Сибирский вояж (СИ) - "Skif300" - Страница 22

- Встречайте! Пелагея!

Под одобряющие хлопки публики, на сцену красивым ровным шагом выплыла моя принцесса-сестрёнка. Гм…, а хорошо её наштукатурили…Умелый макияж народными средствами, прибавил ей пару лет, а фигурка у неё и так уже радовала своими приятными округлостями. То-то, все зрители мужского пола в зале так яростно захлопали.

Выйдя на середину сцены, Пелагея (будем называть её этим именем), по русскому обычаю, отвесив залу поясной поклон, сразу начала с известного всем в этом времени, народного хита.

Позарастали стежки-дорожки,

Где проходили милого ножки,

Позарастали мохом, травою,

Где мы гуляли, милый, с тобою.

Мы обнимались, слезно прощались,

Помнить друг друга мы обещались.

Нет у меня с той поры уж покою -

Верно, гуляет милый с другою.

Если забудет, если разлюбит,

Если другую мил приголубит, -

Я отомстить ему поклянуся,

В речке глубокой я утоплюся.

Птички-певуньи, правду скажите,

Весть про милого вы принесите,

Где ж милый скрылся, где пропадает?

Бедное сердце плачет, страдает.

Позарастали стежки-дорожки,

Где проходили милого ножки.Позарастали мохом, травою,Где мы гуляли, милый, с тобою.

Зал заворожено внимал этому замечательному, ещё неокрепшему, не утратившему своей детской очаровательности, голосу.

Браво! Брависсимо! Все присутствующие дамы и кавалеры, не зависимо от социальной принадлежности и полученного образования, были в диком восторге. Что там. Я сам оказался под впечатлением. Чуть слезу не пустил. Молодец, сестрёнка. Жги дальше!

И она, отожгла…

«Когда мы были на войне», «Казак», «Валенки», «Не для тебя» - всё было встречено на ура.

Шел казак на побывку домой, Через речку держал путь прямой,Обломилась доска, подвела казака -Искупался в воде ледяной.Обломилась доска, подвела казака -Искупался в воде ледяной.Он взошел на крутой бережок,И костер над рекою зажег.Мимо девушка шла и к нему подошла:"Что случилось с тобою, дружок?"Мимо девушка шла и к нему подошла:"Что случилось с тобою, дружок?"Отвечал ей казак молодой:"Я осетра ловил под водой.Буйна речка, быстра, не поймал осетра,Зачерпнул я воды сапогом".Буйна речка, быстра, не поймал осетра,Зачерпнул я воды сапогом".Говорила дивчина ему:"Не коптись ты, казак, на дыму.Уходить не спеши, сапоги просуши,Разведем мы костер на дому".Уходить не спеши, сапоги просуши,Разведем мы костер на дому".Был казак тот еще молодой,Да, к тому же, совсем холостой.Ой, дощечка, доска подвела казака,Не дошел он до дому весной.Ой, дощечка, доска подвела казака,Не дошел он до дому весной.Ой, дощечка, доска подвела казака,Не дошел он до дому весной.

На этом, я решил притормозить, оставив свой номер с Лизой и ножами, на вечер, для самой сладкой публики.

Отдохнув несколько часов, в закреплённом за нами номере, на втором этаже гостиницы, мы с новыми силами начали заключительную часть нашего концерта.

Всё прошло по накатанной, разве, что восторгов от публики было ещё больше, чему немало поспособствовал более высокий градус, потребляемых зрителями напитков.

Наконец, состоялся и второй дебют в нашей «группе». Я наконец-то выпустил на сцену и представил Лизу.

- Джоанна Грей! Проездом из Америки! Не удержался я от ёрничанья, однако его никто не заметил. Дикий ещё народ, неизбалованный.

- Прошу любить и жаловать! Когда, одетая в клетчатую рубашку, широкополую шляпу и кожаные чёрные обтягивающие штаны, Елизавета вышла на сцену, зал замер. На пару секунд, установилась оглушительная тишина. Штаны… обтягивающие… такую красивую аппетитную попу….для этого времени было что-то запредельное… Мужская часть зала взревела так, что слышно было даже на улице!Женщины и девушки, внешне пытаясь сделать вид, что возмущены подобным неприличием до глубины души, исподтишка просто пожирали глазами наряд Лизы.

