Когда Черт в твоем Омуте — Дешевка (СИ) - "Grafonorojdennuy" - Страница 42

А потом Аллег тяжело вздохнул.

— Думаю, нет смысла ходить вокруг да около, — криво усмехнулся он. — Ты не любитель размазывания соплей, верно?

Томми не ответил. Ему нечего было отвечать.

— Я хочу поговорить с тобой о… том, что произошло неделю назад, — помедлив, произнес Аллег. — Мне очень важно кое-что сказать тебе. А также кое-что узнать.

Он прокашлялся, но его голосу это помогло мало. Глотнул немного остывшего чая. Томми следил за ним периферическим зрением. Слушал. Ждал.

— Я… наверное, скажу прямо, — хрипловато сказал Аллег, глядя в свою чашку. — Томми, я… Феликс очень хороший парень. Добрый, заботливый, верный… А ещё очень привязчивый, ты знаешь.

Мужчина сделал паузу — видимо, собирался с силами… а Томми обмяк. Ему стало предельно ясно, что он сейчас скажет.

— Он важен для меня. Безмерно. Я люблю его. Правда, люблю. И… Томми, — Аллег постарался заглянуть ему в глаза, но тщетно — парень не отрывался от кадров исторической хроники, — я хочу, чтобы то… что случилось, осталось только между нами. Хорошо?

Снова пауза. Что-то тяжелое и тягостное стремительно разрасталось в груди. Томми кивнул. Скованно, буквально на пару дюймов опустив голову.

— Спасибо, — сорвано выдохнул Аллег. — Большое спасибо, мой мальчик. Это… все моя вина. Не кори себя. Только из-за меня все это случилось.

Не только. Да, ты начал. Но я подхватил. Радостно, с готовностью…

— Я не хочу тебя терять, — тихо продолжил мужчина. — Я хочу, чтобы все было, как прежде. Будто ничего не произошло и… И это как раз то, что я хотел у тебя спросить. У нас ведь… ничего не изменилось? Мы можем просто забыть и жить дальше, правда?

…и желаю повторить ещё. Томми открыл рот. Втянул воздух… но не ответил.

Горло словно сдавил тяжелый стальной кулак. Грудь жгло. В висках стучало. Перед глазами мелькали кадры из фильма. Падение какого-то древнего города… темно-голубые глаза… воинский строй, шагающий единым маршем… теплое мягкое тело… высокий полководец с гребнем на шлеме, его победный крик… хриплый низкий голос, шепчущий, стонущий, кричащий… ответный вопль в тысячу глоток… его мужчина, его любимый…

Томми заморгал. Сглотнул. Выдохнул. И дернул подбородком.

— Нет, — вырвалось у него дрожащим жалким голоском.

Нет. Нет, нет, нет. Нет! Поздно. Невозможно! Город пал, и войско ступило в него, сжигая, грабя и убивая. Томми повернул голову к своему мужчине.

— Нет, Аллег, нет, — просипел он, натянуто улыбнувшись и мелко мотая головой. — Не можем. Никак. Вообще… Нет.

Аллег застыл. Его челюсть ослабла, рот приоткрылся. Он заглянул ему в глаза… и понял все. Моргнул. Закрыл рот. Поджал губы. Смущенно отвел взгляд. Стыдливо опустил его в кружку. Взглянул на парня ещё раз, неловко, быстро, смазано — и снова отвернулся. Обжегся, порезался, отравился…

Томми тоже отвел взгляд. Уставился на серо-зеленый экран. Во рту было сухо, во рту было горько. Грудь давило и сжимало. Неприятное тяжелое чувство готовилось вырваться наружу… но он терпел. Его лицо было каменным, глаза — пустыми. Пальцы безжизненно замерли на коленях. Он больше не смотрел, слабо слышал и едва чувствовал. Хотелось пить.

Аллег отложил кружку — парень это ощутил — и откинулся на спинку дивана. Протер лицо ладонью. Прочистил горло.

— Вот она, расплата. За все годы счастья… — горько прошептал он.

И встал. Не глядя в сторону Томми, накинул на себя пиджак.

— Прости меня, мой мальчик, — произнес Аллег едва слышно. — Прости. Прости… Но я не могу. Не могу. Прости.

Мужчина мотнул головой. Прерывисто выдохнул, сделал шаг в сторону прихожей. Томми инстинктивно подался в его сторону, но Аллег мягко осадил его словами: «Не надо. Не провожай». И вышел прочь. Томми слышал, как он одевается, слышал, как закрылась за ним входная дверь. Посидел ещё немного, глядя прямо перед собой.

