Одинокий рыцарь - Злотников Роман - Страница 1

ОГОНЬ! Жар, проникающий не просто в плоть, а в самую сердцевину костей и глубже, туда, где уже, кажется, нет никакой плоти. И нечему гореть. Но и это ничто тоже горит и корчится в этом всепроникающем и очищающем пламени. Очищающем от всего – от горечи поражения, от грехов, от бренных мыслей и забот, еще так недавно казавшихся важными и нужными, от самой жизни… но только не от боли. Боль была, как и при любом аутодафе, непременной спутницей огня. Боль корчила и выворачивала еще сильнее, чем огонь. Потому что тот нес в себе хотя бы очищающее начало, а боль просто тупо грызла и грызла каждую клеточку измученного тела… И ее еще только предстояло сделать очищающей и возрождающей. Если найти в себе для этого силы…

Когда Всеслав вынырнул из омута небытия, он еще некоторое время лежал, не шевелясь и не открывая глаз. Он проиграл… И не имело никакого значения, что он и не мог выиграть. Ибо Враг был слишком силен. И даже лучший из них не смог бы победить его. Он – проиграл! И горечь этого поражения останется теперь с ним навсегда. И только от него, от Всеслава, зависело теперь, чем она станет для него – всего лишь болью, выгрызающей его изнутри, лишающей сил, застилающей мутной пеленой взгляд, или… той же болью, но заставляющей с еще большей яростью истязать свое тело, свой разум и свою душу в попытке стать еще сильнее, еще крепче, еще выносливее, чтобы следующая схватка обошлась бы Врагу гораздо дороже. Если Господь пошлет ему новую встречу с ним. Вернее, когда Господь пошлет ему новую встречу…

Всеслав медленно приподнял веки. Прямо в глаза ему рухнула синь небес. Яркая и, как это было сказано у поэта, сосущая… Он чуть повернул голову. Похоже, он врезался в этот мир как яркий болид. Всеслав лежал на дне воронки глубиной метров в сорок и диаметром не менее шестидесяти. Лес за пределами земляного вала был повален еще метров на сто. И сильно обгорел. Ощущения огня и жара были вызваны не столько завершающим ударом Врага, сколько этим… А впрочем, какая разница. Он давно уже собирался испросить у Собора права на очищение огнем, а получается, получил его без испрашивания. Прямо здесь. Конечно, совершаемое по установленным канонам и с поддержкой молящихся братьев аутодафе дает больше шансов возродиться к жизни, но с тем, что он претерпел, разница не слишком большая… Огонь – он и есть огонь. Огонь фальши не терпит. И если твоя пожранная им плоть возродилась на твоих костях, значит, Господь еще не готов принять твою очищенную душу. Ибо уготовил тебе в этом мире новые испытания…

Всеслав медленно сел и поднес к глазам свою обугленную руку. Да уж, если он весь выглядит так… Кажется, это называется ожогом четвертой степени. Причем ста процентов поверхности тела. А что творится внутри… Он судорожно вздохнул, и легкие буквально взорвались дикой, острой болью. Нет, лучше пока не дышать… да и вообще не покидать эту воронку. Всеслав попытался улыбнуться, но сгоревшие губы не выдержали и лопнули. По подбородку потекла липкая сукровица…

Из воронки он выбрался только на следующий день. Когда тело немного поджило и посреди одного сплошного ожога, уже слегка подсохшего и кое-где даже покрывшегося струпьями, начали появляться пока лишь только намеки на новую, еще очень тонкую и нежную кожицу.

