Стать настоящим (СИ) - Моисеева Ольга Юрьевна - Страница 32

  - Я отдала всё силы и чувства, открывая проход, которым ты потом воспользовался, - разве этого не достаточно?

  - Для того чтобы это сделать, вы с птичником использовали то, чего не было у других - вашу любовь, - ухмылка сползла с лица Умника. - Ты любишь его, а иначе ничего бы у вас не вышло!

  - Любила, - легко согласилась Хищница. - И что с того? Да, когда мы только заразились этими чёртовыми человеками, всё было через край, и мы, опьянённые эмоциями, неожиданно обретённой самостью и жаждой свободы, бросились открывать проход, чтобы стать настоящими. Но я, в отличие от Пернатого, этого действа не перенесла: потеряла сознание, и ему пришлось тащить меня, бесчувственную, через весь лабиринт. Как думаешь, отчего это произошло? Не от того ли, что мне не достало той самой любви, о которой ты говоришь? Ты знаешь, люди считают, что в любой паре только один по-настоящему любит, а второй лишь позволяет себя любить... Пернатый - хороший парень, но, знаешь, порой мечты, поначалу сиявшие как бриллианты, быстро выцветают до обычных стекляшек...

  - Особенно, если на пороге угроза распада, - вновь улыбнулся Умник.

  В противовес Хищнице, он чувствовал себя необычайно сильным, особенно, когда вспоминал, что уже успел поглотить и растворить целых десять единиц бытия, да плюс он сам, получается одиннадцать - вот сколько, после убийства Опера, сидело а нём силы!

  - Я не вернусь к Пернатому, - Хищница так приблизилась, что её бесплотные губы коснулись его материальных. - Я хочу кого-то другого... того, кто сильнее... - бестелесная фигура прижалась к человеческой плоти, - гораздо сильнее птичника. Тигр... - Её невидимый язык проник в рот собеседника. - Мне нужен Тигр!

  У Умника перехватило дыхание, когда их иномирные сущности соприкоснулись, и одновременно он почувствовал, как в человеческом теле вскипает кровь. Острое желание захлестнуло его с головой.

  - Хорошо, - хрипло выдохнул Тигр. - Сейчас найдём тело, и я покажу тебе, что с ним можно делать!

* * *

  Чудо-шар так и не нашёлся, что повергло Ивана Григорьевича в сильное расстройство, и он битый час просидел в кухне, пытаясь понять, где потерял такую важную драгоценность. Качая головой и бормоча 'Манечка, прости!', он и так и эдак прокручивал в памяти момент, когда пришёл домой и упал на кровать, и каждый раз словно бы снова ощущал упёршийся в солнечное сплетение твёрдый круглый бочок. Нет, чудо-шар точно был с ним, когда он вернулся от юноши-сомнамбулы...

  А может, - вдруг прожгла Иван Григорьевича мысль - он тоже, как этот лунатик, ходил во сне и тогда потерял шар?! Нет, поразмыслив, решил старик, такое вряд ли возможно: лунатизм - болезнь не заразная, да и не слышал он никогда, чтобы сомнамбулы во время приступов таскали с собой какие-нибудь предметы.

  Иван Григорьевич постарался воскресить в памяти момент пробуждения: видел ли он шар, когда открыл глаза, упирался ли круглый бок в живот? Ответом было - нет. Проснувшись, просто сел на кровати и, почувствовав, как в животе урчит от голода, встал и отправился на кухню.

  Причём даже не умылся! - вспомнил старик и, поднявшись, прошёл в ванную, где впервые за сегодняшний день глянул на себя в зеркало. Увиденное заставило его выпучить глаза и застыть на месте. Челюсть отвисла, и Иван Григорьевич зажал рот с таким ужасом и усердием, словно пытался остановить свою рвавшуюся оттуда душу. Сквозь пальцы сочился едва заметный, чуть красноватый свет, а глаза блестели серебром, словно у кошки или собаки в темноте.