А потом схватил кружку, наполовину полную чаем, и швырнул ее прямо в телевизор. Травяной отвар забрызгал плоский экран, но сама чашка не разбилась — что разозлило Томми ещё больше. Он пнул кофейный столик, снес книги с полки, выкинул другую кружку прямо в прихожую, опрокинул светильник, оторвал кусок штор. Рыча, шипя, скаля зубы. Понося все, на чем свет стоит.

«Получил свое, да?! Получил, ублюдок, получил?! Вот она, твоя расплата! Вот она, твоя награда за все!.. Он ушел! Ушел, ушел, ушел! УШЕЛ! И больше не придет! Ты потерял его! Потерял, потерял, потерял! ОКОНЧАТЕЛЬНО!»

Томми пнул стену. Врезал по ней кулаком. Раскидал подушки. Избил и их как следует. Баран. Баран. БАРАН! Мало тебе, да?! Мало?! Хочется быть единственным, хочется быть любимым?!.. Ну вот и будь! Один, любимый — НИЧЕЙ! Томми приметился со всего размаху садануть по мягкой обивке дивана… но промахнулся и попал прямехонько по деревянной ножке.

Боль прошила до самого колена. Из глаз искры посыпались. Вскрикнув, парень свалился на пол, приложившись плечом о подлокотник. Зашипев, приподнялся на локтях. Под веками плыло.

«Баран, баран, баран…» — сипел Томми, силясь прийти в себя.

Кряхтя и поскуливая, он смог кое-как усесться, опершись спиной о диван. Нога пульсировала, и от боли в глазах собрались слезы — парень вытер их быстрым, раздраженным движением. Грудь горела и ныла. Горло слегка отпустило — но только лишь слегка… Откуда-то неподалеку раздался испуганный возглас. Томми вскинул тяжелую голову.

— Все хорошо, малыш, — прохрипел он, протянув руку к появившемуся в дверях песику. — Не бойся, я тебя не обижу.

Чуги взволнованно подбежал к нему, обнюхивая и облизывая всего. Папа-хозяин, папа-хозяин, почему ты так шумишь?! Я так испугался за тебя!.. Томми обхватил его руками и уткнулся носом в дымчатую курчавую шерсть. Его трясло. Во рту было сухо. Во рту было горько.

— Я не могу, Чуги. Не могу, не могу, не могу!.. — сорвано и сдавленно бормотал он своему дорогому сынишке в холку, обнимая его за бока и покачиваясь из стороны в сторону. — Не могу забыть. Не могу делать вид, что ничего не случилось. Не могу… Аллег…

«И ты прости меня. Прости, но не могу я быть с тобой, как прежде. И не могу иначе. Не могу, любимый. Просто Не. Мо. Гу.»

Выходные прошли, как в дурмане. Томми мало пил, ещё меньше ел. Много думал, но мысли его были бесцельны. Он словно пролистывал в голове старый альбом, рассматривал пожелтевшие от времени фотографии, предаваясь ностальгии и тоске. Парень вспоминал об Аллеге. Как он выглядит, как двигается, как говорит, как одевается… Вспоминал прикосновение его кожи, жестковатость его полуседых прядей, его терпкий, душноватый запах… Вспоминал каждую их встречу, вспоминал даже самые мелкие детали, вспоминал… и тихонько тлел.

Слезы так и не пришли, и почти всю ночь перед понедельником он пролежал в кровати, глядя в потолок и глубоко дыша — надеясь уловить хотя бы тонкую нить знакомого мускусного аромата… Тщетно. Он выветрился безвозвратно.

— О! Мистер Реджельт! — выпалил Томми, случайно столкнувшись с начальником в коридоре. — Простите, не подскажите, где сейчас мистер Тэрренс? Я хотел его спросить…

— Мистер Тэрренс на больничном с этого понедельника, — ответил мистер Джеймс Реджельт, чинно выпрямившись и сложив руки за спиной. — Что вы от него хотели?

— Да я просто… — растерянно пробормотал Томми, опешив. — Так, ничего особенного… Долго он будет болеть?

— Как минимум, месяц, — сказал начальник. — А там уже неизвестно.

Месяц! У Томми закружилась голова. Парень уж никак не ожидал, что, выйдя на работу, не застанет Аллега на месте. Первая мысль была, конечно же, — сбежал. Ушел от неприятной для него темы самым простым способом… однако Томми почти сразу ее отмел. Это уже верх эгоизма — Аллег не будет настолько опускаться. Тем более, из-за него. Значит, дело и правда в здоровье… и, скорее всего, дело это серьезное. Целый месяц!

«Немудрено, — невольно подумал Томми. — Он в последнее время выглядит совсем плохо. Хорошо, что он-таки решил заняться своим здоровьем».

Впрочем, спокойствия эта мысль не добавила, а потому уже вечером следующего дня парень набрал давно знакомый номер — и с трудом совладал с собой, услышав в трубке низкое, хрипловатое и слегка опасливое «алло?».