Первые метров двадцать дались ему достаточно легко (конечно, насколько слово «легко» могло быть применимо в его состоянии). Ибо он прошел их по спекшейся, стекловидной поверхности, в которую превратилась почва после удара. Да уж, удар был неслабым. Страшно было представить, что было бы с этим лесом, если бы энергия удара не саккумулировалась бы своей большей частью внутри тела Всеслава, а оказалась бы вся выброшена в этот мир. Сорокаметровой воронкой дело бы не ограничилось, а лес бы оказался повален на десятки километров в окружности. Да еще скорее всего начался бы жуткий лесной пожар, а не этот легкий пал…

Выбравшись из воронки, Всеслав присел на гребень земляного вала, слегка морщась оттого, что мелкие крупинки почвы больно впиваются в его ожоги, от которых при движении отвалились все засохшие струпья. На самом деле это была не боль, а так, легкое неудобство. Хотя обычный человек, испытывая ее, наверное, орал бы и матерился, а спустя пару минут вообще потерял бы сознание. Но он не был обычным человеком…

Отчего-то всплыло в памяти, что боевые киберы Республики Эхиат, Содружества и Соединенных миров, когда-то создаваемые с отчаянной и страстной надеждой сотворить нечто способное противостоять хотя бы Воинам, были в состоянии отключать излишне сильные болевые ощущения. Скажем, от оторванной руки или ноги… Всеслав улыбнулся. Глупцы. Разве можно, впихивая в человеческое тело сонмы технологических устройств и этим лишь коверкая его, создать кого-то, способного противостоять тем, чья сила в воле, духе и вере. Человеческое тело само по себе уникальный инструмент, позволяющий сотворять с собой и миром все, что доступно разуму человека и воле Его. Нужно только уметь его соответствующим образом настроить, привести в верное соотношение с духом и волей. И тогда не требуется ничего иного… Но те цивилизации, что пошли технологическим путем, наоборот, делали все, чтобы затруднить своим гражданам даже саму возможность подобной настройки. Избавляя их от холода, жары, жажды, страха, боли, то есть от всего того, что можно было бы использовать как камертоны, как… опоры, как рычаги, как раз и помогающие осуществить эту настройку. И превращая такой уникальный инструмент, как человеческое тело, всего лишь в жалкую машинку по поддержанию более-менее бесперебойного функционирования крайне ограниченного и тупого сознания, замусоренного оборванными кусочками кусочков, оставшихся от обрывков, оторванных от обломков Великого целого. Ибо технологическая цивилизация способна не только развиваться, совершенствовать свои технологии, но и просто существовать, лишь дробя это самое целое, разделяя его на кусочки, частички, атомы. И, раздуваясь от гордости, все глубже, как это говорится, проникать в тайны органа, клетки, молекулы. Но не замечая при этом, что все более безвозвратно теряет возможность когда-нибудь суметь объять целое… И потому умеет поддерживать лишь такой, дробный тип сознания.

Причем эта машинка оказывается крайне убогой, способной без поддержки технологий существовать не во всей огромной Вселенной, созданной волей Отца всего сущего, а лишь в крайне узком диапазоне высот, давлений и температур, каковые требовалось воссоздавать везде, где бы ни появлялось это примитивное ограниченное существо, воспроизводимое все новыми и новыми технологическими цивилизациями. Впрочем, и они когда-то шли этим путем…

И тут Всеслав услышал соловья. Вообще-то он уже давно слышал этот мир. Но не ушами. И вот теперь тонкие барабанные перепонки наконец обрели необходимую целостность и упругость, добавив восприятию этого мира еще толику восхитительного разнообразия. И полноты… Всеслав улыбнулся. Этот мир ему нравился. А присутствие соловья доказывало, что в нем живут люди. Соловьи существуют только там, где живут люди. Это незыблемый закон мироздания…

– Чумной… чумной!

Дети, игравшие на околице деревни, завидя его, бросились по грязной улице, оглушительно вопя. Всеслав остановился. Негоже было входить в деревню сопровождаемым такой нелестной характеристикой. В этом случае взрослые обитатели сего населенного пункта вполне могли попытаться его прикончить, прежде чем им пришло бы в голову разобраться, насколько верным является это утверждение…

Взрослые появились на околице спустя минут десять, полностью подтверждая его предположения. Поскольку все они были мужчинами и каждый был вооружен вилами, оглоблей или дубьем.

Всеслав мог бы попытаться улыбнуться, но его губы все еще не восстановились в достаточной степени, чтобы исключить риск, что они могут опять лопнуть. А созерцание существа, обнажающего в улыбке зубы сквозь распавшуюся на кусочки верхнюю губу, никак не способствует установлению взаимопонимания…