Восток Соф (СИ) - "Мехри" - Страница 41

— Пойдем, — говорю я, но Нилу не поворачивается.

— Может мне попросить у них еды? — спрашивает она.

Само по себе во мне просыпается обида и я отвечаю.

— Они сами должны были угостить нас. Но раз они этого не сделали, значит не стоит унижаться. Я напоминаю Нилу о том, как она отговорила меня от необдуманного унижения, и мы выходим с ворот.

Вечер проходит в тихом уныние. Я ложусь, и впервые за все это время думаю о нашей жизни. Как мы дошли до этого дня? Кто виновен во всем? Неужели я? Вначале мимо проходят воспоминания о роковой встрече с Амином и меня охватывает беспредельная тоска. Он не любил меня, а просто хотел использовать в качестве забавного развлечения. Зачем он выбрал такой способ? Разве не было других развлечений или быть может в него вселился дьявол, но как бы ни было этот человек смог наполнить мою душу счастьем, а потом жестоко разбил всю мою жизнь. Темные круги плесени на потолке нависают тучей, я смотрю на них равнодушно, уставшими глазами. Но к своему удивлению неожиданно рисую глазами линии лица похожее на директора. Он проявляется так ясно, что заслоняет с собой весь свет в комнате.

— Прочь! — Вырывается у меня. Всю голову наполняют мысли о нем. Я представляю, как должна была стать его женой и сердце сжимается в холодных тисках. В чем смысл замужества, — думаю я, но не могу найти ответа. Тогда продолжаю спрашивать у пустоты, — зачем появились эти традиции в мире которые разрушают людские души, толкая их на отчаянные поступки? Разве нельзя было просто существовать чистыми побуждениями к счастью. Почему все видят счастьем замужество, женитьбу. Ведь можно прожить одинокую жизнь, продолжая, следовать более высокому и нравственному, единственному к чему стремиться душа. Быть верующим и независимым, соблюдать духовные правила, но не нарушать собственных. А мои правила состоят из ничтожных желаний быть образованной и жить рядом с матерью. И снова предо мной является Амин, как будто отвечая на мои вопросы и говоря: — Ты жалкое слабое создание, зависевшее от более сильного, поэтому не имеешь права мыслить. Я вспоминаю его слова о браке и горько усмехаюсь. В каком то роде он прав, но я понимаю, что смогла бы прожить бок о бок с ним хоть тысячу лет в молчание и одиночестве, ограничиваясь прощением и посвятить себя духовности, а он не смог вытерпеть одного дня без своей грешной игры. И кто после этого слаб?

Но все эти мысли рождаются в утомленном сознание от голода и усталости. Нилу давно спит мирным сном, а моя душа все еще сопротивляется спокойствию. Ноги и руки не могут расслабиться, сердце вместо того, чтобы успокоиться, бьется еще сильнее. В голове непрерывно стучит маленький молоточек и я не могу расслабиться. Веки давно уже свинцовые, но только я закрываю их как предо мной являются картины из прошлого и я вновь смотрю на потолок. Но самое худшее это невыносимая боль по всему телу и как бы я не хотела, не могу даже встать с места. Да и как? И зачем? В этом вонючем месте нет ни санитарных условий ни комнаты для омовения, чтобы я хотя бы помолилась. Я лежу не в силах сдвинуться и мучительно терплю духовную жажду. Когда порыв проходит все во мне смиряется. Возможно я стану одной из тех несчастных кто бросил высшее ради выживания. И тут желудок снова стягивает в ком, так что по всему телу пробегают холодные мурашки. Хлеб с маслом заново разыгрался в воображениях, мягкий, жирно сладкий привкус появляется во рту и я проглатываю слюну заполняя его вкусом пустой желудок. Тем временем сосед шумно открыл свою дверь и беспощадно разбудил Нилу. Она приподнимаясь на месте и жалобно просит воды. Все ее выражение лица говорит о мучение во сне.

— Что с тобой?

— Тошнит. Вдруг она вскакивает на ноги и не добежав до дверей вырывает на пол.

От страха я тоже поднимаюсь и вижу на полу непереваренные кусочки макарон. Но прежде чем сказать что-либо чувствую как скручивает живот и я бегу в уборную.

Очевидно нам дали испорченную еду и наш ослабленный организм не выдержал.

— Ничего страшного, — говорит Нилу, скрывая от меня набежавшие слезы. — Я сейчас же поеду на работу, возьму наши деньги и куплю лекарство.

Разочарованию и грусти не было предела, когда Нилу возвращается с маленьким пакетом химикат вместо вкусного завтрака. Проглатывая таблетки мы с ней готовы разрыдаться от обиды. Хлеб с маслом быстро исчезает с воображения оставив позади горький привкус сухих порошков и лекарств. Нас сравнили с уличными собаками, — думаю я вытирая слезы.

