Белые львы (СИ) - "Omega-in-exile" - Страница 55

Затем последовал чудовищный удар, и наступила темнота.

*** Москва, январь 2008 года Глаза Саши были закрыты, но странным образом он видел все, что с ним происходит. Видел, как телохранители несут его на руках в машину, видел мрачное, встревоженное лицо Старшего, больничную палату, склонившихся над ним медиков в масках, их голоса. Да, они сыпали медицинскими терминами и обрывочными фразами, но и этого было достаточно, чтобы Саша понял: он уходит из этого мира. Кровавый туман, стоявший перед глазами, рассеялся, мир стал удивительно прозрачным. Саша испытывал легкость и странное спокойствие. Осознание того, что он стоит у невидимого порога, перешагнув через который, возвратиться будет уже нельзя. И внутренняя уверенность в том, что время переступить этот порог не наступило. Но и желания возвращаться не было.

Саша чувствовал себя зависшим меж двух миров. Он знал, что должен принять решение, что кто-то этого ждет. Кто-то очень важный, кто-то всемогущий сейчас отдает ему в руки это решение. Но Саша был не способен решиться. Ему хотелось одного: возвратиться в свой таинственный край серых озер, погрузиться в него, остаться в нем навсегда. Но этот мир был где-то далеко. Он существовал, Саша чувствовал это, но чтобы прийти в этот мир, снова увидеть его, необходимо было принять решение. Необходимо было измениться. А Саша не мог, не мог… И потому оставался висеть в пространстве меж двух миров. И в этом пространстве к нему, возможно, в последний раз являлись строки:

Небеса далеки и не станут, наверное, ближе,

и уже не пробить эту остекленевшую синь!

Но над ней – никого. А быть может, нас просто не слышат

или ждут терпеливо под сводами древних святынь.

Злая бездна полна сладких ужасов, мАнит и мАнит,

в ней мерцают огни, обещая поющий полет…

Но о чем-то молчит полумертвая, дряхлая память,

оставляя несорванным древний отравленный плод.

Середина пути между небом и бездной, и будто

все вот-вот отболит, ярким пламенем все отгорит!

Но с немеющих ног не спадают тяжелые путы,

и свинцовым свеченьем наполнен земной лабиринт.

Саша чувствовал эти тяжелые путы. Он видел вдали Старшего, его темную фигуру, и понимал, что тот тоже ждет. Ждет его решения. Рядом со Старшим стоял Михаил. Они оба ждали. И они хотели, что Саша вернулся. А он не мог. Издалека доносился голос матери: грозный и пугающий: «Погибнешь без меня! Не проживешь!» Он и не прожил. Он погиб. Точнее, погибал. И, наконец, понял, что у него нет сил вернуться. Он уйдет. Сам не знает куда. Возможно, это будет ад. Хотя Саша все-таки мечтал обрести покой. Мысли остановились. Саша прощался с Землей. И со своим тайным миром серых озер. Ему их больше не увидеть. И из этих серых озер к нему в тумане приходили новые строки:

Неслышно тает жизнь –

пусть медленно, но верно.

Усталая земля

уходит из-под ног,

а прошлое, змеясь

по оголенным нервам,

сплетается в тугой,

запутанный клубок.

Холодный серп луны –

дитя кривых затмений

срезает с мертвых лет

цветную бахрому,

за нею – пустота.

А в ней – роятся тени.

Они вот-вот умрут,

и с ними – я умру.

Но в час, когда готов

прерваться вздох недлинный,

мне Богом суждено

отправиться в полет,

увидеть юных лет

счастливые долины

и осознать, что в них

никто меня не ждет.

Смертельная тоска

тисками сдавит душу,

мучительная боль

отравленной стрелой

пронзит меня насквозь

и выплеснет наружу

несбывшихся надежд,

страстей гудящий рой.

Не знать бы их вовек,

безмолвным невидимкой

беззвучно ускользнуть

от жалящих красот!

Запутанной судьбы

нелепая картинка

уходит…

А над ней –

звенит небесный свод.

...Все выше от земли,

туда, где нет разлуки,

и вот, нездешний свет

сияет надо мной,

и отступает тьма,

и утихают муки.

Пора.

