Хорошие девочки плачут молча (СИ) - Иванова Инесса - Страница 20

Я кивнула и сглотнула вязкую слюну. Ком в горле причинял ощутимый дискомфорт, но я старалась держаться. Ради себя.

Потом ради близких.

Я обещала себе быть сильной, но сейчас грозила безутешно разрыдаться.

— Как давно у вас наблюдаются нерегулярные кровомазания? В анкете написано, что пару месяцев. А точнее можете вспомнить?

Тем временем медицинская сестра намазала мне живот гелем, и я вздрогнула от прикосновения головки аппарата к голому животу.

Сосредоточиться в последнее время стало сложнее, я трактовала этот симптом как подтверждение страшного диагноза. Отупела настолько, что почти не могла сконцентрироваться на работе.

— Недель пять, может, шесть. Не помню точно.

Аппарат всё возил по животу, доктор смотрел на монитор, вглядывался, морщил лоб, поправлял очки и молчал.

— А когда была последняя менструация?

Мне захотелось закричать, чтобы они перестали спрашивать одни и те же вопросы по кругу. Я  уже говорила сестре в приёмном покое, что девять недель назад всё было как обычно. А потом я начала кровить нерегулярно.

— Раз в две недели у меня были кровомазания. То алые, то коричневые. Могли продолжаться три дня или неделю. Потом снова всё становилось хорошо, на какое-то время. Последние недели я чувствовала себя особенно неважно.

Врач кивнул и снова принялся разглядывать что-то на мониторе. Мне начинало казаться, что он просто не знает, как трактовать то, что там видит!

— Так, анализы ваши почти в норме, если не считать анемии средней степени тяжести, но это мы скорректируем, — сказал он наконец и убрал датчик. — Скоро я осмотрю вас на кресле.

— Вы так ничего и не скажете? Хотя бы свои подозрения? — я приподнялась на локтях и посмотрела мужчине в глаза.

Мне надоели эти недомолвки. Если бы я их хотела, то предпочла бы и вовсе не обследоваться!

— Это опухоль, да? Я кровлю из-за рака? Вы предложите выскабливание?

Вопросы сыпались один за одним. Я была достаточно  осведомлена о том, как это бывает. Сейчас мне скажут, что надо подтвердить диагноз, а лишь потом говорить о нём с полной уверенностью.

Врач молча посмотрел на меня, потом вернулся на место, включил монитор снова и поставил датчик на мой ещё влажный от геля живот.

— Если это и опухоль, то она явно живая, — произнёс он наконец и включил какую-то кнопку. Я запомнила, что она была ярко-красного цвета. — У неё есть сердцебиение.

Марго

— Это точно? Такого не может быть! — всё время твердила я и чувствовала себя так, будто из-под ног вдруг ушла земля.

Как это странно и одновременно легко отказаться от прошлого, от будущего, выдуманного себе в таких подробностях, что начинаешь в него верить! И как оказалось сложно принять другую точку зрения!

Я не верила. Не могло этого быть, и вовсе не потому, что меня бы это не обрадовало, а только потому, что вот так не бывает.

— А кровь? У меня часто кровит, — спрашивала я снова и снова, когда из вены взяли ещё уйму анализов и прописали строгий постельный режим.

— Это угроза прерывания. К сожалению, она вполне реальна, — был мне ответ, и на этом всё.

Наверное, пока с меня было достаточно.

Я позвонила Михаилу сразу, когда освободилась. Примерно через часа два после того, как узнала неожиданную новость. Правда, немного омрачённую неясными прогнозами.

— Не скрою, пани Старицкая, положение очень серьёзное,  — пояснял лечащий врач. — Позвольте говорить с вами откровенно.

Я кивнула. Знаю, сама чувствую, слишком большая слабость. И боли внизу живота. Несильные, но периодические, часы по их появлению можно сверять.

— Гематома большая. Но эмбрион вполне жизнеспособен. Хорошо, что вы попали к нам сейчас, через неделю-вторую могло быть слишком поздно.

Я снова согласилась, спрятав руки под одеяло. Они дрожали.

Хотелось впиться во что-то мягкое  нырнуть под одеяло с головой и зажав край его в зубах, зажмуриться и погрузиться в сон. Когда проснусь, угрозы минуют, пронесутся как буря, и небо снова станет безоблачно-голубым.