Решив прервать эту вакханалию я кивком отправив Елизавету к щиту, кинул свой первый нож. Зал недоумённо сбавил обороты. Картинно принимая героические позы, я не торопясь метал один нож за другим. В который раз, в зале установилась оглушительная тишина. Только, раздававшиеся при каждом броске испуганные ахи и вздохи женской части аудитории, прерывали этот оазис тотального молчания. Метнув последний нож, и не дождавшись какой-то зримой реакции от замершего зала, я негромко, но постепенно повышая голос, запел «Барина».

Жизнь ни на грош,

Как кувшин расколотый.

Барин, не трожь -

Что мое, то золото.

С петлей тугой

Давно повенчан я.

Ласковый мой,

Мне терять нечего.

Вспыхнет костер,

Пламя лижет сумерки.

Нож мой остер,

Да пока не умер я.

В небе горит

Месяц подковою.

На, ночь, подари

Коня солового.

Барин, рано празднуешь ты,

Ночь мне - день, и длинна она от бесконечности,

Я в твоей усадьбе цветы

Украду для наряда ее подвенечного.

Не холоп я, помни о том,

До тебя мне и дела нет.

Нас рассудят, барин, потом

Тропка узкая, птица белая, птица белая.

В свет не трезвонь -

Хлопоты напрасные.

Конь мой - огонь,

Обожжешься, ласковый.

Кол не точи - сабля затупится,

Кровь застучит, люди заступятся.

По следу мчат

Слуги твои верные.

Псами рычат -

Нелюди, наверное.

Песня моя в горло, как кость, летит,

На, подавись! Жалко, не до смерти!

Сколько я дров

Наломал по младости,

Браги ведро выпивал на радостях.

Да и теперь сил не убавится,

Коли со мной нож да красавица.

Припев:

Барин, рано празднуешь ты,

Ночь мне - день, и длинна она до бесконечности,

Я в твоей усадьбе цветы

Оборву для наряда ее подвенечного.

Не холоп я, помни о том,

До тебя мне и дела нет.

Нас рассудят, барин, потом

Тропка узкая, (ночка темная), птица белая.

«Спасибо Саша Розенбаум, далёкий незнакомый друг)!»

Народ, ещё не отошедший от зрелища по метанию ножей, слушал заворожено. Оно понятно, ещё не забылось крепостное право, среди присутствующих наверняка были потомки зависимых крестьян.

В общем, свою порцию аплодисментов мы сорвали. Да, что там, мы сделали этот зал. Зрители после концерта будто с цепи сорвались. Шампанское, коньяк и водка полились рекой. Но, до этого случился один очень приятный для меня момент. Заранее нанятый мной старичок, бывший актёр, картинно швырнул на сцену сотенную бумажку. Провокация удалась. За первой бумажкой полетели десятки других. Каждый из зрителей, особенно из купцов, старался перещеголять соседей. Так же, заранее проинструктированный официант, шустро собрав купюры в небольшую корзинку, аккуратно доставив её в нашу гримёрную. Почувствовав себя чужими на этом празднике жизни, мы с девчонками незаметно покинули зал.

Всю обратную дорогу, девушки подавленно молчали. Слишком много событий. Слишком большое напряжение. Все эмоции завтра. Сейчас только бы добраться до постели.

Хлопнув сто граммов коньячка, я пересчитал добычу. Что? Не хило так отыграли… Почти тысяча рублей. Мне б так жить. Хлопнув ещё соточку, я отрубился.

На утро, мы проснулись знаменитыми. По городу поползли слухи – один нелепее другого. Местные газеты разродились серией восторженных статей, по поводу нашего выступления. Была там, конечно, ложка дёгтя в бочке мёда, по поводу смелого Лизиного наряда. Но, на фоне остального, на это можно было смело не обращать внимания. Причём, в основном, писали о моих девчонках. Моей персоне, хвалебных образов досталось меньше всего. Оно и понятно, репортёры то мужского пола. Потому, слюни они пускали по Лизиной заднице (в черных обтягивающих штанах). Моя, то им по барабану). Ну, я не в обиде. Наверняка, свои поклонницы у меня найдутся. Дайте срок. А, вот денежные отношения нам с администрацией гостиницы придётся пересмотреть. В сторону увеличения нашего гонорара, естественно.