Сердце Зверя - Хант Диана - Страница 31

— Так что не в том случае, Эя. Ты не причастна к гибели никого из свободного народа. Это был человек.

— Не оборотень, — пробормотала я и услышала свой голос, словно со стороны.

— Их создает Церковь, — продолжил Зверь. — С помощью магии иллюзий. На самом деле человек не перестает быть человеком, просто все видят вместо него волка.

— Но почему он… не пытался объяснить, — пробормотала я и запнулась, понимая, как глупо это прозвучало. Попытался бы он, как же. Кто бы его слушал? Мы же все, все до единого видели волка. Внезапно перед глазами встал взгляд Андре. Он тоже был там. И смотрел. Он… Ведь у него был священный сосуд… Значит ли это, что он видел истинную картину вещей, или нет?

— Чаще всего несчастному перед подобным стирают память, — продолжал рассказывать Зверь. Он видел, как трудно мне приходится, и поэтому старался говорить кратко. И все же каждое его слово отдавалось болезненным ударом в сердце. — После ментального вмешательства, глубокого ментального вмешательства человеком овладевает безумие. Он скитается, чаще всего по лесам. Ведь стоит выйти к людям, как на него бросаются с вилами, кричат, кидают камни.

Слезы не просто текли по щекам, они уже лились единым потоком.

— А потом их настигают и в лесу, — вырвалось у меня.

Зверь кивнул.

А у меня перед глазами мир померк. В этой вере воспитывают детей! Этим людям доверяют детей! Дворяне отсылают своих отпрысков, чаще всего младших, в монастыри. В Панемус — место, где находится Источник. А что касается бедняков… Они отправляют на воспитание церковникам сразу по нескольку детей, особенно если деревня бедствует и нечем кормить лишние рты…

— Но это же, — не смогла я сдержаться. — Это бесчеловечно!

— Ожидать человечности от присягнувших Ате не следует, — мягко сказал Фиар. — Им надо было убедить всех, что оборотни наступают. Что все дальше заходят на земли королевства. Что прорываются сквозь патрули на границах и жаждут одного — крови. Как еще посеять страх и смятение в сердцах и умах людей? Церковники выбрали безошибочный способ.

Я не могла не согласиться. Но не могла и слушать его без слез.

Когда рыдания стихли, я подняла заплаканные глаза на Зверя.

— Теперь ты понимаешь, что, зная все это, я чуть с ума не сошел, когда увидел тебя здесь. С ним. С посланником Церкви.

Я заморгала. Чуть с ума не сошел? В это слабо верилось. Просто Зверь… он казался единственным здравомыслящим в этом стремительно погружающемся в безумие мире.

— Я боялся, что ты сбежишь с ним. То есть что решишь с ним сбежать.

Я вздрогнула. Значит, это была проверка. Решу или нет. И хоть после двух моих попыток бегства нельзя было сильно винить Фиара, все же стало обидно. Совсем немного. Наверно, поэтому я немного резче, чем следовало, ответила:

— Не сбежала же… Даже не подумала о таком.

— Не сбежала, — согласился Зверь. — Я хочу, чтобы ты знала еще кое-что о пасынке Анжу.

Я вздрогнула. Фиар что, знает? И сама себе ответила: странно было бы предполагать, что нет.

— Он — аббат, — тихо сказал Зверь.

Но для меня эта фраза оказалась подобно колоколу, гонгу и набату одновременно.

— Нет, он не принял сан. Его величество был против, — невпопад забормотала я. — Он усыпил служанку. Из священного сосуда. Он сказал, что украл его. Чтобы мне помочь. Украл. Это я виновата…

Зверь снова гладил меня по волосам, снова ждал, пока я успокоюсь. Затем продолжил. Видно было, что ему не доставляет ни малейшей радости открывать мне правду. Даже тени злорадства или удовлетворения ущемленного самолюбия не наблюдала я на его словно высеченному из скалы лице. И все же Фиар решил действовать, что называется, в один присест. Так поступает хирург, который знает, ему придется причинить пациенту боль, чтобы потом тому стало легче. И лучше резать сразу, не задумываясь, и наверняка.

— А ты знаешь, как наполняются магией священные сосуды, Эя?!

Я ошарашенно покачала головой. В который раз.

