Ц-5 (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 22

«Ил-62» с броской надписью «Интерфлюг» засвистел турбинами. Хлопотливые стюардессы щебечут, подчас мило путая «русиш» с «дойч». Я пристегнулся, напряженно глядя за стекло на терминал «Рюмка». Никого… Ничего…

— Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершит полет по маршруту Москва-Шереметьево — Берлин-Шёнефельд…

Я откинулся на спинку. Ну же… Ну…

Турбины взревели. Лайнер качнулся и медленно, а затем все быстрее и быстрее покатился, отбрасывая колесами взлетную полосу. У-ах!

Оторвался. Набрал высоту. Оранжевое солнце ударило в иллюминатор поверх клубистых туч.

«Какой долгий день… — мысли еле ползли, тянулись из последних сил. — Опять я убегаю… Опять один… Как же мне все это надоело…»

Глаза закрылись сами. Лететь меньше трех часов. Выспаться не выспишься, но хоть передохнешь. Что меня ждет, откуда я знаю?

Когда СССР развалился, Маркуса Вольфа арестовали — демократы боялись Штази не меньше КГБ. Маркус никого из своих не выдал, а его люди не сдали Вольфа. Вот так-то. Потому и лечу.

«На Берлин!»

Понедельник, 23 февраля. Утро

Восточный Берлин, Карл-Маркс-аллее

Широкий и прямой проспект в зачине своем звался Шталиналлее, во славу Иосифа Виссарионовича, но хрущевская оттепель занесла слякоть и сюда — «осси» живо перекрестили «аллею» в честь проверенного, идеологически стойкого автора «Капитала».

Я шагал по чистеньким, выметенным тротуарам, и отдыхал душой. Зодчие словно привили Берлину московский дух — отсюда и до Александерплатц узнавался сталинский ампир, хоть и с немецким акцентом. В глаза не пылила чуждость, и это успокаивало, примиряло с участью бездомного.

Даже машины на улице знакомые — и пузатые «буханки» проезжали, и простенькие «Жигули» с «Волгами». А «Трабанты», «Вартбурги», «Робуры» роднились с нашим автопромом настолько, что казались своими.

Правда, люди вокруг болтали по-немецки, но это лишь радовало — попрактикуюсь хоть. Не терять же время даром.

Беспокойная ночь нагнала сонливость, я воспринимал явь с задержкой, туговато соображая, но ноги несли меня верным путем. Свернув в переулок — мою персону, тренькнув звоночком, обогнал почтальон на желтом велосипеде — я вышел к нужному дому. Высокому, наивно-помпезному, облепленному пролетарскими излишествами — в нишах сжимали молоты гранитные рабочие, а на барельефах… Вот уборщицы со швабрами и тряпками. Вот инженер мудрит с циркулем. А вот… Я прыснул в ладонь — фаянсовое панно изобразило трех пролетариев на отдыхе. Один развернул… то ли газету, то ли гармошку, не понять, а два других хлещут из бутылочных горлышек. Соцреализм.

Поднявшись на этаж, я позвонил. Долго не открывали, я уж руку поднял — еще разок вжать кнопку звонка, но тут дверь щелкнула. Мне открыла строгая бабуся с сигаретой в длинном мундштуке. Она смахивала на престарелую школьницу — ее глухому коричневому платью с белым кружевным воротником не доставало лишь фартучка. Пыхая дымком, бабуся вопросительно состроила брови.

— Вы не подскажете, — вежливо обратился я, — здесь проживает товарищ Штиглиц?

В глаза у хозяйки мелькнула тень — она словно припомнила нечто из давнего прошлого, когда радио выпевало «Лили Марлен» или бравую «Эрику».

— Извините, — наметила улыбку бабуся, — товарищ Штиглиц переехал в Карл-Маркс-Штадт.

— А товарищ Штиглиц ничего не передавал для Михаэля?

— Айн момент…

Тяжело ступая, хозяйка удалилась. За приоткрытой дверью застыла тишина, лишь запахи кофе и ванили дразнили обоняние.

«М-да, съесть бы чего-нибудь… — подумал я, тормоша в уме кулинарные фантазии. — Булочка с какао, перехваченная в аэропорту — это не серьезно…»

Гулкий звук шагов возвестил о приближении домоправительницы, и вот мощный корпус в «школьном» платье вписался в дверной проем. Бабуся молча, но с затаенной улыбкой, протянула мне пакет из плотной бумаги.

— Вам просили передать.