Это была слишком жестокая насмешка над голодными. Я в первые проклинаю человека, хотя отец учил не только чтить слова духовности, но и бояться их. Этот закон был впитан в мои принципы. Каждый раз слыша что-либо подобное на улице я боялась за свой слух и за свое невольное участие в нем. Но теперь когда мои собственные уста произносят: — Будь ты проклята! Кажется само небо вздрогнуло и я чувствую к себе омерзительное отвращение, пытаясь найти оправдание этой женщине. Но никакие мысли не сходятся и ясно что нас посчитали за ничтожество которые не имеют ни знания, ни разума и этим лишили последних сил. Нилу своим добрым сердцем до конца не верит в такую подлость.

— Может она хотела, чтобы мы выкинули этот пакет в мусор, но забыла сказать?

— Это так же нелепо как если бы она была полоумная. Только в этом случае можно оправдать ее. На самом деле ей просто стало жалко испорченную еду, а на нас ей наплевать. Нилу молча слушает мои аргументы пока я вновь не хватаюсь за живот и этим завершаю наш разговор.

Бездомные, но пока что еще не падшие люди измеряются хозяевами по трем категориям.

Это очень темные разделы. Первым аспектом их жизни составляет работоспособность. Тем кто становится счастливым обладателем роли хозяина абсолютно все равно каков человек и какая у него судьба. Они видят в своем арендаторе только средство заработка и потому очень переживают, сможет ли тот обеспечить их своей платой. Хозяйка привыкшая провожать своих квартирующих с утра и встречать их вечером как неких роботов, которые приносят доход раздражалась моей новой ролью. Она не могла видеть моё присутствия во дворе в обеденный час и тайно разрывалась от злости. Мне самой было неприятно ощущать себя униженной каждый раз проходя мимо нее и притворяться радостной, но что я могла поделать? Узнай хозяйка про мои изрезанные почки тот же час выдворила бы нас, ибо люди не терпят чужих проблем. А моя болезнь равнялась катастрофе для квартирующей. На четвертый день понимая что могу довести до срыва не терпящую чужих людей хозяйку снова вернулась на работу. Но только взяла в руки метлу, как осознала, что с такой слабостью характера не смогу побороть свою обиду и в тот момент во мне произошел внутренний переворот. Рассеянные мысли исчезли и взгляд на работу стал более жестким. Что-то новое проросло во мне. Вместе с тем появилось хладнокровие. Я разработала схему по которой одним движением можно собрать все листья в диаметре двух метров, как согнуть кисти, чтобы поясница не напрягалась. Как смотреть на окружающих, чтобы не замечать их лиц. Но вместе с опытом — так назвала я свое изменение — исчезла радость с которым в первые брала в руки метлу. Со стороны кажется, что во всем виноват голод, но в нас истощилось не только тело, но и вера в людей. Я каждый день по-прежнему встречала эту женщину однако теперь ее лицо для меня изменилось.

Ее глаза больше не казались грустными, они отражают равнодушие, холод которых я прежде воспринимала за грусть. Постепенно я начала замечать ее лихую подвижность с которым она может бегать по ступенькам своего подъезда. Но стоит ей заговорить с нами, как она начинала жаловаться на тысячу болезней.

Иногда когда ее нет дома на улицу выходит ее невеста. Молодая женщина лет двадцати шести, совсем невзрачная на вид. Она похожа на розы, шипы которых намного острее чем ее красота и очень любит поболтать с соседками. Часто получается так, что мы спокойно отдыхаем, сидя рядом с ними, оставаясь невидимыми и не слышимыми. И невольно становимся слушателями их тайн и сплетней. Но в первый раз, когда я отдыхала откинувшись на спинку скамьи, мне не было дел до окружающих. Я смотрела на убирающую мусор Нилу и думала, — как бы поскорей вернуться в грязную комнату и отдохнуть от постоянной усталости. В этот момент ко мне подходят трое молодых женщин, садятся в метре и в ту же секунду осыпают презренным взглядом, но вероятно посчитав меня за нечто безмозглое смотрят друг на друга и начинают беседу. В ответ я также смотрю им в глаза и мысленно сравниваю себя с ними. Внешность не играет никакой роли — я точно знаю свое место. Меня интересует более важное; я пытаюсь вспомнить дворников из нашей школы и свое отношение к ним. И как только закрываю глаза ясно вырисовывается образ худой, до безобразия страшной женщины с сыном подростком. Я никогда не интересовалась ими, не знала их имен и возрастов. Признаюсь для меня они были не больше теней, которые день ото дня проходили с одной стороны в другую и исполняли свои обязанности. В памяти всплывают фрагменты. Смуглый мальчик просит у меня денег говоря: — Деньги за мытье класса. Его голос звучит бесчувственно и монотонно так что я не задумываясь бегу к рюкзаку и возвратившись протягиваю ему какую-то сумму. Мне становится стыдно за эти воспоминания. Появляется глубокое чувство вины. Теперь хочется попросить у них прощения за безразличие, но как бы я не сожалела отныне прошлого невозможно вернуть. А настоящее дышит мне в лицо.