— Содержимое священных сосудов — память, которой лишили живых людей. Их разум, чувства, эмоции. Безумная богиня Ата ничего не творит. Лишь оскверняет то, что создано матерью.

— Природой, — пробормотала я, озираясь вокруг.

— Да, — подтвердил Зверь.

А у меня последний осколок в калейдоскопе встал на свое место. Вспомнила, как изо рта Милы потекло голубое сияние прямо в сосуд, который парил над ладонью Андре.

— Спасибо, — сказала я Фиару и, когда волк посмотрел на меня вопросительно, добавила: — За правду. За честность. За терпение.

Бровь Зверя приподнялась, и я пояснила:

— Ты, должно быть, разрываешься между тем, чтобы преследовать Андре, и остаться со мной.

По губам Зверя скользнула усмешка.

— Ты же, — я сглотнула, — хочешь убить его? Ты должен хотеть, — тихо добавила я.

— Хочу, — не стал кривить душой Фиар. — И лишь память Анжу мешает мне сделать это.

— Потому что Андре не убивал моего отца? — спросила я.

Губы волка сжались в одну линию. На щеках заходили желваки.

— Он бездействовал, — отрезал Зверь. — Он все равно что убил.

Я кивнула. В этом я была с ним согласна.

На мой вопросительный взгляд, мол, тогда почему же, Зверь нахмурился.

— Твой отец был удивительным человеком, Эя, — произнес он. — Я никого не встречал, равного ему по силе. Силе духа, твердости, силе сердца.

Я замерла, слушая Зверя.

— Сердце Анжу было огромным. Порой казалось, ему мало этого мира. Казалось, он родился не в том месте и не в то время. Не в свое время, понимаешь, Эя? Он слишком опередил нас. Он… просто не вписывался в эпоху.

Глаза у меня защипало. Я любила папочку, очень, очень любила. Как отца. Как любящего, заботливого родителя. Но любила ли я его как человека? Мага? Ученого? Человека, который опередил свою эпоху? Знала ли я его так хорошо? И что-то мне подсказывало: нет. И моя дочерняя любовь, которая до этого казалась мне бескрайней, безграничной, вдруг стала какой-то куцей и неполноценной по сравнению с огнем в глазах Зверя. Он действительно знал моего отца. Действительно его любил.

— Несмотря на то что Анжу знал правду о церковниках и даже докопался до тайной информации об Источнике, — продолжал Зверь, — он любил пасынка. Твой отец, Эя, знал, что так и будет. И взял с меня слово, что не трону его, что бы ни случилось.

— И ты дал слово отцу? — спросила я.

Зверь нахмурился.

— Мне пришлось. Если опасность не грозит мне или кому-то, и особенно тебе, я не трону его. И этот твой… кузен… словно знает об этом! Проклятье Луны! Он никогда не убивает своими руками!

— Он тоже хорошо знал папу, — вырвалось у меня.

А Зверь посмотрел на меня с облегчением. Должно быть, думал, что я не пойму.

Я мягко отстранилась от него и позвала:

— Пойдем домой?

Когда мы вдвоем появились в саду, там было пусто. И все же было ощущение, что за нами внимательно, пожалуй, очень внимательно наблюдают. А когда я по неловкости подвернула ногу и Зверь поддержал под локоть, к ощущению, что смотрят, прибавилось откуда-то знание, что еще и ликуют. И хоть в жесте Фиара не было ничего предосудительного, я густо покраснела и осторожно отстранилась. Он не настаивал.

Время близилось к вечеру. Обед мы оба благополучно пропустили.

Я ответила согласием на приглашение Фиара на ужин и, присев в поклоне, удалилась в свои покои, чтобы сменить туалет. В этом не было нужды: в Заповедных землях, даже если это замок рода Альбето, условности не соблюдались так уж строго, да что там, не соблюдались в принципе. Но находиться рядом с ним и молчать (потому что Зверь молчал) было как-то интимно, что ли… А говорить самой не то что было неуместно или глупо, просто за сегодня сказано было слишком много, и мной и им, и сейчас слова казались лишними.

Поэтому, когда подвернулся такой правдоподобный предлог, как смена туалета к ужину, я не преминула им воспользоваться. К тому, как нелепо выглядит эта смена туалета в то время, как расхаживаю по замку не только без белья и даже без чулок, я успела привыкнуть.