За белым кречетом - Орлов Валерий Константинович - Страница 27

— Наверно, это челиг — самец,— решил Носков, потому что самка, это ему хорошо запомнилось, была темноватой и с ремешками на лапах.

Он уже поймал конец веревки и теперь отходил в сторону, чтобы встать в изначалье наклонного выступа и подниматься к гнезду.

Мне было совершенно ясно, что стоит ему хоть на мгновение потерять равновесие, как веревка, словно оттянутый в сторону маятник, увлечет его вниз и грохнет о противоположный борт скалы. Даже если он и удержится при этом, то потом застынет в нейтральном положении. И мы не сможем ему помочь, он просто упадет вниз на камни. Вытянуть его вверх было бы не в наших силах. Носкову пришлось объяснять это минут двадцать.

Стоя на выступе скалы, как оракул, уговаривал я его оставить безумную попытку, убеждая, что ни питомнику, ни Флинту не нужны кречеты, добытые с риском для жизни. Обойдутся. Кречеты и без питомников, если только пробудить истинную заботу о них людей, существовать будут многие годы. Да и не потеряна возможность поискать другие, более доступные гнезда.

Сдался Носков после того, как я предложил ему отправиться сейчас к лабазу, выспаться, а затем при свете вернуться, все как следует осмотреть, обсудить и попытаться подняться.

— И мне будет интересней,— пошутил я.— Может, удастся снять, как загремишь со скалы. В Америке за такой кадр заплатили бы большие деньги.

— Решено,— объявил он, и мы начали спускаться. Стояла ночь. Ноги мерзли в воде, да и идти по реке было опасно. Того и гляди поскользнешься на валуне. Я предложил не мучиться, а подняться в горы и выйти к лабазу по кратчайшей прямой. Задыхаясь, мы в темноте начали подъем по снежнику. Взобравшись наверх, обнаружили, что надо опять спускаться в долину, затем подниматься. Дорогу же преграждали заросли крепкого стланика...

— Хватит,— решил я сделать заявление по старшинству.— Собираем стланик, разводим костер. Хватит нам всякого цирка, сидим здесь до рассвета. А там хоть в лабаз, хоть к черту на кулички.

Носков, ухмыльнувшись, почесал затылок, но перечить не стал. Я быстро развел огонь, сразу стало теплее.Мы расположились вокруг на мху. Юра вытащил из рюкзака последнюю банку тушенки, весь оставшийся хлеб, и мы прекрасно поужинали, вскипятив чай в освободившейся консервной банке. Жизнь сразу стала приятнее. Обсуждая приключения прошлого дня, гадая, какая же из птиц прилетала к гнезду ночью, рассуждая о сложности проблемы выведения хищных птиц в неволе, мы незаметно дождались рассвета.

И тут откуда-то сверху выбежал на снежник серый заяц и, смешно помахивая ушами, запрыгал к нашему костру. Я схватился за фотоаппарат, а тут — как я не сообразил предупредить! — прогрохотал выстрел. Как выяснилось, Носков, переживая, что у нас не осталось еды, а дорога впереди была еще долгая, решил, что зайца нам сам бог послал, и нажал на спуск. Я выругался. Заяц лежал на снегу, и теперь, какими бы прекрасными ни получились кадры на фотопленке, печатать их я уже не смогу. Невозможно любоваться на прекрасную фотографию, зная, что после съемки животное было убито. Я давно взял себе за правило делать снимки только диких птиц и зверей в их естественной среде, в привычной для них обстановке, где позволяется разве только приручение зверя ласкою.

В довершение ко всему подстреленный заяц оказался зайчихой на сносях. Юрий стал оправдываться. Иван, не вмешиваясь в разговор, уставился на огонь и молчал, а я, хотя и не особенно верил в приметы, но тут вслух предсказал, что теперь нам наверняка не повезет.

Не желая сидеть у костра, где лежала подстреленная зайчиха, я отправился походить, поостынуть. Обойдя распластавшиеся у земли кустарники кедрового стланика, я поднялся на каменистый выступ и увидел внизу речку, которую мы перешли ночью. На другом ее берегу освещенная восходящим солнцем темнела скала, на которую хотел было взобраться Носков.

С обрыва, на котором я стоял, отчетливо виднелась ниша в скале, белые натеки внизу, покатый выступ. Мысленно прослеживая путь, по которому собирался пройти сокольник, я обнаружил сидящую на уступе спиной ко мне светло-коричневой окраски птицу.