  'Господи, что это? Что со мной?' - он приблизился к зеркалу и понял, что блеск исходит из глубины зрачков, всмотрелся в них, и вдруг между ним и зеркалом будто распахнулся бесконечный, но в то же время замкнутый сам на себя коридор, так что голова закружилась, и старик отпрянул, закрыв глаза и ухватившись за раковину. В голове возник назойливый, шелестящий шум, словно в оба уха разом шептали тысячи голосов, по телу волнами разбегались мурашки, кожу будто пронизывали электрические импульсы, источник которых прятался в солнечном сплетении.

  Иван Григорьевич замер, вцепившись в раковину и боясь шевелиться, пока шёпот, кружение и покалывание в коже потихоньку шли на спад, и только когда всё окончательно успокоилось, рискнул открыть глаза и снова посмотреть на себя в зеркало, избегая встречаться с отражением взглядом. Он выглядел похудевшим, осунувшимся, но не больным, а, скорее, изменившимся: черты лица те же, но теперь оно не старое и не молодое, какого-то неопределённого возраста, и без седой щетины, которая должна была бы здорово вырасти за целую неделю. Волосы и брови полностью побелели и блестели, словно иней на солнце, а кожа вроде как истончилась, и через неё просвечивало нечто серебристое, придавая странный холодный оттенок.

  'Я больше не человек... Я... - старик мрачно разглядывал своё, сиявшее ледяной белизной, лицо. - Дед Мороз! Я - Дед Мороз!' Он почувствовал, что задыхается, маленькое помещение ванной было жарким и душным: раскалённый полотенцесушитель, четыре стены без окон, да ещё и надо следить, чтобы случайно не встретиться глазами с отражением. Прочь! Распахнув дверь, он вывалился в коридор. 'Я - Дед Мороз, поэтому мне срочно надо на улицу, иначе я тут растаю!' На воздух! На воздух!!

  Иван Григорьевич бросился к гардеробу и принялся шуровать по полкам, вытаскивая и обыскивая коробки, в которых были сложены всякие мелочи, которыми он давно не пользовался. Ага, вот они! - он извлёк старые солнцезащитные очки, большие, тёмные, в коричневой с разводами оправе и тут же нацепил на нос, а следом нахлобучил шляпу, которую последний раз надевал лет тридцать назад - зеркало гардероба отразило типичного шпиона из фильмов двадцатого века. Смешно, но всё же много лучше сверкающего инеем Деда Мороза. Дело завершил обмотанный вокруг подбородка шарф, скрыв это странное, будто просвечивавшее сквозь кожу, серебро. Нацепив пальто, Иван Григорьевич схватил хранившиеся вместе со шляпой перчатки и выскочил из квартиры, как ошпаренный, чтобы, захлопнув дверь, рвануться по лестнице вниз.

  В дверях подъезда он столкнулся с соседом и, буркнув 'Здрасьте!', вылетел на улицу. Озадаченный сосед долго смотрел вслед 'неизвестному типу с явным приветом и в пальто точь-в-точь как у Ивана Григорьевича'.

  А 'тип' между тем, отбежав от дома подальше, остановился в самом тёмном месте переулка, под перегоревшим фонарём, и стал медленно поворачиваться на месте, потрясённый открывшимся перед ним видом. Ночи больше не было: он мог видеть абсолютно всё, причём в мельчайших деталях, тьма расступалась под его взглядом и тени шарахались прочь, словно мальки в речке, когда он ребёнком бегал в прибрежной воде. И это несмотря на солнцезащитные стёкла! Иван Григорьевич прошёл вглубь двора, оглянулся кругом и, пристроившись за старым тополем, чтобы не видно было из окон и с дороги, тихо пробормотал 'Крибле-крабле!' и снял очки. Яркости сразу прибыло, расцветив серые до этого предметы пастельными красками. Сверху на землю лились нежные потоки света, старик задрал голову и онемел, с открытым ртом глядя на густо испещрённое звёздами небо: Млечный путь, перебивавшие друг друга светила разных оттенков, туманности, галактики - ему казалось, стоит присмотреться, и он увидит их все: не только ближайшие, но и остальные, до самой далёкой дали, до бесконечности...