Рождение сверхновой (СИ) - "Генрих" - Страница 73

— Кирилл, посмотри на меня!

Но напуганный Кир прячется за мамочкой. Нет, родной, ты не уйдёшь! Это шоу в первую очередь для тебя.

— Пусть он смотрит! — требую от родителей. Спорить они не решаются, общими усилиями уговаривают его поглядеть на меня. Только при могучей поддержке обоих родителей Кирюшка решается поглядеть на меня испуганными глазёнками. Мне становится его жалко, но тормозить нельзя. Шоу маст гоу!

— Кирилл, ты хочешь играть с замком? — спрашиваю абсолютно спокойно и даже ласково, ответа не жду, — Так играй, я что, против?

Делаю два резких движения. Первое — левой ногой безжалостно наступаю на замок, — под непроизвольное «Ах!» мачехи, — затем правой отфутболиваю разноцветные развалины в сторону скульптурной композиции «Двое и Кирюшка». Отец резко мрачнеет, хотя куда уж больше, мачеха выпучивает глаза и разевает рот. Кирюшка ударяется в истеричный плач, который я слышу уже из-за двери.

Блокирую дверь клином. Всё. Сегодня сюда кроме меня никто не войдёт.

Задумчиво сижу за столом. Я не всё разрушил, на столешнице передо мной несколько пластилиновых персонажей, прототипами которых послужили Катя и Зина. Катя, эдакая принцесса-воительница, а Зина — брутальная валькирия. Обормот ещё есть, масштабно размером с бегемота и намного страшнее, чем в жизни. Меня нет, не выбрал себе образ. Кстати, не является ли это моей главной проблемой? Ладно, поживём — увидим.

— Сын, выходи. Ужинать пора, — это папа меня зовёт.

Сначала думаю отказаться, но мой юный организм веско заявляет свои права. Решаю пойти у него на поводу, конфронтацию обострять мне не выгодно. Не стоит предупреждать противника о готовящемся ударе. Наоборот, надо усыпить его бдительность. Выхожу.

— Надо же… у всех характер… — бурчит за ужином отец на фоне всеобщей тишины.

— Странно меня одного «всеми» называть, — равнодушно комментирую я.

Отец смотрит на меня долгим взглядом. Больше никто на меня не глядит, старательно так отводят глаза. Поясняю, так же спокойно.

— У Вероники Палны нет характера, ей Кирюшка вертит, как хочет. У тебя тоже нет, — папахен при этих словах напрягается, — тобой Вероника Пална вертит, как хочет… а-а-а, так ты про Кирюшку?! — «догадываюсь» я.

Папахен багровеет, но молчит. Мачеха тоже краснеет и тоже помалкивает. Кирюшка не краснеет, самое бесстыжее среди нас создание, только ложкой брякает. Если судить только по его невинной уже мордашке, ничего страшного сегодня вообще не случилось. И уж точно, он-то ни при чём, ни с какого бока.

— Между прочим, у вас проблема, — флегматично предпринимаю попытку завязать светскую беседу, — Кирюшку я сегодня в комнату не пущу. Думайте, где его укладывать.

— Чего ещё придумал? — Устало возражает отец. Мачеха вскидывается, но осекается.

— Я на него зол, — приветливо объясняю всем, — ты, правда, хочешь оставить его со мной на ночь в одной комнате?

Сильный аргумент заставляет родителей задуматься. И вариантов нет, Кирюшка спать один не может, паникует один в комнате ночью оставаться. Так что вариант, когда один из нас уходит в гостиную, не прокатывает. Единственный способ — уложить у себя. Но тогда прощай ночные супружеские порезвушки! Да и то, не каждую ж ночь! Иногда и повоздерживаться полезно. Злорадно про себя ухмыляюсь, это не все последствия нарушения моего личного пространства.

Личное пространство! Вот чего мне катастрофически не хватает. В мои поделки, рисунки, склады любимых игрушек и предметов может сунуть нос, кто угодно. Любой, кто захочет. И я выгрызаю с боем себе право на своё личное, только моё, куда никто не может сунуться. И на Кирюшку, вообще-то, я не сильно злюсь. Он в своём нежном возрасте понятия не имеет, что это такое — личное пространство. У него его нет. Ему прямо для роста организма надо полазить в чужом уголке, посмотреть, как там устроено, и научиться организовывать такой же для себя.