— Благодарю вас…

Дверь со щелчком закрылась, а я спустился по развороту лестницы и, у входа в общую ванную комнату, надорвал пакет. Внутри обнаружилась довольно тугая пачечка марок — и подробная инструкция, заботливо переведенная на русский.

Меня приглашали погостить в Варнемюнде. А внизу — подпись в две заглавные буквы «М» и «W».

— Яволь, геноссе Вольф, — сказал я вполголоса.

До Варнемюнде добрался на обычном «Икарусе» с берлинского автовокзала. Нет, ну, разумеется, сначала я отоварился в магазине «Деликат», торговавшем съестным класса «лакшери», а потом уже обилетился. Рокочущий автобус донес меня до самого моря.

Балтика недовольно ворочала чугунные валы, отороченные белыми гребешками, а порой хлябь засвечивала серо-зеленым, как толстое стекло на просвет. Ни солнца, ни туч — сплошь серая мга, частенько сеявшая противную морось.

— Варнемюнде! — протяжно огласил водитель.

Я покинул теплый автобус, и ветер с моря тут же встрепал волосы парика, едва не срывая кепку. Холодные порывы нагло лезли под куртку, но вязанный бабушкой Клавой свитер осадил стихию. Не замай!

— Вы не подскажете, где здесь гостиница «Нептун»?

Остановленная мной фрау глубоко задумалась, а затем подробно и неторопливо расписала дорогу. Которой я и отправился.

Неприютное серое небо, голые деревья вдоль безлюдной улицы, вымощенной мокрой брусчаткой, сросшиеся боками старые моряцкие домики в один-два этажа — всё навевало ту унылую печаль, что тяжелит в осенней степи или на торфяных болотах. Как раз под мое настроение!

Мрачно улыбнувшись, я дошагал до берега. Бурая засохшая трава шелестела на верхушках дюн, а вдали, куда выгибался пляж, укатанный мелким белым песком, торчала в гордом одиночестве главная достопримечательность — башня маяка, сложенная из белого глазурованного кирпича. Пару круговых маячных балконов окаймляли перила из кованого железа.

«Ладно, выберусь как-нибудь и туда, — подумалось рассеянно. — У меня каникулы…»

Развернувшись, я направил стопы к гостинице «Нептун» — белая многоэтажка высилась подальности, у навеянных ветром дюн. По бетонированной дорожке, выстланной от самого пляжа, я добрался до пустынной парковки. Мертвый сезон.

Мне показалось, что администраторша даже обрадовалась редкому постояльцу. А когда я выложил коротенькую заявку из Штази, ее дежурная улыбка преисполнилась слащавости. Спасибо геноссе Вольфу — теперь местные «шпицели», как тут по-свойски зовут чекистов, точно не заинтересуются моей скромной персоной.

— Добро пожаловать, геноссе Шлак! — заворковала администраторша. — Приятного отдыха!

— Спасибо, — кивнул я, прихватывая ключ.

Мне достался небольшой, но уютный номер на шестом этаже. Добротная меблировка, узнаваемый телевизор «Junost» — и роскошный вид из окна. Серая муть потихоньку развеялась, приоткрывая сизую, клубистую хмарь, нависшую над морем. Волны нон-стоп катились к берегу, отливая зеленистой сталью. Бурля и пенясь, вал за валом брал приступом песчаный пляж — и откатывался, с шипеньем крутя мутные водовороты.

Я прижался лбом к холодному стеклу, и глянул вниз. Дюны прижимались почти к самим стенам отеля. Как застывшие буруны, они колыхали рыжими перепревшими злаками, словно готовясь уйти во встречный накат, столкнуться лбами с неумолчным прибоем — и мощно вздыбиться, расплескаться шумными мелкими брызгами. Хорошо!

Две недели рядом с суматошным простором — это, правда, здорово. Отстроиться от передряг, зарядиться покоем… Да, именно покоем! Войти в состояние без тревог легче всего на фоне бушующего моря — когда за окном хлещет стылый ветер, сея соленую изморось, и ворочаются волны, ты испытываешь уют даже в казенном номере. Сидишь, вздыхаешь лицемерно — мол, бедные рыбаки, каково им в такую погодку болтаться на утлых мотоботах… А тебе тепло, спокойно…

Две недели. Может, и три. Срок невелик, но достаточен, чтобы «вправить» себе мозги — обдумать жизнь наперед, разобраться со своими чаяниями, мечтами, планами. Понять, чего ты хочешь по-настоящему, на чем стоит сосредоточиться, не растрачивая силы попусту.