Белые львы (СИ) - "Omega-in-exile" - Страница 2

Впрочем, тогда же, еще в детстве, Йен получил первый болезненный урок – когда попытался сойтись с чернокожими сверстниками, права которых так рьяно отстаивал. Эта попытка завязать дружбу тут же обернулась для него фингалом под глазом и рассеченной губой. Потому что он был белым. Он был угнетателем, врагом по определению. Другой тут же изменил бы свои взгляды, столкнувшись с суровой реальностью. Но только не Йен. Из происшедшего он сделал другой вывод: людей надо вести к свободе. Показывать ее преимущества. Наверное, этот вывод в данной ситуации был довольно странным, но Йен был именно таков.

Такой же вывод он сделал и тогда, когда осознав свою гомосексуальность, в 16 лет сообщил об этом родителям – людям консервативным и очень религиозным. Те, само собой, пришли в ужас, дома начался ад и Израиль. Йен железно стоял на своем. Он не водил домой парней, не устраивал никаких выходок. Но жестко противился всем попыткам родителей отвести к его к психиатрам, к психологам, на нравственные беседы к приходскому пастору и так далее. Он не пытался провоцировать конфликт, напротив, он терпеливо объяснял родителям, что он вот такой и другим быть не хочет. А если когда-нибудь захочет, то вот тогда и будет. А они должны уважать его выбор, как он уважает их выбор. Будучи открытым к диалогу, он не уступал ни на йоту. Тяжелее всего ему пришлось в школе. Каминг-аут мгновенно превратил его в изгоя. Йена откровенно травили, он вынужден был даже сменить школу, но и в другой школе обстановка для него оказалась ненамного лучше. Парень держался. Когда его били, он давал сдачи. Но не пытался никому навязывать свои взгляды. Он считал, что каждый имеет право на свободу. И каждый имеет право ее завоевывать. Хотя, честно говоря, держался Йен с трудом. Он нигде не находил понимания. В школе его презирали, над ним издевались. Родители пытались его «излечить». Друзья от него отвернулись. Парни-геи, с которыми он изредка имел дело, не стремились к какой-то дружбе. Их интересовал только секс. А Йен был слишком горд, чтобы навязываться кому-то в друзья. Он был очень одинок, но сдаваться не собирался. Наверное, другой на его месте стал бы политиком, общественным деятелем, борцом за права всевозможных меньшинств: социальных, национальных, сексуальных… Но не Йен. Он рано понял, что политика –лишь пена на поверхности, а решения, влияющие на судьбы людей, принимаются не на парламентских трибунах и не на заседаниях правительств. Эти решения принимаются людьми, редко появляющимися на публике, предпочитающими оставаться в тиши своих кабинетов, жить на роскошных виллах или путешествовать по миру на личных самолетах или комфортабельных яхтах. И Йен был полон решимости проникнуть в этот мир, войти в число избранных вершителей судеб мира. Но не ради самой власти, хотя власть ему нравилась, а ради исполнения своей мечты. Йен бредил авиацией и космосом. Нет, не полетами к звездам. Его мечты были в буквальном смысле более приземленными. Он мечтал о создании суборбитальной авиации. То есть о некоем гибриде самолета и космического челнока, который мог бы доставлять пассажиров, скажем, из Нью-Йорка в Токио всего за полчаса. Все «боинги», «аэробусы» и прочие современные авиалайнеры должны были, по мысли Йена Хейдена, если не отмереть полностью, то уйти на обочину. И еще: Йен мечтал о создании индустрии аэромобилей. То есть, аналога автомобилей, но летающих на небольшой высоте и, желательно, на экологически чистом топливе. Да, юноша понимал, что его планы являются полуфантастическими. Но он был уверен, что если и не сможет осуществить их полностью, то уж точно сумеет значительно приблизить их воплощение в жизнь. И он не сомневался, что это сделает человечество более мобильным, а значит, более свободным. Последняя мысль была весьма спорной, но Йен готов был отстаивать ее с пеной у рта. Впрочем, отстаивать было не перед кем, поскольку свои планы Йен держал при себе. Одиночество, в котором он оказался, способствовало тому, что он с головой погрузился в учебу. Он уже в школе налегал на дисциплины, связанные с экономикой и финансами. И самостоятельно изучал аэронавтику. Закончив школу, поступил в Кейптаунский университет, на коммерческий факультет. В принципе, он мог бы поступить и в университет в родном Йоханнесбурге, но ему хотелось поскорее уехать подальше от дома, где обстановка ничуть не стала лучше, ибо родители упорно пытались наставить сына «на путь истинный». Однако и в Кейптауне у Йена не задалось.

