Коммуналка 2: Близкие люди (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 56

— Ты…

— Сумеречница, — Антонина приняла протянутую руку. — Полукровка, если не хуже… мало что могу.

— Уйти?

— Да, но… нет.

Ниночка кивнула. Сама бы она ушла, будь у нее такая возможность, но если Антонине хочется остаться, тогда…

— Кровь, — сумеречница оскалилась. Зубы у нее были одинаково мелкие острые. — Поделись. Мне… немного…

Ниночка молча протянула руку, сама себе удивляясь. И верно, ведьмы взрослеют вдруг. Та, прошлая, она ни за что не рискнула бы делиться кровью. А сейчас лишь глядела, как тонкий длинный язык сумеречницы скользит, подбирая с кожи и капли крови, и стекло.

А раны немели.

И пускай себе. Зато не больно. Сумеречница же наливалась цветом, становилась будто бы плотнее.

— Наши…

— Калерия там… жива. Слышу, — говорила она коротко, и голос стал низким, свистящим. — Сердце слышу. Эвелина… тоже. Сестры… нужные ему. Люди.

— Ритуал, — согласилась Ниночка, сама удивляясь собственному спокойствию. — Хотя, конечно, лучше бы одаренные…

— Сила есть. Мало. Разлучница, — Антонина указала на Владимиру, которая лежала, скрутившись клубком, зажав ладонями уши. — И Плакальщица.

Виктория была в сознании.

Она сидела в углу, рядом с плитою, прислонившись к ней спиной, обняв себя за колени. Нарядное платье покрылось пятнами, то ли крови, то ли свеклы. Волосы растрепались. Лицо стало бело. И на нем, белом, темными провалами гляделись глаза. Из приоткрытого рта доносился звук. И Ниночка опять удивилась, как не слышала его прежде, тонкий, нервный. Этот звук проникал в нее, в само тело, порождая какой-то совершенно непередаваемый ужас.

— Я… не знала.

— Никто… не знал, — сумеречница покачнулась. — Проклятье… выпил, скот этакий… тех, кто без дара убил. Не нужны. Лишнее.

Ниночка кивнула.

Верно.

Если есть одаренные… матушка говорила, что ведьм потому и метят, чтобы… путалось в голове.

…козлятушки, ребятушки, отопритеся, отомкнитеся…

— Это все он, с-скотина, — прошипела сумеречница. — Помоги… добраться… Эвелинку надо разбудить.

— Надо ли.

Ниночка помнила голос птицы-гамаюн, которая теперь лежала тихо, будто вовсе неживая. А если она снова… закричит? В доме окон не останется. И голова Ниночкина этого крика точно не выдержит.

А окон и так не осталось.

Холодно.

И стекла много. Могла бы сразу догадаться, потому что от одних тарелок столько не насыплет. А из оконного проема тянет ледяным ветром. Если выживет, точно заболеет.

— Надо. Сами не справимся.

Разочаровывать сумеречницу не хотелось, они и без того не справятся, слишком сильна была тварь. Да и… где те, кто должен был бы поймать ее?

— Он давно готовился… он и старуха, — Ниночка добралась до Эвелины и похлопала ту по щекам. Прижала пальцы к шее, убеждаясь, что сердце стучит. А вот по голове ей крепко приложили, кровь течет. — Давно… и тетушка… она к старухе захаживала. А зачем — не говорила. Я и не спрашивала. Молодая была.

Глупая.

Ведьмы взрослеют вдруг.

И ставши взрослыми, понимают, что не бывает вот так просто, случайных визитов, чаепитий, которые проходили в тягостном молчании, и Ниночка на них чувствовала себя не менее чужой, нежели дива.

Не бывает, чтобы старая сильная ведьма умирала в одиночестве.

Чтобы…

— Они… вместе…

— Старуха видела, — согласилась сумеречница, перевернув Владимиру, которая казалась спящею. — Вставай… она видела и сложила все так, что у нас есть шанс. Должен быть.

Что ж, если ей хочется верить, то…

Птица-гамаюн раскрыла глаза вдруг и сделала глубокий вдох, но заговорить ей Ниночка не позволила, зажала рот рукой.

— Тихо. Жив твой генерал… правда, как надолго — не знаю.

Сказала убежденно, и ей поверили.

Двуипостасные сходят с ума.