— Мы начали колоть вам гормоны, это необходимо для поддержки.

Я соглашалась на всё. Подписывала не глядя ворох бумаг, только чтобы успокоиться и оправдаться перед самой собой: я сделаю всё, чтобы сохранить ребёнка.

— Какой у меня срок?

— Семь-восемь недель. Это по УЗИ.

Отлично, осталось всего семь месяцев, и можно вздохнуть спокойно. А пока я буду лежать, даже если возникнут пролежни. В туалет, к счастью, мне вставать разрешили. Метр пройти несложно.

Я находилась в отдельной палате со всеми удобствами, и пусть она была похожа на тюрьму, чьи окна выходят не в больничный сад, а на асфальтовые дорожки и ворота, это не так важно.

Главное, я выйду отсюда. Выйду победителем.

Взяв телефон в руки, я некоторое время сидела и раздумывала.  Конечно, надо звонить сейчас, Миша там, должно быть, с ума сходит, но я боялась его обнадёжить. И сама боялась поверить в чудо.

Пока сомневаюсь в реальности происходящего, я смогу выдержать любой удар судьбы. Она часто меня била, слишком больно после восстанавливаться и делать вид, что жизнь продолжается.

Общество требует от тебя, чтобы боль не длилась долго. А печаль надо прятать внутри так глубоко, чтобы при общении этого и заметно не было. Мол, отгорюй пару дней-недель, а потом делай вид, что всё забылось. Иначе ты какая-то неустойчивая.

Бракованная. к психологу надо, а то и к психиатру.

—Ну, что сказали? — послышался в трубке взволнованный голос, и у меня, как назло, пропал дар речи.

Хлынули слёзы, которые я так долго держала в себе, я начала всхлипывать в трубку, но не могла выдавить даже слова.

Совсем.

—  Погоди, я сейчас буду, — он отключился раньше, чем я смогла сказать, что это не от горя, а от радости. Бросила телефон на кровать и, обняв колени, расплакалась ещё сильнее прежнего.

Да, надо успокоиться, это вредно в моём положении, но мне так было легче. Я плакала, и со слезами выходила боль. Сомнения.

Страх, наконец.

Это как заноза, глубоко сидевшая в ране, а когда её извлекли, уже затянувшееся повреждение вдруг закровило сильнее. Это надо пережить, теперь-то я пойду на поправку.

Мысли о том, что я могу не доносить, даже не допускала. Вернее ,она билась раненой птицей из подсознания, мелькала где-то на задворках, но я гнала её прочь. Если я буду думать ещё и об этом, то хоть в петлю лезь!

Михаил приехал через минут десять после звонка.

— Ты так скоро? — лишь вымолвила я, подняв голову на звук открывающейся двери.

Вздрогнула и сжалась. Вдруг это не он? Не Михаил.

— Всё это время я был в больничном парке. И в кафетерии выпил весь кофе, — слабо улыбнулся он и, осторожно присев рядом, обнял меня. — Рассказывай всё как есть.

Я улыбнулась:

— Только не говори, что до того, как зайти сюда, ты не побывал у моего лечащего врача.

— Был, Марго, — взгляд мужа посуровел. — Но ты ведь подписала бумагу, чтобы никому ничего не говорили. Я хочу всё знать. Скажи мне!

Точно! Конечно, подписала, как я могла забыть! Предполагалось, что у меня рак тела матки, я не хотела, чтобы об этом ему говорили посторонние.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Только в лицо, самолично, я бы следила за малейшей реакцией и, заметив испуг в его глазах или разочарование, да мало ли что, развелась бы и уехала домой.

Впрочем, я вру. Я бы так поступила в любом случае. А Михаил, даром что в политике много лет, хорошо умеет скрывать свои чувства.

— Ну же, не бойся, я всегда рядом! — подбадривал он, а у меня ком в горле застрял.

— Я… не больна, Миш, я беременна, — выпалила наконец и вскинула на него мокрые от слёз глаза.

Кажется, я не плакала так много уже много месяцев. С тех пор как потеряла народившегося первенца. По глупости или по судьбе, больно было так. что ножом режь, не почувствовала бы.