припрятать под тюфяком часть «испорченного». А заодно удалось часть чернил отлить глиняную плошку — испросил для туалета две штучки, зубы чистить, да для маслица лампадного на подлив. Если найдут, то пропало — но ими сейчас он и воспользовался.

— Вот возьми, — Иван Антонович протянул капралу свернутый листок. И попросил негромко:

— У тебя есть нож острый? Учти — у офицеров приказ есть недвусмысленный! Если кто освобождать придет — зарезать им велено меня бестрепетно, не мешкая ни минуты. И обещаны за это деньги немалые, десять тысяч рублей на каждого.

— Поганцы, — угрюмо произнес Морозов сквозь зубы. — Они тебя убьют, государь, ибо до денег охочи, а тут сумма огромная, голову им закружит. А нож есть, я его никому в крепости не показывал. Возьми — нарочно принес, давно у чухонского рыбака выменял.

На камень легли ножны с торчащей рукоятью из дерева. Иван Антонович вынул клинок — не сталь, к сожалению, железо дрянноватое. Зато острая кромка, отточена на совесть. Оружие, чем-то похожее на традиционный финский нож пуукко — пырнуть можно, порезать и даже шкуру содрать. Замечательная штука, и размеров небольших — на бедро ножны пристроить, никто не заподозрит. А выхватить клинок легко.

— Спасибо тебе, прапорщик, не забуду. И отблагодарю!

— Рад быть полезным вашему императорскому величеству, — глаза капрала чуточку заблестели — видимо ускоренное производство в первый офицерский чин было исполнением его давней мечты.

— Я вам отслужить вечно должен, государь. Вы за сестру помолитесь — это дороже любых наград для меня станет!

— Не только за мученицу помолюсь, но и за тех, чьи имена только Господь ведает, — Иван Антонович говорил предельно серьезно — как историк он знал, что люди в это время искренне считают, что царская молитва действует куда лучше, чем все другие, пусть даже священников самого высокого ранга — митрополитов или епископов. Новоиспеченый офицер здесь не исключение — в чудодейственности царских слов не сомневается ни на йоту. И это очень хорошо, не подведет.

Иван Антонович негромко произнес:

— Время идет, тебе пора уходить, Аникита, чтоб подозрений не вызвать — вдруг заметят! В ночь на пятое число, когда туман только начнет опускаться на землю, в полночь сам откроешь ворота, а дверь на Княжеской башне твой солдат, что мне верен. Сам повяжи на рукав белую повязку, и твои служивые пусть это сделают, чтоб смоленцы вас за надзирателей не приняли и штыки в ход не пустили.

— Все исполню, государь. Если что, выставляю на все часы, кроме полуночи завтра, Ларина и Коноплева на галерею сюда поставлю. Один громко пройдется, два раза топнет башмаком, а потом прикладом о камень стукнет, якобы случайно. Ты ему все нужное через ткань тихо скажешь, главное чтобы надзиратели при этом тебя, государь, не приметили. А они мне все перескажут — так я буду знать твои приказы.

— Хорошо, прапорщик, действуйте. Солдат своих поздравьте от моего имени сержантскими чинами, вы мои гвардейцы!

— Благодарствуем, государь, верно отслужим, живота своего не пожалеем, — в голосе Морозова просквозило безмерное удивление и восхищение — ведь в гвардии преимущество в два чина перед армейцами, любой сержант как прапорщик, а оный поручиком является. Резкий скачок по карьерной лестнице, что для любого военного несказанный подарок.

— Государь, а про туман ты откуда ведаешь, теплынь кругом стоит! От Ладоги ночами он не наползает!

— Я знаю точно, что так и свершится в ту ночь. Видение мне было таковое, что помощь от Всевышнего придет!

— Благое дело, ваше императорское величество, — через долгую паузу отозвался Морозов потрясенным от изумления тоном. И задумчиво добавил, медленно произнося слова:

— Вон как оно то выходит…

— Като, ты лучше приляг, отдохни — дорога была долгая, — лежащий на огромной постели под балдахином мужчина поражал той мощной мужской энергетикой, что называется харизмой. Вроде был не высок ростом, но плечи широкие, вены на обнаженных руках вздувшиеся. В каждом его движении чувствовалась недюжинная сила, способность сокрушить любого врага ударом крепкого кулака.

Григорий Орлов занимал в жизни Екатерины Алексеевны особое положение, и она имела к нему самую сильную привязанность, которую не испытывала ни к одному из своих прежних любовников.

Принцесса из захудалого германского рода Софья-Фредерика-Августа Ангальт-Цербстская, с ласковым детским прозвищем Фике, вытянула самый невероятный жребий — ей удалось стать законной супругой российского императора Петра III Федоровича. Муж был родом из Голштинии, русским языком владел отвратно, в чем разница между православием и лютеранством не понимал совершенно. На троне восседать еще мог, но вот руководить огромной страной был не в состоянии — таковы издержки детского воспитания в далеком герцогстве, так как его мать Анна, дочь императора Петра Великого, умерла при родах.

Сестра матери, Елизавета Петровна, сразу, по вхождение на престол в 1741 году, озаботилась наследником. Вот только официально в брак не вступала (морганатический тайный супруг не в счет), детей не имела. Не получалось у нее как то с продлением рода, слишком веселая и разгульная велась жизнь, особенно в молодости. Венерические заболевания и прочие женские хворости в восемнадцатом веке лечить толком не умели, а они с фатальной неизбежностью ведут к бесплодию.

Так что стал Петр Федорович при тетке цесаревичем и принялся заниматься любимыми делами — пить пиво и вино в устрашающих даже для гнусно прославленных сим грехом русских забулдыг, курить самый вонючий табак, играть в солдатики до упоения. Последние игрушки сильно любил, и когда дворцовая крыса сожрала такого часового из воска, то «преступницу» изловили, наскоро провели «военно-полевой суд», где цесаревич стал председателем, и повесили на небольшой виселице.