А вот взрослые прекрасно знают, что это такое. У них, между прочим, спальня под замком, и заходить туда нам без спроса нельзя. Лично я там бывал считанное число раз за несколько месяцев. Пальцев одной руки хватило бы пересчитать всё, даже если б там не хватало парочки.

А раз они всё знают и понимают, то весь спрос с них. И спрос будет! Я просто не ведаю, как можно с ними по-другому. Взрослые часто жалуются, что слов дети не понимают. Но они их не понимают ещё больше.

На следующий день

— Кр-а-а-а-к! — Возмущённо говорит замок, перед тем, как я его выламываю.

Ломать — не строить. На балконе беру топор, им там иногда папахен мясо с рынка разрубает. А дальше дело техники.

Вообще-то прикольно одному дома быть. Это я плоды своей предыдущей победы пожинаю. Кирюшку в детсад отдали, а на мне экономят. Но пришлось бы мне туда ходить, всё равно что-нибудь придумал бы. Родители не всегда дома сидят.

Я встаю, когда захочу, хотя разлёживаться себе не даю. После девяти я всегда на ногах. Делаю долгую изнурительную зарядку на полчаса, надо избавляться от детской слабости. Завтракаю и после еды принимаюсь за дело. С одним покончено, последующее намного легче.

В спальне смахиваю всё подряд с мачехиного трюмо в пакет. Накидываю куртку и всё выношу в мусоропровод. Приложив ухо к стальному столбу, с наслаждением слушаю, как затихает внизу бряканье и звяканье мачехиных баночек и скляночек.

За час до прихода мачехи ухожу из квартиры с небольшой сумкой через плечо. На трюмо лежит записка корявыми печатными буквами:

Дорогая Вероника Пална!

Свою фигню не ищите. Она в мусоропроводе. Меня тоже не ищите. Вернусь домой через два дня.

Ваш «Но пасаран».

Об одном мечтаю, сидя у Зины, услышать и увидеть истерику мачехи. Несбыточно, к сожалению.

У Зины я и провёл эти пару дней. Технически это несложно. Неудобства есть, когда матушка Зины тётя Глафира возвращалась домой с работы, я ховался под зининой кроватью. Но приходила та довольно поздно, так что неудобства мои длились с пяти-шести до десяти часов вечера. Ночью так и так спать надо.

Была возможность заночевать на улице. Мы в крепости устроили скрытную берлогу, выкопав её в снежном массиве. Просторная получилась, мы легко помещались там втроём. Но о ней знала Катя, а на её стойкость к допросам взрослых я не надеялся. Это Зина, когда к ней пришли мои родители, в ответ на вопрос, где я, мрачно буркнула «Не знаю, сёдня его не видела» и тут же закрыла дверь, не попрощавшись. Примерно так же поступила её мама, только половина её ответа в цензурный формат не входила. Кажется, она и про ржавый якорь что-то сказала.

В будущем это могло отозваться проблемами. Зине могли отказать от дома. Мои полтора родителя ведь не знают, что это вполне обычная лексика тёти Глафиры на уровне дружелюбия. Разница, в основном, в децибелах. А разговаривала она не так уж и громко. Только в подъезде было слышно.

Зато как весело мы проводим время одни.

— Готовить умеешь? — спрашиваю я, когда тётка Глафира ушла на работу, а мы встали. Особо не торопясь, часов в девять.

Зина, не говоря ни слова, распахивает холодильник. Там стоит кроме прочего большая кастрюля и две поменьше. Я так понимаю, ёмкости не пустые, кто будет ставить пустые кастрюли в холодильник? В большой суп какой-нибудь, в маленьких — второе.

Но когда время подходит к обеду, я убалтываю её пожарить картошку. На сале и луке. Моё любимое блюдо с позапрошлой жизни, которое я мог сделать сам. Шашлык более любим, но возможности для него нет.

Зина упорно учится чистить непослушные картофелины. Я тоже не умею, но хотя бы знаю, как. Короче, получилось вполне съедобно, только расход вышел больше. Разозлившаяся под конец Зина начала просто вырезать параллелепипеды. Я хихикал, — зато резать на соломку намного удобнее.

Ещё мы пробовали бороться, но я быстро остываю к этому делу. Эта зараза меня забарывает. Короче, мы не скучаем. В отличие от Кати, которая в отчаянии, — куда подевались все друзья, — приходит к Зине, но та ей даже дверь не открыла. В точности по моей инструкции, разговаривает, зажав нос. Сказала, что болеет и открывать дверь не будет, чтобы не заразить любимую подружку.