Невооруженным глазом разглядеть ее было довольно трудно, но я решил пронаблюдать за ней, не залетит ли она в расщелину. Прошло несколько томительных минут, но птица будто дремала, греясь в лучах низкого солнца. И тут я услышал жалобный писк птенцов. Мне показалось, что в темноте расщелины что-то зашевелилось. Я уже не сомневался, что там гнездо. Смущало только то, что птенцы пищали не по-кречетиному. Я хорошо изучил призывный клич креченят на Ямале, но там были слетки. А вдруг в этом гнезде еще совсем маленькие птенцы?

Я бросился за Носковым. Но, подбежав к костру, застал довольно идиллическую картину. Друзья затушили костер, разбросали головешки и, подстелив плащишко Носкова, сладко посапывали на нагретой земле. Будить их, намаявшихся в дороге, мне в тот момент показалось делом кощунственным. Пусть поспят, решил я и, захватив бинокль Юрия, возвратился на прежний пост.

В бинокль я разглядел, что птица оставалась на том же месте и в том же положении. Грелась. А птенцы продолжали пищать, и было непонятно, как же самка так спокойно может реагировать на плач детей. Изучая скалу, выше гнезда я увидел вторую птицу, которая сидела боком ко мне. У нее была белая с черными крапинами грудь, а верх почти черный. В клюве, я это отлично разглядел, птица держала красный кусочек мяса. Самец прилетел, решил я. Все сходилось, так как самцы кречетов обычно приносят самке уже ощипанную добычу, как из магазина, говорят сокольники. Я порадовался, что мне теперь представлялась уникальная возможность проследить за тем, как происходит у кречетов передача добычи. Самец должен передать ее самке, а уж она отправляется с ней в гнездо и кормит птенцов.

Я поудобнее улегся на ветки стланика, подстроил получше окуляры бинокля, навел на птиц. Самец сидел в той же позе, не шевелилась самка, а птенцы не переставали пищать. Непонятным становилось поведение птиц. А время шло. Я настолько приноровился видеть мир через окуляры бинокля, что вздрогнул и едва не скатился со скалы, когда метрах в пяти от меня поднялся над обрывом рыжебокий евражка. Во сто крат увеличенный сильной оптикой, суслик предстал мне вставшим на дыбы огромным медведем. После этого я некоторое время отдыхал, приходя в себя,а когда снова навел бинокль на птиц, самец уже сидел на новом месте, повернувшись ко мне другим боком, мясо из его клюва исчезло, а самка оставалась в том же положении. И все так же плаксиво пищали птенцы.

Сверху мне было видно, что с моря к горам тянется пелена низких дождевых облаков. Космы их уже закрыли солнце, начинал моросить легонький дождь. Пришлось закончить наблюдения. Пока я добирался к стоянке, дождичек усилился, и сокольники, а вернее помытчики, уже проснулись и чертыхались по поводу не давшего им поспать дождя.

Выслушав мой рассказ о птицах на скале, Носков хмыкнул, сказал, что, видимо, ему не надо было слушать меня ночью, а лезть в гнездо. Теперь же дождь зарядит на неделю, и надо, не заходя на лабаз, возвращаться к рыбакам. Пока, не доспав, с сумеречными лицами, помытчики собирались, я быстро спустился по снежнику в долину, перешел речку и стал подниматься к скале, надеясь сфотографировать птиц длиннофокусным объективом, чтобы потом специалисту можно было разобраться, что же это за птицы.

Подъем давался с трудом, хотя временами я использовал все четыре конечности. Птицы поначалу сидели в том же положении, потом я увидел их вместе на карнизе над гнездом. В следующий раз, когда я поднял голову, их на скале не оказалось.

Обернувшись, я увидел на противоположном склоне спускающихся по снежнику друзей. Над ними, расправив широкие крылья, планировал черный канюк. А где кречеты?.. Их я нигде не увидел. Небо вокруг было пустынным.

В тот день мы добрались до избы рыбаков лишь к вечеру. Дождь то усиливался, то принимался сечь лицо вперемешку с градом и снегом. Вначале мы долго шли по реке, а выйдя на равнину, решили для скорости обратный путь спрямить и вломились в непроходимое болото. Ноги по колено проваливались в тягучей жиже, и мы устали так, что, выбравшись на твердый грунт, несмотря на дождь, садились и отдыхали.