Дело было уже не в его сексуальной ориентации (нравы в Кейптауне были довольно либеральными), а в неуживчивости и жесткости характера. Его считали надменным снобом, ни в грош не ставящим окружающих. Хотя сам Йен был уверен, что превыше всего ценит свободу: как свою, так и чужую. Впрочем, была еще причина, по которой он оставил Кейптаунский университет: его не устраивало качество преподавания. Но дело было не столько в том, что преподаватели были плохие, а в том, что Йен очень много занимался самообразованием. И далеко вышел за рамки университетской программы.

В итоге он уехал в Канаду, где стал учиться в университете Куинс в Кингстоне, а еще через три года оказался в Пенсильванском университете США. Эти переезды и обучение в университетах спонсировали вовсе не родители. Йен с 18 лет играл на бирже ценных бумаг. Не то чтобы он был гением финансовых спекуляций, но бесспорное финансовое чутье и удача позволили ему уже к 22 годам сколотить состояние в 70 млн долларов. И этот капитал он диверсифицировал, приобретя акции одной из фармацевтических компаний в Канаде, а также акции небольшой авиакомпании, занимавшейся чартерными перевозками. Очень скоро авиакомпания стала одним из пионеров на быстро развивавшемся рынке лоукостеров – стратегия Йена Хейдена оказалась верной. Дела фармацевтической компании тоже шли в гору, к тому же Йен совершил целую серию удачных спекуляций на азиатских биржах. Одним словом, к 30 годам он был уже обладателем примерно 2 миллиардов долларов, владельцем нескольких компаний – не очень известных, но занимающих ключевые позиции в ряде отраслей. Но для Йена это были не богатство и власть. Для него это была свобода и путь к мечте: началу реализации его аэрокосмических проектов. Революции в земном транспорте. Он хотел быть свободным сам и помочь стать свободными другим. Он вовсе не был аскетом. Отдавая значительные средства на благотворительные цели, сам он любил жить в роскоши, окружать себя красивыми вещами, наслаждаться возможностями которые дает богатство. Он тщательно следил за своей внешностью, любил одеваться с иголочки, питаться в шикарных ресторанах, вести светскую жизнь. В этом смысле он отличался от плеяды молодых миллиардеров, которые любили щеголять ношеными свитерами, потертыми джинсами и дешевыми китайскими часами. Нет, Йен был скорее снобом. Но эта страсть к красивой жизни была для него не столько способом самоудовлетворения, сколько символом свободы. «Я могу позволить себе это, потому что я свободен», – говорил он себе. Но при этом маниакальном стремлении все подчинять идее свободы, Йен вовсе не был либералом с окружающими. Нет, он был очень требовательным, жестким, даже зачастую жестоким. Беспощадным и безжалостным. Но лишь тогда, когда считал, что это действительно необходимо. Он никогда ни над кем не издевался. Ему была чужда мстительность. Он готов был уничтожить врага и не раз это делал, но никогда не добивал раненого. Это же страсть к свободе сыграла с Йеном злую шутку и в личной жизни. Конечно, проблем с любовниками у него не было. Йен Хейден, молодой миллиардер, был вполне публичной персоной и никогда не делал секрета из своей сексуальной ориентации. При всем своем снобизме, он мог запросто появиться в самом обыкновенном гей-клубе, где завести знакомство с парнем на одну ночь. Как, впрочем, и принять участие в закрытой элитной гей-вечеринке, на которую пускали только избранных… Йен был свободен, и ему было плевать, что пишет про него желтая пресса, что за ахинею несут его бывшие любовники в интервью порносайтам. Но он был одинок. Просто потому что к 30 годам так и не встретил человека, в которого влюбился бы по-настоящему. Влюбленности у Йена случались. Но довольно быстро проходили. Он либо очень скоро понимал, что очередной парень ему не так уж дорог, либо видел, что любовнику просто нравятся его положение и деньги. Йен не обижался за это на людей, не чувствовал себя оскорбленным. Он считал естественным такое поведение. Тем более что сам-то он никого по-настоящему не любил. И, главное, не желал жертвовать своей свободой ради других. Как-то раз один из немногочисленных приятелей (не друг, друзей у Йена не было) спросил его после третьего или четвертого бокала бренди: – Слушай, Йен, вот ты все время твердишь о свободе. А если твой любимый потребует от тебя отказаться от свободы, ты это сделаешь? – Исключено, – не задумываясь, ответил Йен. – То есть, ты не пожертвуешь своей свободой ради того, кого любишь? – Нет. Просто тот, кто меня полюбит, никогда не потребует от меня отказаться от свободы. Если он действительно будет меня любить, – спокойно ответил Йен. – Нет, Йен, а если ты его будешь любить, а он тебя – нет? – Тем более. И Йен был абсолютно искренен. Сам он никогда никого не насиловал и не принуждал, хотя и очень любил жесткий секс с сильными парнями. Но это был секс равноправных партнеров, где каждый стремился доставить другому удовольствие. Насилие же в сексе было органически чуждо его натуре. Это было бы посягательством на свободу, а свобода человека была для него священна. Возможно, именно поэтому Йен никогда не мог понять тему