Все сходят с ума, если подумать. Но двуипостасные куда чаще, чем люди. Нестабильность физической формы естественным образом переходит…

— Привет, — хрипло произнес Свят, раздумывая, хватит ли куцых его силенок, чтобы взять тварь под контроль. — Это я, твой сосед. Знаешь, не сочти, конечно, за придирку, но человеком ты мне нравился куда больше.

Верхняя губа дернулась, обнажая клыки.

А еще двуипостасные частенько подвержены такой беде, как бешенство, что обыкновенное, которое цепляют на охоте, ибо не так уж редко оно, что магическое. Последнее нельзя в полной мере назвать бешенством, ибо происходит оно от резких колебаний внешнего фона, когда резкое падение его уровня приводит к оттоку энергии, что фактически раздирает тонкое поле и дестабилизирует двуипостасного.

Смена формы происходит инстинктивно.

— Не то чтобы я вовсе возражал против такого соседства.

Бешенство туманит разум.

Бешенство пробуждает те самые, почти забытые, первозданные инстинкты, которые превращают разумное существо в тварь.

А блокиратора у Свята нет.

И ничего-то нет.

Он вытирает вспотевшие вдруг руки о штаны. А тварь… тварь не спешит бросаться. Она просто стоит. Смотрит.

И… если осторожно…

…двуипостасные чувствительны. И к ментальному воздействию особенно. Неподатливы. Звериный разум имеет свои преимущества, но если…

…прямое воздействие не годится, а вот понизить уровень агрессии можно.

Попытаться.

Тварь зарычала, и голос ее отразился от стен.

— …твоя жена расстроится, если ты сделаешь какую-нибудь глупость. Подумай.

Думать они в подобном состоянии не способны, именно поэтому в старой империи оборотней и относили к существам условно разумным. Поневоле начинаешь думать, что не зря.

Взгляд красных глаз выдержать не так и просто, но Святослав справляется. И говорит уже куда как спокойнее.

— К слову, где она? Калерия. Ты помнишь?

На имя это оборотень откликается тяжелым рыком, голова его пригнулась, а на загривке поднялись иглы.

— Потерял? — произнес Святослав с сочувствием. — И я потерял… не ее… у тебя Калерия. Калерия тебя любит. Ты это знаешь. А у меня Астра. Помнишь?

Сердце болезненно сжалось. И Святослав с трудом удержался, чтобы не закричать, чтобы не позвать. Глупо звать женщину туда, где скалится полубезумная тварь.

— Калерия — мудрая женщина. Она мне помогала. И Астра. Всем помогала.

Иглы опадали одна за другой, и краснота уходила, да и пропало ощущение, что, стоит дернуться, и тварь нападет.

— Надо их найти, — Святослав решился сделать шаг. — Обеих. Мало ли… женщины слабые, а ты сильный… ты меня помнишь?

Зверь склонил голову.

…в прежние времена двуипостасным запрещено было селиться вблизи городов и деревень, равно как и появляться на территории человеческих поселений без особого разрешения. А давали его вкупе с блокирующим ошейником.

Двуипостасные людей не любили.

Люди двуипостасных сторонились.

— Помнишь… Ингвар, я думаю, что теперь ты меня слышишь. Если да, то… кивни, что ли?

Зверь осклабился, а потом склонил голову.

— Насколько ты себя контролируешь?

Еще один вздох, куда более тяжелый.

— Ясно… не важно, как-нибудь справимся. Сможешь не сожрать, если я прикоснусь?

Губа дернулась.

— Да не буду я тебе в голову лезть, не хватало еще… по каждой голове шариться — никакого здоровья не хватит, вот честное слово! Я просто хочу помочь. Ты все еще нестабилен, а если со мной…

Святослав говорил спокойно и уверенно.

Получалось.

Как-то получалось.

И идти тоже. Слабость все еще была, но с нею он тоже справится. А пока… шаг и еще шаг, главное, не замолкать.

— Нужна будет твоя помощь… не знаю, что со штурмовой группой, полагаю, тварь о ней или знала, или догадывалась, но если никого нет, то и штурмовой группы больше не существует. Хотя надеюсь, что ребята живы. Они не виноваты, что я самоуверенный идиот.

Оборотень следил.

Держался.

Время от времени по шкуре его проходила волна дрожи, поднимались дыбом защитные иглы. И опадали. И снова поднимались.

— Но справляться придется самим. А тварь эта древняя… куда старше меня и тебя. И не знаю, чего она хочет.