Я ухожу

отсюда

в мир иной.

Это были не просто стихи, это была реальность. Саша принял решение. Он уходил. У него больше не было сил жить. Как бы ни был он привязан к Старшему, который любил его. Как бы ни был благодарен Михаилу, в котором чувствовал искреннюю преданность. И как бы он ни любил Йена. Йена. Йена… Сашу вдруг пронзила боль. Та самая «мучительная боль отравленной стрелой». Но это была не его боль. Это была боль Йена. Он ясно увидел, что Йен камнем падает из поднебесья. Он увидел его лицо, темно-серые глаза, смотревшие на Сашу с любовью и отчаянием. Он понял, что Йен тоже погибает. – Нет! – это был не физический крик, это был вопль души Саши и стон его сердца. Души, возвращающейся в бренное тело. Сердца, снова начавшего биться –слабо-слабо, но все-таки. Саша не хотел возвращаться. Но он не хотел, чтобы погиб Йен. Потому что если Йен погибнет, им не суждено будет встретиться: слишком к разным мирам они принадлежали, Их встреча могла произойти лишь на Земле. Пока только на ней. Саша возвращался. Возвращался в сумеречный лабиринт земного мира. Но что-то не давало ему войти в этот лабиринт. Он не мог найти в себе сил. Даже его любовь к Йену была бессильна против его собственного бессилия. Вернуться в земной мир мог только другой человек, который был там нужен. Саша – безвольный, покорный, готовый отдать все за то, чтобы от этого мира отгородиться, был не нужен на Земле. Если бы он был другим… Если бы… Если бы… И тут в его душе снова что-то шевельнулось. Как будто просыпался тот самый незнакомец, которого он боялся, которого отвергал, от которого бежал. И совсем рядом послышалось львиное рычание. Из лабиринта медленно и грациозно вышел белый лев. Он уселся у входа, его светлые глаза смотрели прямо на Сашу. Это были глаза не человека, и в то же время человека. В них была сила, властность, царственность. Воля. Это были глаза повелителя. Настоящего повелителя, который сам соткан из власти. Взгляд львиных глаз как будто заполнял сашину душу – измученную, обессилевшую, слабую. Наполнял ее собственной силой – нечеловеческой. Силой, способной разрушать, уничтожать, разрывать в клочья. Но и способной творить добро. Спасать. Лев поднял голову и зарычал. Но это был не грозный рык. Скорее вопросительный. Как будто лев о чем-то спрашивал Сашу. И Саша понимал, какого ответа ждет от него лев. Он шагнул к белому льву и их взгляды слились в один… *** Москва, январь 2008 года Мурзин, бледный и мрачный, стоял в кабинете главного врача одной из лучших клиник Москвы. – Забродин был на грани смерти, – говорил главврач. – Отравление ядом растительного происхождения. Обычно этот яд начинает действовать спустя минут десять-пятнадцать после приема внутрь. – То есть, отравление произошло на приеме, – голос Мурзина был бесстрастным, с металлическими интонациями. Так звучат автоматические голоса в телефонной трубке. – Этого я не знаю, – пожал плечами врач. – Можно лишь предположить, что яд был подмешан в шампанское. Забродин ничего не ел с утра, его желудок был пуст, и действие яда было очень быстрым. Если бы в его желудке была пища, яд действовал бы медленнее. Симптомы проявились бы через десять-пятнадцать минут, но это было бы легкое головокружение, может быть, одышка. Обычно этому не придают значения, и резкое ухудшение наступает только через пару часов, когда спасти человека уже нельзя. Парадокс, но ускорение действия яда из-за пустого желудка спасло пациента. Если бы он походил с легким головокружением хотя бы полчаса и продолжал чувствовать себя более-менее нормально, это был бы уже живой мертвец. Спасти его было бы нельзя. Мы же успели вовремя. Теперь жизнь пациента вне опасности, это я гарантирую. Другое дело, что он очень слаб, понадобятся процедуры… Какое-то время для реабилитации. Ничего особенного: лекарства, здоровое питание, свежий воздух, покой. Лучше… – врач задумчиво посмотрел в окно на серое январское небо. – Лучше, если через пару недель он отправится куда-нибудь в теплые края. Здоровый климат очень важен.